Глава 10. В контексте

Глава 11. От черного мага

Глава 12. Иными словами

Глава 13. В прологе

Глава 14. Посвящаемому

Глава 15. Ассоциативное

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Помочь, проекту "Провидѣніе"

Глава 10

В контексте СРА возник и образ Воланда. Помимо аспекта «еврейско-сатанинского», взятого в общем виде, очевидно, можно говорить и об одном важном конкретном прототипе. Вероятно, на создание этого персонажа повлияли впечатления от фигуры знаменитого в свое время доктора Папюса (псевдоним Жирара Анкоса, 1865—19161), автора изданных в России многочисленных книг о хиромантии, магии (черной и белой), масонстве, иллюминизме, мартинизме, каббале, оккультизме, астрологии... Папюс был (вероятно, в разное время) доктором каббалы и медицины Парижского университета, Председателем Верховного Совета ордена мартинистов и гроссмейстером этого ордена, президентом независимой группы эзотерических знаний, маршалом Верхней Манчестерской ложи, председателем Великой Сведенборгской ложи во Франции, Великим Жрецом Часовни и Храма INRI2. В России в 1900—1910-е годы доктор Папюс был хорошо известен. Главным его русским популяризатором являлся журнал оккультных наук «Изида» (1909—1916, вышло 87 номеров).

Самый первый номер (1909, октябрь) открылся статьей Папюса «Что такое оккультизм?» (окончание в №№ 2, 5, 11), а на стр. 7 того же первого номера был помещен портрет Папюса3. За восемь лет существования «Изида» опубликовала множество робот доктора4. Достаточно привести высказывание о Папюсе из статьи некоего «Юма», чтобы понять, какое место занимала эта таинственная фигура в умах людей, каков был авторитет Папюса.

Духовные способности Папюса развиты до того, писал «Юм», что «по заявлению одного из почтенных русских спиритуалистов, он сам был свидетелем, как по вкушению Папюса совершенно самостоятельно двигалась люстра»5. Но способность к телекинезу была лишь одним из аспектов образа Мага. Папюс стал генеральным символом масонства, практического оккультизма и черной магии, их живым и конкретным воплощением.

Поэтому и в мифологии СРА в первое десятилетие XX века он играл центральную роль, занимая то же место, что и Воланд в романе «Мастер и Маргарита». Небольшое отступление. В «Голом годе» Б.А. Пильняк «материализовал» разные точки зрения на русскую революцию, в том числе и ее «масонскую» трактовку (т. е. как дело рук масонов; правда, «еврейский» компонент был при этом аккуратно спрятан). И хотя эта трактовка дана в романе сквозь фильтр пародии, травестийно6, тем не менее для ее воплощения Пильняк довольно точно сконструировал образ масона Семена Матвеева Зилотова, наделив его всеми теми атрибутами идеологии и обрядности, которые «жидо-масонам» приписывала СРА. Зилотов приготовляет какие-то снадобья, пахнущие серой, читает переводы французских масонских книг; молится на пентаграмму; наконец, организует зачатие Антихриста (см. примеч. 77).

Среди его книг упомянута «Черная магия» Папюса7 и сделан примечательный вывод: «Мертвые дни мертвого города украсил Папюс»8. Можно предположить, что речь идет о духовном влиянии, о сильном впечатлении, о воображении, занятом образом Папюса. И не исключено, что то же самое можно сказать и о Булгакове.

Во всяком случае отдельные детали из книг Папюса9 явно отразились на облике и атрибутах Воланда: ОГОНЬ (INRI) — лишь одна из них. «Воланд был со шпагой <...> Воланд поднял шпагу. Тут же покровы головы потемнели и съежились <...>» (гл. 23).

