<embed type="application/x-shockwave-flash" wmode="transparent" src="http://providenie.narod2.ru/providenie1.swf" height="186" width="186">
• Посм., ещё видео
После развала фронта вернулся на Дон, где встал на сторону Белого Движения. Прошел всю гражданскую войну - сражался в донских степях, ходил в Кубанские походы с Добровольческой Армией, участник Ледяного похода, потом Крым, гнилые воды Сиваша.
Вместе с тысячами казаков и русских офицеров был вывезен из Крыма. Дальше был лагерь на Лемносе и обычный путь белого эмигранта ушедшего из Крыма - Сербия, принявшая эту волну эмиграции, где он работает лесорубом и мукомолом, в 1922 году Николаю Туроверову удается перебраться в Париж.
По ночам он разгружает вагоны, а днем посещает лекции в Сорбонне, потом работа в банке, где он проработает почти 40 лет. В Париже в 1928 году он издает свой первый сборник стихов "Путь".
Основные темы его стихов в этом сборнике - степь, станица, Новочеркасск. Он один из активных создателей казачьего землячества, неустанно собирает предметы русской, военной истории, организует выставки.
В 1937 году выходит второй его сборник "Стихи". Во Вторую Мировую он сражается в рядах Иностранного Легиона, коему и посвящен его стихотворный цикл "Легион". Несмотря на тяжесть военных лет в 1942 году Туроверову удается издать новый сборник стихов, следующие выйдут в 1945 и 1955 годах.
После войны он так же продолжает активно участвовать в жизни казачьего землячества, в течении 11 лет председательствует в парижском Казачьем союзе, организует выставки "1812 год", "Казаки", "Суворов". Создает "Кружок казаков-литераторов", музей лейб-гвардии Атаманского полка.
В 1960 опубликует в журнале "Новое слово" свою повесть "Конец Суворова". Но все равно известен он как поэт. Его творчество сравнивают с творчеством Гумилева и Бунина, сложно судить сколь верны эти оценки. Но он был и остается великим донским поэтом. Осенью 1972 года его не стало.
Его книги издаются в нынешней России, по мотивам одного из его стихотворений снят эпизод в известном советском фильме, стихи публикуются в журналах и в Интернете, значит, память о "Бояне казачества" жива.
Эту землю снова и снова Поливала горячая кровь. Ты стояла на башне Азова Меж встречающих смерть казаков. И на ранней заре, средь тумана, Как молитва звучали слова: За Христа, за святого Ивана, За казачий престол Покрова, За свободу родную, как ветер, За простую степную любовь, И за всех православных на свете, И за свой прародительский кров. Не смолкало церковное пенье; Бушевал за спиною пожар; Со стены ты кидала каменья В недалеких уже янычар И хлестала кипящей смолою, Обжигаясь сама и крича... Дикий ветер гулял над тобою И по-братски касался плеча: За святого Ивана, за волю, За казачью любовь навсегда!.. Отступала, бежала по полю И тонула на взморье орда. Точно пьяная ты оглянулась, - Твой сосед был уродлив и груб; Но ты смело губами коснулась Его черных, запекшихся губ.
И на ранней заре, средь тумана, Как молитва звучали слова: За Христа, за святого Ивана, За казачий престол Покрова,
За свободу родную, как ветер, За простую степную любовь, И за всех православных на свете, И за свой прародительский кров.
Не смолкало церковное пенье; Бушевал за спиною пожар; Со стены ты кидала каменья В недалеких уже янычар
И хлестала кипящей смолою, Обжигаясь сама и крича... Дикий ветер гулял над тобою И по-братски касался плеча:
За святого Ивана, за волю, За казачью любовь навсегда!.. Отступала, бежала по полю И тонула на взморье орда.
Точно пьяная ты оглянулась, - Твой сосед был уродлив и груб; Но ты смело губами коснулась Его черных, запекшихся губ.
