<embed type="application/x-shockwave-flash" wmode="transparent" src="http://providenie.narod2.ru/providenie1.swf" height="186" width="186">
• Посм., ещё видео
(Проект Державина об обуздании жидов, поданный императору Павлу в 1800 году).
«Теперь сижу и пишу о жидах»
Более понимающие и соображающие скажут ещё, что он писал страшные стихи о смерти и что он был знаменитый поэт-державник, поэт-империалист, он писал торжественные оды по случаю великих русских побед над турками во время правления Екатерины 2.
Например, по случаю взятия Измаила, крепости неприступной, по понятиям турок:
«Внимай, Европа, изумленно, какой сей россов подвиг был. Языки, знайте, вразумляйтесь, в надменных мыслях содрогайтесь. Уверьтесь сим, что с нами Бог».
Языки, знайте, вразумляйтесь, в надменных мыслях содрогайтесь. Уверьтесь сим, что с нами Бог».
Ответ прост: жиды не разрешали и не разрешают. Жиды в коммунистических, а ныне в «либерально-демократических» масках считают, что русский народ «антисемитскую писанину» Державина знать не должен.
Про антижидовскую деятельность Державина ничего знать не должен. Русский народ должен знать лишь то из Державина, что разрешают жиды, а лучше и вообще ничего не должен знать об этом «тяжёлом антисемите».
Державин Гавриил Романович родился в 1743 году. В 2003 году исполнилось 260 лет со дня его рождения. Но нигде почти ничего по поводу этой даты. По телевизору - тоже ничего. Почему? Ответ прост: жиды не разрешают.
В России жидов было ничтожно мало и никакого влияния на жизнь русского народа они не оказывали. Все цари твёрдо и последовательно выполняли закон, принятый ещё при Владимире Мономахе: жидов в страну не пускать, а если появятся - выгонять! До Екатерины 2 жиды воспринимались как очень опасный враг.
Екатерина 2 была первой правительницей России, которая этот важный закон нарушила. В 1772 - первый раздел Польши между Россией, Австрией и Пруссией. Екатерина 2 возвратила России когда-то утраченную Белоруссию.
И это очень хорошо, Но худо то, что оккупационные элементы - польских и литовских помещиков и 100 тысяч жидов, присосавшихся к белорусскому крестьянству - она не изгнала. 100 тысяч жидов оказались, к своей неописуемой радости, наконец-то в составе России, куда давно рвались.
И Екатерина 2 не только сохранила привилегированное положение этих жидов над христианским населением Белоруссии, но даже усилила позиции жидов. Жиды получили даже больше прав, чем христианские купцы и мещане.
Христианские купцы и мещане обязаны были жить только в городах, а жиды имели право постоянно проживать и в деревнях, поближе к своей жертве - крестьянству. Десятки тысяч жидов-вампиров захватили цепко в свои руки всю сельскую торговлю и, конечно же, - торговлю спиртными напитками.
Торговля спиртными напитками давала огромный барыш жидам. А польские и литовские помещики дали жидам полное право и на производство, и на продажу спиртных напитков.
В 1783 появился, правда, закон, что если помещики будут давать жидам на откуп производство и продажу спиртного, то эти помещики будут привлекаться к ответственности. Правительство приняло решение даже выселять жидов из деревень.
Но в 1784 в Петербург прибыла делегация от кагалов с деньгами и подарками. Надавили на правительство и польские, и литовские помещики. И в 1786 Сенат отменил выселение евреев из деревни в города и снова разрешил жидам производство и продажу спиртного[1].
Но в 1786 по требованию жидов Екатерина 2 послала белорусскому генерал-губернатору приказ покончить с национально-пропорциональным представительством в местные органы власти. Теперь местные выборные органы власти могли на все сто процентов быть жидовскими.
А в 1793 и 1795 - второй и третий разделы Польши. В состав России Екатерина 2 возвращает и другие утраченные земли: Литву, Подолье и Волынь. И снова все оккупационные элементы - все жиды, а их было больше миллиона - оставлены на территории России. И фактически на этих землях жиды так и остались оккупантами по отношению к трудовому христианскому населению.
Но раньше они были под покровительством польского короля, а теперь под покровительством Екатерины 2.
Мечта жидов сбылась. В короткое время, по недомыслию Екатерины 2 и её правительства, миллион и 100 тысяч жидов оказались в пределах Российской империи, куда они давно стремились проникнуть.
Теперь из рук Екатерины 2 жиды получили прекрасный плацдарм для дальнейшего наступления на Россию. Это было неожиданное счастье для жидов.
А Екатерина 2 не только сохранила за ними уже захваченную территорию, но и расширила её. Она разрешила жидам проживать в Новороссии, а это три богатые губернии - Екатеринославская, Таврическая (Крымская) и Херсонская. В 1796 жиды стали селиться уже и в Киевской, и Черниговской, и Новгород-Северской губерниях.
Она разрешила многим категориям жидов (жидам в христианских масках, купцам 1-ой и 2-ой гильдии и т.д.) свободно перемещаться по империи и жить, где они хотят.
Да и так называемая «черта оседлости» - это ведь была «черта» только на бумаге, а не Великая Русская Стена. Там даже забора не было. И жиды, естественно, скоро начали нелегальное проникновение на восток.Екатерина 2, не изгнав оккупантов-жидов с возвращенных земель, сделала грубейшую стратегическую ошибку.
Она впустила огромного Вампира внутрь организма России и наивно стала ждать от этого Вампира большой пользы для здоровья и процветания России.