Читаем в книге доктора Папюса: «Экспериментатор (маг — М.З.) одной рукой держит шпагу с длинным острием, а другой сильно намагниченный жезл»10. «Шпага мага, заканчивающаяся изолирующей рукояткой, имеет стальной наконечник. Это рассеиватель психического флюида <...> Никогда посвященный не обращается к невидимому существу, не имея шпаги, острие которой оттолкнет злые влияния»11. «<...> Если маг предполагает, что вызванная им астральная сила желает злоупотребить своим могуществом и готова действовать против его намерений, то ему ничего не остается как выставить острие своей шпаги»12. «Чтобы производить операции, надо сшить себе одежду из белого полотна, вроде рубашки, но до пола, с отверстием для головы и несколько шире книзу»13.

Между прочим, в книге «Магия и гипноз» (Киев, 1910) на стр. 262 Булгаков мог видеть иллюстрацию «Шпага. Действие шпаги при магических вызываниях»: на картинке изображен маг со шпагой в правой руке, в хламиде, напоминающей одеяние Воланда. Шпага направлена в некоего «демона», вызванного магом и повисшего над ним в воздухе14.

Глава 11

От черного мага Папюса конкретные черты облика перешли к Воланду, устраивающему бал, в котором, в свою очередь, в трансформированном и рекомбинированном виде отразились детали шабаша и святотатственной черной мессы (а святотатство — это прерогатива евреев)1. Характерно использование при этом головы Берлиоза: не исключено, что Булгаков считал Гектора Берлиоза евреем2, кроме того, Берлиоз был автором «Торжественной мессы». Черная же месса сближалась в СРА с кровавыми еврейскими обрядами3.

Для СРА характерно истолкование в антисемитическом духе всей каббалы и основанной на ней черной магии. Любые следы древнееврейской мистики и символики тут же истолковывались как проекты еврейской экспансии. Это же касалось и масонства; более того, вообще все тайное сближалось с еврейством, входило в общее с ним смысловое пространство.

Возможно, по этой причине темой романа мастера и сказался Пилатов суд и казнь Иешуа: они входили — в символической форме — в обряд инициации в степень Великого избранника Великого мастера у карбонариев, в обряд, подробно описанный в книге Евграфа Сидоренко «Италианские угольщики начала XX века: Опыт исторического исследования» (Спб., 1913; наст. фамилия автора — С.Д. Мстиславский). «Церемония приема, по ритуалу, состояла в первой своей части, — в подражании распятию Христа: посвящаемый, с завязанными глазами, обнаженный и связанный, присутствовал вначале при суде над двумя изменниками Ордену, выдавшими тайну его врагам (их изображали двое из присутствовавших); собрание приговорило их к распятию, которое и совершалось при страшных стонах лиц, изображавших преступников; их привязывали к крестам, водруженным посередине вендиты, стеной к входу, окрашивали красной краской одежды и члены так, чтобы посвящаемый, когда ему снимут повязку, мог принять их за действительно распятых. Сам посвящаемый по принесении клятвы, приведенной выше, привязывался на крест, водруженный между обоими распятыми преступниками»4.

Дальнейшее описание сложного и длинного «спектакля», в котором изображался революционный переворот в некой Авзонии, мы опускаем. Можно предположить, что Булгаков воспользовался книгой С.Д. Мстиславского: своим романом и символическим отождествлением с Иешуа мастер посвящался в степень Великого избранника, а Воланд при этом выполнял роль Великого мастера5.

Впрочем, не так важно, пользовался Булгаков этим романом или не пользовался; важнее общая характеристика «масонского текста» русской литературы начала XX века, весьма обширного и популярного своими «летучими» идеями.

Глава 12

Титулатура Папюса, в которой упоминаются и две масонские ложи, и каббала, и тетраграмма INRI (в оккультизме сближавшаяся с каббалистикой и тетраграммами ROTA, TARO и ТОRА1), естественным образом провоцировало особый интерес к нему и «еврейское» истолкование. Скажем, по одной из версий, «Протоколы сионских мудрецов» были подготовлены для того, чтобы удалить от Николая II гипнотизера Филиппа, представителя «жидо-масонов» и мартинистов; доступ же ко двору был «открыт Филиппу, главным образом, благодаря доктору Папюсу, бывшему тогда «Председателем верховного Совета мартинистского ордена»2.