Эти дни не могут повторяться, - Юность не вернется никогда. И туманнее и реже снятся Нам чудесные, жестокие года. С каждым годом меньше очевидцев Этих страшных, легендарных дней. Наше сердце приучилось биться И спокойнее и глуше и ровней. Что теперь мы можем и что смеем? Полюбив спокойную страну, Незаметно медленно стареем В европейском ласковом плену. И растет и ждет ли наша смена, Чтобы вновь в февральскую пургу Дети шли в сугробах по колена Умирать на розовом снегу. И над одинокими на свете, С песнями идущими на смерть, Веял тот же сумасшедший ветер И темнела сумрачная твердь.
С каждым годом меньше очевидцев Этих страшных, легендарных дней. Наше сердце приучилось биться И спокойнее и глуше и ровней.
Что теперь мы можем и что смеем? Полюбив спокойную страну, Незаметно медленно стареем В европейском ласковом плену.
И растет и ждет ли наша смена, Чтобы вновь в февральскую пургу Дети шли в сугробах по колена Умирать на розовом снегу.
И над одинокими на свете, С песнями идущими на смерть, Веял тот же сумасшедший ветер И темнела сумрачная твердь.
Уходили мы из Крыма Среди дыма и огня, Я с кормы всё время мимо В своего стрелял коня. А он плыл, изнемогая, За высокою кормой, Всё не веря, всё не зная, Что прощается со мной. Сколько раз одной могилы Ожидали мы в бою. Конь всё плыл, теряя силы, Веря в преданность мою. Мой денщик стрелял не мимо, Покраснела чуть вода… Уходящий берег Крыма Я запомнил навсегда.
В эту ночь мы ушли от погони, Расседлали своих лошадей; Я лежал на шершавой попоне Среди спящих усталых людей. И запомнил, и помню доныне Наш последний российский ночлег, - Эти звёзды приморской пустыни, Этот синий мерцающий снег. Стерегло нас последнее горе После снежных татарских полей - Ледяное Понтийское море, Ледяная душа кораблей. Всё иссякнет - и нежность, и злоба, Всё забудем, что помнить должны, И останется с нами до гроба Только имя забытой страны.
Сильней в стрёменах стыли ноги, И мёрзла с поводом рука. Всю ночь шли рысью без дороги С душой травимого волка. Искрился лёд отсветом блеска Коротких вспышек батарей, И от Днепра до Геническа Стояло зарево огней. Кто завтра жребий смертный вынет, Чей будет труп в снегу лежать? Молись, молись о дальнем сыне Перед святой иконой, мать!
Нас было мало, слишком мало. От вражьих толп темнела даль; Но твёрдым блеском засверкала Из ножен вынутая сталь. Последних пламенных порывов Была исполнена душа, В железном грохоте разрывов Вскипали воды Сиваша. И ждали все, внимая знаку, И подан был знакомый знак… Полк шёл в последнюю атаку, Венчая путь своих атак.
Забыть ли, как на снегу сбитом В последний раз рубил казак, Как под размашистым копытом Звенел промёрзлый солончак, И как минутная победа Швырнула нас через окоп, И храп коней, и крик соседа, И кровью залитый сугроб. Но нас ли помнила Европа, И кто в нас верил, кто нас знал, Когда над валом Перекопа Орды вставал девятый вал.
О милом крае, о родимом Звенела песня казака, И гнал, и рвал над белым Крымом Морозный ветер облака. Спеши, мой конь, долиной Качи, Свершай последний переход. Нет, не один из нас заплачет, Грузясь на ждущий пароход, Когда с прощальным поцелуем Освободим ремни подпруг, И, злым предчувствием волнуем, Заржёт печально верный друг.