В конце 1796 на престол России уселся Павел 1. В 1797 появился его указ, копирующий дословно указ Екатерины 1794-го года[2]. То есть опасность от дальнейшей жидовской экспансии на восток Павел 1 всё же немного понимал. Но он не осознал стратегической ошибки Екатерины 2 и ничего не изменил в Западном крае, где более миллиона жидов присосались своими многочисленными присосками к трудовому христианскому населению.
От христианских общин Ковны, Каменец-Подольска, Киева и Вильны поступали постоянно жалобы на то, что «евреям дана воля возрастать над христианами». Христианские общины просили выселить жидов из этих городов.
Но Павел 1 тупо отклонял христианские ходатайства. Из Белоруссии и других территорий Западного края шли просьбы выгнать жидов-вампиров из деревень и запретить им заниматься производством и продажей спиртного и спаиванием крестьянства.
Но Павел 1 не обращал на эти просьбы никакого внимания. Но вот в 1800 разразился в Белоруссии, особенно в Минской губернии, страшный голод и начали вымирать крестьяне.
Вот только тогда Павел 1 и удосужился послать в Белоруссию сенатора Державина, чтобы он разобрался в причинах голода и пресёк его.
Этот Зорич был последним знаменитым фаворитом Екатерины 2, вот она и подарила ему за сексуальные старания большое имение с крепостными крестьянами в Белоруссии.
И вот теперь жиды обвиняли Зорича в том, что он не платит им долги, избивает их кулаками и шпицрутенами, ведёт себя так, как будто они, жиды, его крепостные.
Лопухин также поручил Державину выяснить причины «буйства» мужиков против местных начальников.
Сам Державин полагал, что генерал-прокурор Лопухин поручил ему командировку для того, чтобы удалить его на время из Сената, пока там рассматривалось дело откупщика Бородина, чтобы Державин не повлиял на исход этого дела.
Возможно также, что генерал-прокурор надеялся, что принципиальный и строгий Державин осудит Зорича, а имение его задёшево приобретёт вельможа Кутайсов, родственник Лопухина. Но как бы там ни было, ехать в Белоруссию было надо.
Там, в Белоруссии, Державин впервые «в подробностях» и разобрался, что за народ - «эти жиды». Раньше он был знаком с поведением жидов лишь по жалобам на них от местных крестьян и местного начальства - из бумаг Сената. Читал Державин по истории жидов тогда немного, да в России почти ничего и не было опубликовано.
Да и жиды в России появились в огромном количестве только при Екатерине 2, совсем недавно. Правда, сами крестьяне Белоруссии жили под жидами уже столетия и натерпелись от них горя и обид немало.
Державин порученное ему дело решил скоро. Помещик Зорич кое в чём злоупотреблял, но не настолько, чтобы его сильно наказывать и отнимать у него имение.
Жиды, которые доносили на него, злоупотребляли много больше. Имение осталось у Зорича, но, может быть, разбирательство подействовало на нервы и сердце генерал- майора, и он в том же 1799 году умер, к большой радости местных жидов.
«Буйство мужиков» тоже оказалось не страшным и вовсе не грозило расшириться в бунт такого масштаба, как бунт «маркиза де Пугачёва». Местные крестьяне в большинстве своём были тупы и покорны судьбе. Сжигать имения помещиков и дома жидов и вешать помещиков и жидов они были не способны.
В начале 1800 года Державин снова отправлен в командировку в Белоруссию. Ему поручили на этот раз взять под своё попечительство имение умершего генерал-майора Зорича. А это, кроме недвижимости и земли, ещё и 14 тысяч душ крепостных и на 2 миллиона рублей долгов.
Это имение Державин должен был поскорее продать. Как только Державин прибыл на место, вокруг него, как бесы, завертелись жиды и стали уговаривать его продать имение графу Кутайсову.
Этот вельможа, вероятно, через своих уполномоченных, а может быть, и через петербургского откупщика-жида Абрама Перетца поручил это дело местным жидам. Но Державин всю эту свору мелких бесов презрительно и с отвращением от себя отогнал.
Он ещё и в 1804 году держал имение Зорича под своей опекой. И вот в июне 1800, по указанию Павла 1, Державин снова, уже в третий раз, прибыл в Белорусскую губернию. На этот раз задание было более серьёзное. В Белоруссии начался сильный голод и начали вымирать крестьяне.
И Державин обязан был выяснить, почему помещики оставили крестьян без прокормления. Державин получил от Павла 1 право отбирать и брать в опеку имения нерадивых помещиков и снабжать голодающих крестьян из запасов господского хлеба и за счёт денег помещиков.
То есть с нерадивыми помещиками император разрешил не церемониться[3]. А новый генерал-прокурор граф Обольянинов, вероятно, с согласия императора сделал к указанию Павла 1 ещё важное дополнение: по сведениям, полученным из Белоруссии, немалая причина истощения местных крестьян - «это жиды», поэтому надо обратить, по воле Государя, и особое внимание на происки жидов, на вред жидов для государства и затем подать свое «Мнение о жидах» в Сенат и самому императору Павлу 1[4].
Голод в Белоруссии оказался действительно сильный. «Приехав в Белоруссию, - писал Державин, - самолично дознал великий недостаток у поселян хлеба... питались почти все пареною травою, с пересыпкою самым малым количеством муки или круп».
Крестьяне «тощи и бледны, как мёртвые». Главные же причины голода и мора - помещики и жиды. Отчасти же, конечно, и лень, и пьянство самих белорусских крестьян, их равнодушие к своей убогой судьбе. Но эти качества образовались ведь в результате долгого польского и жидовского гнёта и полного бесправия крестьян.