Колокола могильно пели. В домах прощались, во дворе Венок плели, кружась, метели Тебе, мой город на горе. Теперь один снесёшь ты муки Под сень соборного креста. Я помню, помню день разлуки, В канун Рождения Христа, И не забуду звон унылый Среди снегов декабрьских вьюг И бешеный галоп кобылы, Меня бросающей на юг. * * * Не выдаст моя кобылица, Не лопнет подпруга седла. Дымится в Задоньи, курится Седая февральская мгла. Встаёт за могилой могила, Темнеет калмыцкая твердь, И где-то правее - Корнилов, В метелях идущий на смерть. Запомним, запомним до гроба Жестокую юность свою, Дымящийся гребень сугроба, Победу и гибель в бою, Тоску безысходного гона, Тревоги в морозных ночах, Да блеск тускловатый погона На хрупких, на детских плечах. Мы отдали всё, что имели, Тебе, восемнадцатый год, Твоей азиатской метели Степной - за Россию - поход. * * * Мы шли в сухой и пыльной мгле По раскалённой крымской глине, Бахчисарай, как хан в седле, Дремал в глубокой котловине. И в этот день в Чуфут-Кале, Сорвав бессмертники сухие, Я выцарапал на скале: Двадцатый год - прощай, Россия.
И в этот день в Чуфут-Кале, Сорвав бессмертники сухие, Я выцарапал на скале: Двадцатый год - прощай, Россия.
Казаков казачки проводили, Казаки простились с Тихим Доном. Разве мы - их дети - позабыли, Как гудел набат тревожным звоном? Казаки скакали, тесно стремя Прижимая к стремени соседа. Разве не казалась в это время Неизбежной близкая победа? О, незабываемое лето! Разве не тюрьмой была станица Для меня и бедных малолеток, Опоздавших вовремя родиться?
Жизнь не проста и не легка. За спицею мелькает спица. Уйти б на юг, и в казака По-настоящему влюбиться. Довольно ждать, довольно лгать, Играть самой с собою в прятки. Нет, не уйти, а убежать, Без сожалений и оглядки, Туда, где весело живут, Туда, где вольные станицы И где не вяжут и не ткут Своих нарядов молодицы; Где все умеют пить и петь, Где муж с женой пирует вместе, Но туго скрученная плеть Висит на самом видном месте. Ах Дон, Кубань - Тмутаракань! А я в снегах здесь погибаю. Вот Лермонтов воспел Тамань. А я читаю и мечтаю. И никуда не убегу... Твердя стихи о Диком поле. Что знаю я и что могу, Живя с рождения в неволе. И мой недолгий век пройдет В напрасном ожиданье чуда, Московский снег, московский лед Меня не выпустят отсюда.
Довольно ждать, довольно лгать, Играть самой с собою в прятки. Нет, не уйти, а убежать, Без сожалений и оглядки,
Туда, где весело живут, Туда, где вольные станицы И где не вяжут и не ткут Своих нарядов молодицы;
Где все умеют пить и петь, Где муж с женой пирует вместе, Но туго скрученная плеть Висит на самом видном месте.
Ах Дон, Кубань - Тмутаракань! А я в снегах здесь погибаю. Вот Лермонтов воспел Тамань. А я читаю и мечтаю.
И никуда не убегу... Твердя стихи о Диком поле. Что знаю я и что могу, Живя с рождения в неволе.
И мой недолгий век пройдет В напрасном ожиданье чуда, Московский снег, московский лед Меня не выпустят отсюда.
Ты говоришь: - Смотри на снег, Когда синей он станет к ночи. Тяжелый путь за прошлый грех Одним длинней, другим короче; Но всех роднят напевы вьюг, Кто в дальних странствиях обижен. Зимой острее взор и слух И Русь роднее нам и ближе. И я смотрю... Темнеет твердь. Меня с тобой метель сдружила, Когда на подвиг и на смерть Нас увлекал в снега Корнилов. Те дни прошли. Дней новых бег Из года в год неинтересней,- Мы той зиме отдали смех, Отдали молодость и песни. Но в час глухой я выйду в ночь, В родную снежную безбрежность - Разлуку сможет превозмочь Лишь познающий безнадежность.
Но всех роднят напевы вьюг, Кто в дальних странствиях обижен. Зимой острее взор и слух И Русь роднее нам и ближе.
И я смотрю... Темнеет твердь. Меня с тобой метель сдружила, Когда на подвиг и на смерть Нас увлекал в снега Корнилов.
Те дни прошли. Дней новых бег Из года в год неинтересней,- Мы той зиме отдали смех, Отдали молодость и песни.
Но в час глухой я выйду в ночь, В родную снежную безбрежность - Разлуку сможет превозмочь Лишь познающий безнадежность.
Мне снилось казачье знамя, Мне снилось — я стал молодым. Пылали пожары за нами, Клубился пепел и дым. Сгорала последняя крыша, И ветер веял вольней, Такой же—с времен Тохтамыша, А, может быть, даже древней. И знамя средь черного дыма Сияло своею парчой, Единственной, неопалимой, Нетленной в огне купиной. Звенела новая слава, Еще неслыханный звон... И снилась мне переправа С конями, вплавь, через Дон. И воды прощальные Дона Несли по течению нас, Над нами на стяге иконы, Иконы — иконостас; И горький ветер усобиц, От гари став горячей, Лики всех Богородиц Качал на казачьей парче.
Сгорала последняя крыша, И ветер веял вольней, Такой же—с времен Тохтамыша, А, может быть, даже древней.
И знамя средь черного дыма Сияло своею парчой, Единственной, неопалимой, Нетленной в огне купиной.
Звенела новая слава, Еще неслыханный звон... И снилась мне переправа С конями, вплавь, через Дон.
И воды прощальные Дона Несли по течению нас, Над нами на стяге иконы, Иконы — иконостас;
И горький ветер усобиц, От гари став горячей, Лики всех Богородиц Качал на казачьей парче.
Как когда-то над сгубленной Сечью Горевал в своих песнях Тарас, — Призываю любовь человечью, Кто теперь погорюет о нас? Но в разлуке с тобой не прощаюсь, Мой далекий отеческий дом, — Перед Господом не постесняюсь Называться донским казаком.
Но в разлуке с тобой не прощаюсь, Мой далекий отеческий дом, — Перед Господом не постесняюсь Называться донским казаком.
Перегорит костер и перетлеет, Земле нужна холодная зола. Уже никто напомнить не посмеет О страшных днях бессмысленного зла. Нет, не мученьями, страданьями и кровью Утратою горчайшей из утрат: Мы расплатились братскою любовью С тобой, мой незнакомый брат. С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ», Встречались мы, наверное, не раз. Меня Господь спасал среди пожарищ, Да и тебя Господь не там ли спас? Обоих нас блюла рука Господня, Когда, почуяв смертную тоску, Я, весь в крови, ронял свои поводья, А ты, в крови, склонялся на луку. Тогда с тобой мы что-то проглядели, Смотри, чтоб нам опять не проглядеть: Не для того ль мы оба уцелели, Чтоб вместе за отчизну умереть?
Нет, не мученьями, страданьями и кровью Утратою горчайшей из утрат: Мы расплатились братскою любовью С тобой, мой незнакомый брат.
С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ», Встречались мы, наверное, не раз. Меня Господь спасал среди пожарищ, Да и тебя Господь не там ли спас?
Обоих нас блюла рука Господня, Когда, почуяв смертную тоску, Я, весь в крови, ронял свои поводья, А ты, в крови, склонялся на луку.
Тогда с тобой мы что-то проглядели, Смотри, чтоб нам опять не проглядеть: Не для того ль мы оба уцелели, Чтоб вместе за отчизну умереть?
Не георгиевский, а нательный крест, Медный, на простом гайтане, Памятью знакомых мест Никогда напоминать не перестанет; Но и крест, полученный в бою, Точно друг и беспокойный, и горячий, Все твердит, что молодость свою Я не мог бы начинать иначе.
Но и крест, полученный в бою, Точно друг и беспокойный, и горячий, Все твердит, что молодость свою Я не мог бы начинать иначе.