Затем Державин, «разведав у кого из богатых владельцев в запасных магазинах есть хлеб», отобрал хлеб и роздал бедным и голодным, а имение одного польского графа, «усмотря такое немилосердное сдирство», приказал взять в опеку.
«Услышав такую строгость, - писал Державин, - дворянство возбудилось от дремучести или, лучше сказать, от жестокого равнодушия к человечеству: употребило все способы к прокормлению крестьян, достав хлеба из соседних губерний».
Державин, делая осмотр Минской губернии, «привёл в такой страх» предводителей дворянства, исправников и прочих местных начальников, что они вынуждены были немедленно помочь голодающим крестьянам. «Также сведав, что жиды из своего корыстолюбия, выманивая у крестьян хлеб попойками, обращают оный в вино и тем оголаживают (крестьян), - писал Державин, - я приказал винокуренные заводы их в деревне Лёзне (Лиозно) запретить».
Без всяких разговоров с помещиками и жидами Державин опечатал нелегальный жидовский винокуренный завод в имении помещика Михаила Огинского, а запасы хлеба, которые выявил на складах жидовских винокуренных заводов и на складах этого помещика, отдал местной власти для раздачи голодающему населению. Державин также посоветовал местным начальникам завести уголовные дела против жидов.
Имение же великого гетмана литовского Михаила Огинского, «чрезмерного эксплуататора» белорусских крестьян и покровителя жидов, Державин взял под опеку, а часть доходов с имения этого гетмана Державин сразу же потратил на закупку хлеба для голодающих[5].
В этом направлении Державин продолжал действовать и дальше, несмотря на многочисленные лжедоносы («оклеветания»), которые помещики и жиды посылали Павлу 1. А так как через два месяца началась жатва, «то пресёк голод».
Также собирал предложения о том, «какими же средствами можно оборонять от них (жидов) немысленную (отупевшую) чернь». Собирал предложения и о том «как же доставлять (жидам) честное и не зазорное пропитание» и как сделать их «полезными гражданами» империи.
Все сведения о жидах и все предложения от толковых местных помещиков, чиновников и священников Державин велел посылать в Витебск, где у него была, так сказать, своя штаб-квартира, и здесь, не теряя зря времени, он взялся писать своё исследование о жидах для Сената и Императора.
В Петербурге были очень довольны тем, что Державин умело и быстро пресёк голод в Белоруссии. Павел 1 наградил Державина престижным тогда командорским крестом св. Иоанна Иерусалимского и утвердил все его решения. Хлеб, отобранный Державиным от польских и литовских помещиков и жидов, император повелел от крестьян обратно не возвращать, ни натурой, ни деньгами, и считать конфискованным в казну.
Конечно, спесивые и жадные польские и литовские помещики были возмущены карательными действиями Державина. А жиды возмутились ещё больше. И те, и другие, естественно, стали писать лжедоносы в Петербург, но Павел 1 хорошо разобрался в ситуации и все лжедоносы игнорировал.
Он даже назначил Державина президентом коммерц-коллегии. Но жиды не унимались. В Сенат поступил даже совсем гнусный донос от одной жидовки. Она слёзно жаловалась, что на винокуренном заводе в Лёзне сенатор Державин «смертельно бил её палкою», отчего она, будучи беременною, «выкинула мёртвого младенца».
Сенаторы потребовали отчёта от Державина. Державин ответил, что это очередное жидовское враньё. На жидовском винокуренном заводе в Лёзно «он был всего четверть часа, никакой жидовки он не бил и никакой жидовки там он даже в глаза не видел».
Державин уже знал о страсти жидов писать лжедоносы, но он впервые столкнулся с таким наглым и гнусным действием жидов применительно к нему самому и был сильно возмущён. Особенно его возмутило, что и сенаторы стали требовать от него подробный отчёт, стали заводить на него чуть ли не уголовное дело. Поверили «сумасбродной бабе».
Как он сам признался в своей «Записке», он «вспыхнул и сбесился так сказать до сумасшествия». Он в гневе собрался ехать к самому Императору. Отвечать сенаторам он считал унизительным для себя. «Насилу его успокоили».
Генерал-прокурор Обольянинов объяснил ему, что так, как в Сенате ещё не объявили «благоволение Императора» Державину за его деятельность в Белоруссии, то теперь об этом будет сенаторам объявлено - и это будет ответом Сената на гнусные жидовские лжедоносы.
Жида же, писавшего донос от имени «пострадавшей бабы», посадили в сумасшедший дом. Позднее сам Державин по доброте русской пожалел этого жида и «исходатайствовал у Александра 1 его освобождение»[6].
Вернулся в Петербург Державин уже с готовым исследованием и через графа Обольянинова направил своё сочинение для ознакомления Императору. Полное название его исследования было такое: «Мнение сенатора Державина об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных нравов евреев, о их преобразовании и о прочем».
Павел 1 самого Державина, правда, тогда не принял, помня прежние с ним столкновения. «Он горяч, да и я, мы очень поссоримся, а пусть через тебя доклады (Державина) ко мне будут», - сказал он графу Обольянинову. Но Державину за все его действия в Белоруссии и за его исследование об обуздании жидов, кроме «благоволения Государя», дан ещё и чин действительного статского советника.
Павел 1 также предложил Сенату подробно и внимательно изучить «Мнение» Державина для выработки законов, долженствующих преобразовать вредоносный для России жидовский народ в народ верноподданный и полезный.