Ты такой ли, как и прежде, богомольный В чужедальней басурманской стороне? Так ли дышишь весело и вольно, Как дышал когда-то на войне? Не боишься голода и стужи, Дружишь с нищетою золотой, С каждым человеком дружишь, Оказавшимся поблизости с тобой. Отдаешь последнюю рубаху, Крест нательный даришь бедняку, Не колеблясь, не жалея — смаху, Как и подобает казаку. Так ли ты пируешь до рассвета, И в любви такой же озорной, Разорительный, разбойный, но при этом Нераздельный, целомудренно скупой.
Не боишься голода и стужи, Дружишь с нищетою золотой, С каждым человеком дружишь, Оказавшимся поблизости с тобой.
Отдаешь последнюю рубаху, Крест нательный даришь бедняку, Не колеблясь, не жалея — смаху, Как и подобает казаку.
Так ли ты пируешь до рассвета, И в любви такой же озорной, Разорительный, разбойный, но при этом Нераздельный, целомудренно скупой.
Равных нет мне в жестоком счастьи: Я, единственный, званый на пир, Уцелевший еще участник Походов, встревоживших мир. На самой широкой дороге, Где с морем сливается Дон, На самом кровавом пороге, Открытом со всех сторон, На еще неразрытом кургане, На древней, как мир, целине, — Я припомнил все войны и брани, Отшумевшие в этой стране. Точно жемчуг в черной оправе, Будто шелест бурьянов сухих, — Это память о воинской славе, О соратниках мертвых моих.
На самой широкой дороге, Где с морем сливается Дон, На самом кровавом пороге, Открытом со всех сторон,
На еще неразрытом кургане, На древней, как мир, целине, — Я припомнил все войны и брани, Отшумевшие в этой стране.
Точно жемчуг в черной оправе, Будто шелест бурьянов сухих, — Это память о воинской славе, О соратниках мертвых моих.
Было их с урядником тринадцать — Молодых безусых казаков. Полк ушел. Куда теперь деваться Средь оледенелых берегов? Стынут люди, кони тоже стынут, Веет смертью из морских пучин... Но шепнул Господь на ухо Сыну: Что глядишь, Мой Милосердный Сын? Сын тогда простер над ними ризу, А под ризой белоснежный мех, И все гуще, все крупнее книзу Закружился над разъездом снег. Ветер стих. Повеяло покоем. И, доверясь голубым снегам, Весь разъезд добрался конным строем, Без потери к райским берегам.
Стынут люди, кони тоже стынут, Веет смертью из морских пучин... Но шепнул Господь на ухо Сыну: Что глядишь, Мой Милосердный Сын?
Сын тогда простер над ними ризу, А под ризой белоснежный мех, И все гуще, все крупнее книзу Закружился над разъездом снег.
Ветер стих. Повеяло покоем. И, доверясь голубым снегам, Весь разъезд добрался конным строем, Без потери к райским берегам.
Мороз крепчал. Стоял такой мороз Что бронепоезд наш застыл над яром, Где ждал нас враг, и бедный паровоз Стоял в дыму и задыхался паром. Но и в селе, раскинутом в яру, Никто не выходил из хат дымящих, — Мороз пресек жестокую игру, Как самодержец настоящий. Был лед и в пулеметных кожухах; Но вот в душе, как будто, потеплело: Сочельник был. И снег лежал в степях. И не было ни красных и ни белых.
Но и в селе, раскинутом в яру, Никто не выходил из хат дымящих, — Мороз пресек жестокую игру, Как самодержец настоящий.
Был лед и в пулеметных кожухах; Но вот в душе, как будто, потеплело: Сочельник был. И снег лежал в степях. И не было ни красных и ни белых.
Подумать только: это мы Последние, кто знали И переметные сумы, И блеск холодной стали Клинков, и лучших из друзей Погони и похода, В боях израненных коней Нам памятного года В Крыму, когда на рубеже Кончалась конница уже. Подумать только: это мы В погибельной метели, Среди тмутараканской тьмы Случайно уцелели И в мировом своем плену До гроба все считаем Нас породившую страну Неповторимым раем.