Итак, «Мнение» Державина об обуздании жидов дошло и до Павла 1, и до сенаторов. Возможно, это исследование было напечатано и в нескольких экземпляров «для внутреннего пользования», но точных данных об этом нет. Возможно, распространялось только в рукописном виде.
Впервые «Мнение» Державина (частично) было опубликовано в «Архиве исторических и практических сведений о России» («Архив Колачева») за 1860 год, в книге 4-ой.
Текст, написанный самим Державиным, к сожалению, сгорел с архивом департамента духовных дел иностранных исповеданий в 1862 г.
Таким образом, это исследование Державина только через 78 лет, после того как он его написал, стало известно небольшой части образованных русских людей. Факт, конечно, очень грустный.
А после 1917 г. это исследование Державина уже надолго попало по воле жидов в число запрещённых для русского народа книг.
Анатолий Глазунов
О Ты, пространством бесконечный, Живый в движеньи вещества, Теченьем времени превечный, Без лиц, в трех лицах божества! Дух всюду сущий и единый, Кому нет места и причины, Кого никто постичь не мог, Кто всё собою наполняет, Объемлет, зиждет, сохраняет, Кого мы называем: Бог. Измерить океан глубокий, Сочесть пески, лучи планет Хотя и мог бы ум высокий, - Тебе числа и меры нет! Не могут духи просвещенны, От света Твоего рожденны, Исследовать судеб Твоих: Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает В твоем величьи исчезает, Как в вечности прошедший миг. Хаоса бытность довременну Из бездн Ты вечности воззвал, А вечность, прежде век рожденну, В себе самом Ты основал: Себя собою составляя, Собою из себя сияя, Ты свет, откуда свет истек. Создавый всё единым словом, В твореньи простираясь новом, Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек! Ты цепь существ в себе вмещаешь, Ее содержишь и живишь; Конец с началом сопрягаешь И смертию живот даришь. Как искры сыплются, стремятся, Так солнцы от Тебя родятся; Как в мразный, ясный день зимой Пылинки инея сверкают, Вратятся, зыблются, сияют, Так звезды в безднах под Тобой. Светил возженных миллионы В неизмеримости текут, Твои они творят законы, Лучи животворящи льют. Но огненны сии лампады, Иль рдяных кристалей громады, Иль волн златых кипящий сонм, Или горящие эфиры, Иль вкупе все светящи миры - Перед Тобой - как нощь пред днем. Как капля, в море опущенна, Вся твердь перед Тобой сия. Но что мной зримая вселенна? И что перед Тобою я? В воздушном океане оном, Миры умножа миллионом Стократ других миров, - и то, Когда дерзну сравнить с Тобою, Лишь будет точкою одною; А я перед Тобой - ничто. Ничто! - Но Ты во мне сияешь Величеством Твоих доброт; Во мне Себя изображаешь, Как солнце в малой капле вод. Ничто! - Но жизнь я ощущаю, Несытым некаким летаю Всегда пареньем в высоты; Тебя душа моя быть чает, Вникает, мыслит, рассуждает: Я есмь - конечно, есть и Ты! Ты есть! - природы чин вещает, Гласит мое мне сердце то, Меня мой разум уверяет, Ты есть - и я уж не ничто! Частица целой я вселенной, Поставлен, мнится мне, в почтенной Средине естества я той, Где кончил тварей Ты телесных, Где начал Ты духов небесных И цепь существ связал всех мной. Я связь миров, повсюду сущих, Я крайня степень вещества; Я средоточие живущих; Черта начальна Божества; Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю, Я царь - я раб - я червь - я Бог! Но, будучи я столь чудесен, Отколе происшел? - безвестен; А сам собой я быть не мог. Твое созданье я, Создатель! Твоей премудрости я тварь, Источник жизни, благ податель, Душа души моей и Царь! Твоей то правде нужно было, Чтоб смертну бездну преходило Мое бессмертно бытие; Чтоб дух мой в смертность облачился И чтоб чрез смерть я возвратился, Отец! - в бессмертие Твое. Неизъяснимый, Непостижный! Я знаю, что души моей Воображении бессильны И тени начертать Твоей; Но если славословить должно, То слабым смертным невозможно Тебя ничем иным почтить, Как им к Тебе лишь возвышаться, В безмерной разности теряться И благодарны слезы лить.
Измерить океан глубокий, Сочесть пески, лучи планет Хотя и мог бы ум высокий, - Тебе числа и меры нет! Не могут духи просвещенны, От света Твоего рожденны, Исследовать судеб Твоих: Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает В твоем величьи исчезает, Как в вечности прошедший миг.
Хаоса бытность довременну Из бездн Ты вечности воззвал, А вечность, прежде век рожденну, В себе самом Ты основал: Себя собою составляя, Собою из себя сияя, Ты свет, откуда свет истек. Создавый всё единым словом, В твореньи простираясь новом, Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек!
Ты цепь существ в себе вмещаешь, Ее содержишь и живишь; Конец с началом сопрягаешь И смертию живот даришь. Как искры сыплются, стремятся, Так солнцы от Тебя родятся; Как в мразный, ясный день зимой Пылинки инея сверкают, Вратятся, зыблются, сияют, Так звезды в безднах под Тобой.
Светил возженных миллионы В неизмеримости текут, Твои они творят законы, Лучи животворящи льют. Но огненны сии лампады, Иль рдяных кристалей громады, Иль волн златых кипящий сонм, Или горящие эфиры, Иль вкупе все светящи миры - Перед Тобой - как нощь пред днем.
Как капля, в море опущенна, Вся твердь перед Тобой сия. Но что мной зримая вселенна? И что перед Тобою я? В воздушном океане оном, Миры умножа миллионом Стократ других миров, - и то, Когда дерзну сравнить с Тобою, Лишь будет точкою одною; А я перед Тобой - ничто.
Ничто! - Но Ты во мне сияешь Величеством Твоих доброт; Во мне Себя изображаешь, Как солнце в малой капле вод. Ничто! - Но жизнь я ощущаю, Несытым некаким летаю Всегда пареньем в высоты; Тебя душа моя быть чает, Вникает, мыслит, рассуждает: Я есмь - конечно, есть и Ты!
Ты есть! - природы чин вещает, Гласит мое мне сердце то, Меня мой разум уверяет, Ты есть - и я уж не ничто! Частица целой я вселенной, Поставлен, мнится мне, в почтенной Средине естества я той, Где кончил тварей Ты телесных, Где начал Ты духов небесных И цепь существ связал всех мной.
Я связь миров, повсюду сущих, Я крайня степень вещества; Я средоточие живущих; Черта начальна Божества; Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю, Я царь - я раб - я червь - я Бог! Но, будучи я столь чудесен, Отколе происшел? - безвестен; А сам собой я быть не мог.
Твое созданье я, Создатель! Твоей премудрости я тварь, Источник жизни, благ податель, Душа души моей и Царь! Твоей то правде нужно было, Чтоб смертну бездну преходило Мое бессмертно бытие; Чтоб дух мой в смертность облачился И чтоб чрез смерть я возвратился, Отец! - в бессмертие Твое.
Неизъяснимый, Непостижный! Я знаю, что души моей Воображении бессильны И тени начертать Твоей; Но если славословить должно, То слабым смертным невозможно Тебя ничем иным почтить, Как им к Тебе лишь возвышаться, В безмерной разности теряться И благодарны слезы лить.
1784
Умолкни, чернь непросвещенна, Слепые света мудрецы! - Небесна истина, священна! Твою мне тайну ты прорцы. Вещай: я буду ли жить вечно? Бессмертна ли душа моя? Се слово мне гремит предвечно: Жив Бог - жива душа твоя! Жива душа моя! - и вечно Она жить будет, без конца; Сиянье длится беспресечно, Текуще света от Отца. От лучезарной Единицы, В ком всех существ вратится круг, Какия ни текут частицы, Все живы, вечны: вечен дух. Дух тонкий, мудрый, сильный, сущий В единый миг и там и здесь, Быстрее молнии текущий Всегда, везде и вкупе весь, Неосязаемый, незримый, В желаньи, в памяти, в уме Непостижимо содержимый, Живущий внутрь меня и вне; Дух, чувствовать, внимать способный, Все знать, судить и заключать, Как легкий прах, так мир огромный Вкруг мерить, весить, исчислять, Ревущи отвращать перуны, Чрез бездны преплывать морей, Сквозь своды воздуха лазурны Свет черпать солнечных лучей; Могущий время скоротечность, Прошедше с будущим вязать, Воображать блаженство, вечность И с мертвыми совет держать, Пленяться истин красотою, Надеяться бессмертным быть, - Сей дух возможет ли косою Пресечься смерти и не жить? Как можно, чтобы царь всемирный, Господь стихий и вещества, Сей дух, сей ум, сей огнь эфирный, Сей истый образ Божества, Являлся с славою такою, Чтоб только миг в сем свете жить, Потом покрылся б вечной тьмою? Нет, нет! сего не может быть. Не может быть, чтоб с плотью тленной, Не чувствуя нетленных сил, Противу смерти разъяренной В сраженье воин выходил; Чтоб властью царь не ослеплялся, Судья против даров стоял, И человек с страстьми сражался, Когда бы дух не укреплял. Сей дух в пророках предвещает, Парит в пиитах в высоту, В витиях сонмы убеждает, С народов гонит слепоту; Сей дух и в узах не боится Тиранам правду говорить: Чего бессмертному страшиться? Он будет и за гробом жить. Премудрость вечная и сила, Во знаменье чудес своих, В персть земну душу, дух вложила И так во мне связала их, Что сделались они причастны Друг друга свойств и естества: В сей водворился мир прекрасный Бессмертный образ Божества! Бессмертен я! - и уверяет Меня в том даже самый сон: Мои он чувства усыпляет, Но действует душа и в нем; Оставя неподвижно тело, Лежащее в моем одре, Она свой путь свершает смело, В стихийной пролетая пре. Сравним ли и прошедши годы С исчезнувшим, минувшим сном: Не все ли виды нам природы Лишь бывших мечт явятся сонм? Когда ж оспорить то не можно, Чтоб в прошлом време не жил я: По смертном сне так непреложно Жить будет и душа моя. Как тма есть света отлученье, Так отлученье жизни смерть; Но коль лучей, во удаленье, Умершими нельзя почесть, Так и души, отшедшей тела: Она жива, как жив и свет; Превыше тленного предела В своем источнике живет. Я здесь живу, - но в целом мире Крылата мысль моя парит; Я здесь умру, - но и в эфире Мой глас по смерти возгремит. О! если б стихотворство знало Брать краску солнечных лучей, - Как ночью бы луна, сияло Бессмертие души моей. Но если нет души бессмертной, Почто ж живу в сем свете я? Что в добродетели мне тщетной, Когда умрет душа моя? Мне лучше, лучше быть злодеем, Попрать закон, низвергнуть власть, Когда по смерти мы имеем, И злой, и добрый, равну часть. Ах, нет! - коль плоть, разрушась, тленна Мертвила б наш и дух с