Минуя грозных стен Азова, Подняв косые паруса, В который раз смотрели снова Вы на чужие небеса? Который раз в открытом море, С уключин смыв чужую кровь, Несли вы дальше смерть и горе В туман турецких берегов. Но и средь вас не видел многих В пути обратном атаман, Когда меж берегов пологих Ваш возвращался караван. Ковры Царьграда и Дамаска В Дону купали каюки; На низкой пристани Черкасска Вас ожидали старики; Но прежде чем делить добычу, Вы лучший камень и ковер, Блюдя прадедовский обычай, Несли торжественно в собор, И прибавляли вновь к оправе Икон сверкающий алмаз, Чтоб сохранить казачьей славе Благую ласку Божьих глаз.
Они сойдутся в первый раз На обетованной долине, Когда трубы звенящий глас В раю повторит крик павлиний, Зовя всех мертвых и живых На суд у Божьего престола И станут парой часовых У врат Егорий и Никола; И сам архангел Михаил, Спустившись в степь, в лесные чащи Разрубит плен донских могил, Подняв высоко меч горящий. — И Ермака увидит Бог Разрез очей упрямо смелый, Носки загнутые сапог, Шишак и панцырь заржавелый; В тоске несбывшихся надежд, От страшной казни безобразен, Пройдет с своей ватагой Разин, Не опустив пред Богом вежд; Булавин промелькнет Кондратий; Открыв кровавые рубцы, За ним, — заплата на заплате, — Пройдут зипунные бойцы, Кто Русь стерег во тьме столетий, Пока не грянула пора И низко их склонились дети К ботфортам грозного Петра. В походном синем чекмене, Как будто только из похода, Проедет Платов на коне С полками памятного года; За ним, средь кликов боевых, Взметая пыль дороги райской, Проскачут с множеством других Бакланов, Греков, Иловайский, — Все те, кто славу казака Сплетя со славою имперской, Донского гнали маштака В отваге пламенной и дерзкой Туда, где в грохоте войны Мужала юная Россия, — Степей наездники лихие, Отцов достойные сыны; Но вот дыханье страшных лет Повеет в светлых рощах рая И Каледин, в руках сжимая, Пробивший сердце пистолет, Пройдет средь крови и отрепий Донских последних казаков. И скажет Бог: — "Я создал степи Не для того, чтоб видеть кровь", — "Был тяжкий крест им в жизни дан", Заступник вымолвит Никола: "Всегда просил казачий стан Меня молиться у Престола". — "Они сыны моей земли"! Воскликнет пламенный Егорий: "Моих волков они блюли Среди своих степных приморий". И Бог, в любви изнемогая, Ладонью скроет влагу вежд И будет ветер гнуть, играя, Тяжелый шелк Его одежд.
За облысевшими буграми Закаты ярче и длинней, И ниже виснут вечерами Густые дымы куреней. В степи туманы, да бурьяны, Последний грязный, талый снег, И рьяно правит ветер пьяный Коней казачьих резвый бег. Сильней, сильней стяни подпруги, Вскачи в седло, не знав стремян; Скачи на выгон, за муругий На зиму сложенный саман. Свищи, кричи в лихой отваге О том, что ты донской казак; Гони коня через овраги, За самый дальний буерак. Пусть в потной пене возвратится Твой конь и станет у крыльца; Пусть у ворот ждет молодица С улыбкой ясной молодца. Отдай коня. Раздольно длинный Путь утомил. И будешь рад Вдохнув в сенях ты запах блинный, Повисший густо сизый чад. Как раньше предки пили, пели, Так пей и ты и песни пой. Все дни на масляной неделе Ходи с хмельною головой. Но час прийдет. И вечер синий Простелит медленную тень, И в запоздалых криках минет Последний день, прощеный день. Сияй лампадами, божница, В венке сухого ковыля. Молиться будет и трудиться Весь пост казачая земля.