собой, Давно бы потряслась вселенна, Земля покрылась кровью, мглой; Упали б троны, царства, грады, И все погибло б зол в борьбе; Но дух бессмертный ждет награды От правосудия себе. Дела и сами наши страсти - Бессмертья знаки наших душ: Богатств алкаем, славы, власти; Но, все их получа, мы в ту ж Минуту вновь - и близь могилы - Не престаем еще желать; Так мыслей простираем крылы, Как будто б ввек не умирать. Наш прах слезами оросится, Гроб скоро мохом зарастет; Но огнь от праха в том родится, Надгробну надпись кто прочтет: Блеснет, - и вновь под небесами Начнет свой феникс новый круг. Все движется, живет делами, Душа бессмертна, мысль и дух. Как серный пар прикосновеньем Вмиг возгорается огня, Подобно мысли сообщеньем Возможно вдруг возжечь меня; Вослед же моему примеру Пойдет отважно и другой: Так дел и мыслей атмосферу Мы простираем за собой! И всяко семя роду сродно Как своему приносит плод, Так всяка мысль себе подобно Деянье за собой ведет. Благие в мире духи, злые Суть вечны чада сих семен; От них те свет, а тьму другие В себя приемлют, жизнь иль тлен. Бываю весел и спокоен, Когда я сотворю добро; Бываю скучен и расстроен, Когда соделаю я зло: Отколь же разность чувств такая? Отколь борьба и перевес? Не то ль, что плоть есть персть земная, А дух - влияние небес? Отколе, чувств по насыщенье, Объемлет душу пустота? Не оттого ль, что наслажденье Для ней благ здешних - суета, Что есть для нас другой мир краше, Есть вечных радостей чертог? Бессмертие - стихия наша, Покой и верх желаний - Бог! Болезнью изнуренна смертной Зрю мужа праведна в одре, Покрытого уж тенью мертвой; Но при возблещущей заре Над ним прекрасной, вечной жизни Горе он взор возводит вдруг; Спеша в объятие отчизны, С улыбкой испускает дух. Как червь, оставя паутину И в бабочке взяв новый вид, В лазурну воздуха равнину На крыльях блещущих летит, В прекрасном веселясь убранстве, С цветов садится на цветы: Так и душа, небес в пространстве Не будешь ли бессмертна ты? О нет! бессмертие прямое - В едином Боге вечно жить, Покой и счастие святое В Его блаженном свете чтить. О радость! о восторг любезный! Сияй, надежда, луч лия, Да на краю воскликну бездны: Жив Бог - жива душа моя!
Жива душа моя! - и вечно Она жить будет, без конца; Сиянье длится беспресечно, Текуще света от Отца. От лучезарной Единицы, В ком всех существ вратится круг, Какия ни текут частицы, Все живы, вечны: вечен дух.
Дух тонкий, мудрый, сильный, сущий В единый миг и там и здесь, Быстрее молнии текущий Всегда, везде и вкупе весь, Неосязаемый, незримый, В желаньи, в памяти, в уме Непостижимо содержимый, Живущий внутрь меня и вне;
Дух, чувствовать, внимать способный, Все знать, судить и заключать, Как легкий прах, так мир огромный Вкруг мерить, весить, исчислять, Ревущи отвращать перуны, Чрез бездны преплывать морей, Сквозь своды воздуха лазурны Свет черпать солнечных лучей;
Могущий время скоротечность, Прошедше с будущим вязать, Воображать блаженство, вечность И с мертвыми совет держать, Пленяться истин красотою, Надеяться бессмертным быть, - Сей дух возможет ли косою Пресечься смерти и не жить?
Как можно, чтобы царь всемирный, Господь стихий и вещества, Сей дух, сей ум, сей огнь эфирный, Сей истый образ Божества, Являлся с славою такою, Чтоб только миг в сем свете жить, Потом покрылся б вечной тьмою? Нет, нет! сего не может быть.
Не может быть, чтоб с плотью тленной, Не чувствуя нетленных сил, Противу смерти разъяренной В сраженье воин выходил; Чтоб властью царь не ослеплялся, Судья против даров стоял, И человек с страстьми сражался, Когда бы дух не укреплял.
Сей дух в пророках предвещает, Парит в пиитах в высоту, В витиях сонмы убеждает, С народов гонит слепоту; Сей дух и в узах не боится Тиранам правду говорить: Чего бессмертному страшиться? Он будет и за гробом жить.
Премудрость вечная и сила, Во знаменье чудес своих, В персть земну душу, дух вложила И так во мне связала их, Что сделались они причастны Друг друга свойств и естества: В сей водворился мир прекрасный Бессмертный образ Божества!
Бессмертен я! - и уверяет Меня в том даже самый сон: Мои он чувства усыпляет, Но действует душа и в нем; Оставя неподвижно тело, Лежащее в моем одре, Она свой путь свершает смело, В стихийной пролетая пре.
Сравним ли и прошедши годы С исчезнувшим, минувшим сном: Не все ли виды нам природы Лишь бывших мечт явятся сонм? Когда ж оспорить то не можно, Чтоб в прошлом време не жил я: По смертном сне так непреложно Жить будет и душа моя.
Как тма есть света отлученье, Так отлученье жизни смерть; Но коль лучей, во удаленье, Умершими нельзя почесть, Так и души, отшедшей тела: Она жива, как жив и свет; Превыше тленного предела В своем источнике живет.
Я здесь живу, - но в целом мире Крылата мысль моя парит; Я здесь умру, - но и в эфире Мой глас по смерти возгремит. О! если б стихотворство знало Брать краску солнечных лучей, - Как ночью бы луна, сияло Бессмертие души моей.
Но если нет души бессмертной, Почто ж живу в сем свете я? Что в добродетели мне тщетной, Когда умрет душа моя? Мне лучше, лучше быть злодеем, Попрать закон, низвергнуть власть, Когда по смерти мы имеем, И злой, и добрый, равну часть.
Ах, нет! - коль плоть, разрушась, тленна Мертвила б наш и дух с собой, Давно бы потряслась вселенна, Земля покрылась кровью, мглой; Упали б троны, царства, грады, И все погибло б зол в борьбе; Но дух бессмертный ждет награды От правосудия себе.
Дела и сами наши страсти - Бессмертья знаки наших душ: Богатств алкаем, славы, власти; Но, все их получа, мы в ту ж Минуту вновь - и близь могилы - Не престаем еще желать; Так мыслей простираем крылы, Как будто б ввек не умирать.
Наш прах слезами оросится, Гроб скоро мохом зарастет; Но огнь от праха в том родится, Надгробну надпись кто прочтет: Блеснет, - и вновь под небесами Начнет свой феникс новый круг. Все движется, живет делами, Душа бессмертна, мысль и дух.
Как серный пар прикосновеньем Вмиг возгорается огня, Подобно мысли сообщеньем Возможно вдруг возжечь меня; Вослед же моему примеру Пойдет отважно и другой: Так дел и мыслей атмосферу Мы простираем за собой!
И всяко семя роду сродно Как своему приносит плод, Так всяка мысль себе подобно Деянье за собой ведет. Благие в мире духи, злые Суть вечны чада сих семен; От них те свет, а тьму другие В себя приемлют, жизнь иль тлен.
Бываю весел и спокоен, Когда я сотворю добро; Бываю скучен и расстроен, Когда соделаю я зло: Отколь же разность чувств такая? Отколь борьба и перевес? Не то ль, что плоть есть персть земная, А дух - влияние небес?
Отколе, чувств по насыщенье, Объемлет душу пустота? Не оттого ль, что наслажденье Для ней благ здешних - суета, Что есть для нас другой мир краше, Есть вечных радостей чертог? Бессмертие - стихия наша, Покой и верх желаний - Бог!
Болезнью изнуренна смертной Зрю мужа праведна в одре, Покрытого уж тенью мертвой; Но при возблещущей заре Над ним прекрасной, вечной жизни Горе он взор возводит вдруг; Спеша в объятие отчизны, С улыбкой испускает дух.
Как червь, оставя паутину И в бабочке взяв новый вид, В лазурну воздуха равнину На крыльях блещущих летит, В прекрасном веселясь убранстве, С цветов садится на цветы: Так и душа, небес в пространстве Не будешь ли бессмертна ты?
О нет! бессмертие прямое - В едином Боге вечно жить, Покой и счастие святое В Его блаженном свете чтить. О радость! о восторг любезный! Сияй, надежда, луч лия, Да на краю воскликну бездны: Жив Бог - жива душа моя!
1785, 1796
Из сада, и зимой цветуща, Чертога вечныя весны, В величестве земного бога, Екатерина, кинув взгляд На златобисерное небо, На синюю Неву стоящу, Готовую пуститься в Бельт, И обозрев вокруг Петрополь, Улыбкою, весне подобной, Дарит отраду всем и жизнь. И видя, что вдали, в томленьи Со льдами бьется человек, Всесильный перст к нему простерши, Велит его извлечь из волн. Летят крылаты серафимы, Усердьем пламенные слуги, И волю божества творят: Едва прошло одно мгновенье, Уже из бездны водной, темной Изъят, исторгнут, извлечен. На твердом береге гранитном Простерт полмертвый, бледный труп, Убогим рубищем одетый; На посинелых смерть устах, И еле слышится дыханье; Но, Провидение и Благость! Творите вы лишь чудеса. Как отдыхает злак от мраза, Как из тумана всходит солнце, Так возвращаете вы жизнь! Уж теплота лиется в жилах, И внемлет их биенье врач; Уж по челу и по ланитам Проник багряный огнь, — и грудь, Как сседшая морская пена, Зефиром зыблется и дышит, Являя чувствие и жизнь: В лице прекрасном, юном, нежном Воскресли розы и лилеи, И в них предстала дева нам. Ведут ее перед чертоги, И вопрошают с высоты[1]: «Кто ты? зачем вдалась в опасность»? — Она ответствует, склонясь (В очах ея видна невинность): «Чтоб искупить залог священный, Родительский последний дар, Я шла, на Бога уповая; Я сира: мать, отец оставил»... — «Но я тебя восприиму», Возвысила свой глас царица И бросила свой светлый взор. Уже хитон, белейший снега, И ферязи драгие ей Несут, и на челе высоком Златая лента возблистала, Монистом грудь, — и в дар еще Готовят ей богато вено[2]; В дверях жених, и Смерть где злилась, Там торжествует днесь Любовь. О Провидение! коль чудны И благи суть твои пути! Кто звал императрицу с трона И не велел смирять ей царств[3]? Взнесенны удержать перуны, Весы остановить Фемиды И, опустя правленья руль, В часы работы черпать воздух, Чтоб деву спасть? — Ты, Провиденье! В Твоей руке сердца царей. Ты возвратило мне Плениру[4]: Тебя, всезряще Око, чту. Когда пути мои невинны, Когда я сердцем, духом чист, И соблюсти обет мой Богу И верность сохранить монарху Дерзаю, — на известный рок Теку против стремленья бурна[5]: Ты в сени смертной мне подпора; А ты, Екатерина, щит. О благодатная ! коль может Творцу уподобляться тварь: Всех более имеют право Великие на то цари, Когда они с своих престолов Громами ужасают злобу, Блаженствами дождят благих, От смерти к животу возводят. И ты, днесь сироту ущедря, Еще подобна Божеству.