Темнее стал за речкой ельник. Весь в серебре синеет сад И над селом зажег сочельник Зеленый медленный закат. Лиловым дымом дышат хаты, Морозна праздничная тишь. Снега, как комья чистой ваты, Легли на грудь убогих крыш. Ах, Русь, Московия, Россия, Простор безбрежно снеговой, Какие звезды золотые Сейчас зажгутся над тобой. И всё равно, какой бы жребий Тебе ни бросили года, Не догорит на этом небе Волхвов приведшая звезда. И будут знать и будут верить, Что в эту ночь, в мороз, в метель Младенец был в простой пещере В стране за тридевять земель.
Помню горечь соленого ветра, Перегруженный крен корабля; Полосою синего фетра Уходила в тумане земля; Но ни криков, ни стонов, ни жалоб, Ни протянутых к берегу рук, — Тишина переполненных палуб Напряглась, как натянутый лук, Напряглась и такою осталась Тетива наших душ навсегда. Черной пропастью мне показалась За бортом голубая вода.
Опять в бистро за чашкой кофе Услышу я, в который раз, О добровольческой Голгофе Твой увлекательный рассказ. Мой дорогой однополчанин, Войною нареченный брат, В снегах корниловской Кубани Ты, как и все мы, выпил яд, — Пленительный и неминучий Напиток рухнувших эпох И всех земных благополучий Стал для тебя далек порог. Всё той же бесшабашной воле Порывы сердца сохраня, Ты мнишь себя в задонском поле Средь пулеметного огня И, сквозь седую муть тумана Увидя людные бугры, Сталь неразлучного нагана Рвешь на-ходу из кобуры. ......................... ...Мой милый край, в угаре брани Тебе я вымолвил — прости; Но и цветам воспоминаний Не много лет дано цвести. Какие пламенные строфы Напомнят мне мои поля И эту степь, где бродят дрофы В сухом разливе ковыля?.. ......................... ...Как счастлив я, когда приснится Мне ласка нежного отца, Моя далекая станица У быстроводного Донца, На гумнах новая солома, Внизу поемные луга, Знакомый кров родного дома, Реки родные берега, И слез невольно сердце просит И я рыдать во сне готов, Когда услышу в спелом просе Вечерний крик перепелов, Увижу розовые рощи, В пожаре дымном облака И эти воды, где полощет Заря веселые шелка. ......................... ...Своих страданий пилигримы, Скитальцы не своей вины. Твои-ль, Париж, закроют дымы Лицо покинутой страны, И беспокойный дух кочевий, Неповторимые года Сгорят в твоем железном чреве И навсегда, и без следа... ......................... Как далека от нас природа, Как жалок с нею наш союз, — Чугунным факелом свобода Благословляет наших муз. И, славя несветящий факел, Земли не слыша древний зов, Идем мы ощупью во мраке На зовы райских голосов, И жадно ищем вещих знаков Несовершившихся чудес И ждем, когда для нас Иаков Опустит лестницу с небес. И мы восторженной толпою, В горячей солнечной пыли, Уйдем небесною тропою От неопознанной земли.
.........................
Выходи со мной на воздух, За сугробы у ворот. В золотых дрожащих звездах Темносиний небосвод. Мы с тобой увидим чудо: Через снежные поля Проезжают на верблюдах Три заморских короля; Все они в одеждах ярких, На расшитых чепраках, Драгоценные подарки Держат в бережных руках. Мы тайком пойдем за ними По верблюжьему следу, В голубом морозном дыме На хвостатую звезду. И с тобой увидим после Этот маленький вертеп, Где стоит у яслей ослик И лежит на камне хлеб. Мы увидим Матерь Божью, Доброту Ее чела, — По степям, по бездорожью К нам с Иосифом пришла; И сюда в снега глухие Из полуде
Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru
Застолби свой ник!
Источник — http://pohodd.ru/