И видя, что вдали, в томленьи Со льдами бьется человек, Всесильный перст к нему простерши, Велит его извлечь из волн.
Летят крылаты серафимы, Усердьем пламенные слуги, И волю божества творят: Едва прошло одно мгновенье, Уже из бездны водной, темной Изъят, исторгнут, извлечен.
На твердом береге гранитном Простерт полмертвый, бледный труп, Убогим рубищем одетый; На посинелых смерть устах, И еле слышится дыханье; Но, Провидение и Благость! Творите вы лишь чудеса.
Как отдыхает злак от мраза, Как из тумана всходит солнце, Так возвращаете вы жизнь!
Уж теплота лиется в жилах, И внемлет их биенье врач; Уж по челу и по ланитам Проник багряный огнь, — и грудь, Как сседшая морская пена, Зефиром зыблется и дышит, Являя чувствие и жизнь: В лице прекрасном, юном, нежном Воскресли розы и лилеи, И в них предстала дева нам.
Ведут ее перед чертоги, И вопрошают с высоты[1]: «Кто ты? зачем вдалась в опасность»? — Она ответствует, склонясь (В очах ея видна невинность): «Чтоб искупить залог священный, Родительский последний дар, Я шла, на Бога уповая; Я сира: мать, отец оставил»...
— «Но я тебя восприиму», Возвысила свой глас царица И бросила свой светлый взор.
Уже хитон, белейший снега, И ферязи драгие ей Несут, и на челе высоком Златая лента возблистала, Монистом грудь, — и в дар еще Готовят ей богато вено[2]; В дверях жених, и Смерть где злилась, Там торжествует днесь Любовь.
О Провидение! коль чудны И благи суть твои пути! Кто звал императрицу с трона И не велел смирять ей царств[3]? Взнесенны удержать перуны, Весы остановить Фемиды И, опустя правленья руль, В часы работы черпать воздух, Чтоб деву спасть? — Ты, Провиденье! В Твоей руке сердца царей.
Ты возвратило мне Плениру[4]: Тебя, всезряще Око, чту. Когда пути мои невинны, Когда я сердцем, духом чист, И соблюсти обет мой Богу И верность сохранить монарху Дерзаю, — на известный рок Теку против стремленья бурна[5]: Ты в сени смертной мне подпора; А ты, Екатерина, щит.
О благодатная ! коль может Творцу уподобляться тварь: Всех более имеют право Великие на то цари, Когда они с своих престолов Громами ужасают злобу, Блаженствами дождят благих, От смерти к животу возводят.
И ты, днесь сироту ущедря, Еще подобна Божеству.
1794
Провидѣнiе // Сочинения Державина: [в 9 т.] / с объясн. примеч. [и предисл.] Я. Грота. — СПб.: изд. Имп. Акад. Наук: в тип. Имп. Акад. Наук, 1864—1883. Т. 1: Стихотворения, ч. 1: [1770—1776 гг.]: с рис., найденными в рукописях, с портр. и снимками. — 1864. С. 564—569
Державин написал на этот случай стихи Провидение, вероятно представленные Екатерине. Лист, на котором они тогда же были переписаны постороннею рукою, носит сделанную карандашом отметку Н. А. Львова: «Если ты намерен представить, так уж потрудись, завостри их рифмами». Стихи однакож остались белые. В первом стихе поэт говорит о зимнем саде, находящемся в Эрмитаже.
Они напечатаны в изданиях: 1798 г., стр. 280, с означением в заглавии дня и года, к которым относятся, и 1808, ч. I, XLVIII.
На рисунке Ангел милосердия спасает утопающую девицу (Об. Д.).
1 ↑ И вопрошают с высоты. — Императрица, вышедши на балкон, сама разговаривала со спасенной девушкой. Та отвечала, что родители, умирая, ничего ей не оставили и только благословили ее образом, который она для погребения отца заложила. В великий пост она работала так прилежно, что вырученными деньгами хотела к празднику выкупить образ и с этим намерением, надеясь на Бога, пустилась по льду, едва уже державшемуся (Об. Д.).
2. ↑ Готовят ей богато вено. — Императрица, похваля ее за усердие в вере и за любовь к памяти родителей, тотчас приказала принести для нея новую одежду и приискать ей между дворцовыми служителями жениха, потом тут же ее помолвила, снабдив деньгами и всем нужным на свадьбу и на обзаведение (Об. Д.).
3. ↑ И не велел смирят ей царств. — В то время готовилось в Польше возмущение против России (Об. Д.).
4. ↑ Ты возвратило мне Плениру. — Первая жена Державина поправлялась тогда после выдержанной ею опасной болезни (Об. Д.). Здоровье Екатерины Яковлевны очень пострадало от пребывания в Тамбове, где она несколько раз хворала лихорадкой. Вероятно, во время болезни, о которой Державин упоминает в этом примечании, он написал следующее четырехстишие на найденном нами в бумагах его полулисте со счетом белья, порученного Сеньке, 1-го марта 1794 г.:
Не знаю, от чего весь дух мой унывает И грудь мою тоска несносна разрывает; Не знаю, что меня смущает и мятет И ни на час душе покою не дает.
Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru
Застолби свой ник!
Источник — rpczmoskva.org.ru