Не случайно в антисемитском романе Е.А. Шабельской «Сатанисты XX века» (в гл. 1 части 3) упоминаются Папюс и Филипп: «оба они дали верховному санхедрину совет — сеять в России разврат и неверие всеми средствами»3, а газета Союза русского народа «Русское знамя» активно использовала в 1911 году неологизм «жидо-мартинисты», исходя из тождества мартинизма и «жидо-масонства»4. В третьем издании «Протоколов»5 С.А. Нилус использовал сведения и иллюстрации из книги Элифаса Леви6 «Dogme et Rituel de la Haute Magie» (Paris, 1856), в частности, материал, посвященный Таро.

А «предсказательное Таро», тесно связанное с каббалой и «еврейскими тайнами»7, не могло, в свою очередь, не ассоциироваться с тем же Папюсом, автором книги «Le Tarot des Bohémiens le plus ancien livre du monde» (Paris, 1889), кстати воспроизводившей и всю еврейскую графическую символику из книги Элифаса Леви. Книга же Папюса о Таро была переведена на русский язык8 и пользовалась популярностью. Не случайно именно портрет доктора Папюса С.А. Нилусс поместил в своей книге, подписав: «Один из главных жрецов Сатанизма»9. «Мартинизм, — писал далее Нилус; — берет свое непосредственное начало у еврейской каббалы, и ему принадлежит видная роль во всех ужасах Революции.

<...> Пожизненным великим мастером мартинизма состоит все тот же Папюс <...> Этот Папюс — один из опаснейших люцифериан нашего века»10. Впрочем, еще в 1911 году в заметке «Орден мартинистов» некто Л.П., в связи с выходом в Петербурге брошюры «Орден мартинистов», прямо писал (писала?): «На обложке <...> расположен полукругом ряд таинственных латинских и древнееврейских слов, еще выше изображен, по-видимому, знак ордена мартинистов в виде двух треугольников (щит Давида), перерезанных крестом и обведенных черным кругом. На первой странице портрет Папюса <...>

Сей призывающий имя Христа Спасителя Папюс — французский еврей, настоящее имя Гершко Энкосс»11. При этом необходимо подчеркнуть, что как Таро объединяло традиционные игральные карты с каббалой, так и в созданном СРА образе Таро объединились традиционная для русской культуры XVIII—XIX веков тема карт и карточной игры12, гадательная мифология и древнееврейская мистика. Как и раньше, карты манифестировали взаимодействие случайного и закономерного, но только теперь «закономерное» получило новое — страшное — имя: мировой еврейским заговор. Сен-Жермен из «Пиковой дамы», выражаясь фигурально, стал евреем. Или, как выражались адепты СРА, «ожидовел».

Иными словами, доктор Папюс был воспринят СРА как полномочный представитель «мирового еврейского правительства»13: он как бы занял место, опустевшее со смертью Дизраели — «всесильного колдуна», как назвала его Ханна Арендт. Не случайно антисемитический миф, создавший и популяризировавший «Протоколы», указывал (и, может быть, не без некоторых оснований) на политическое влияние, которое Папюс якобы оказывал на русского царя — сакральный центр православной государственности. Со ссылкой на «Русское знамя» (1911, № 9) В.Н. Терлецкий (лектор по «масонским вопросам» из Полтавы) распространял «основной миф»: «В 1900 г. у Ольги Ивановны Мусиной-Пушкиной14, жившей по Глухоозерской ул., д. 5, существовала ложа мартинистов. Основана она была известным мошенником, шарлатаном Филиппсом, портрет которого стоял у Ол. Ив. на самом священном месте. <...>

В этой ложе совершались посвящения в орден мартинистов, проделывались разные нагло-шарлатанские фокусы, а также бывали самые видные деятели <...> В эту ложу приезжал для проверки ее деятельности и сообщении Ольге Ив. дальнейших инструкций (по разгрому России, как тогда говорили в ложе), из парижской ложи «Великий Восток» глава мартинистов Папюс или Энкос, которому Ольга Ив. на собранные с членов ложи рубли поднесла золотой ковш. <...> Через Ольгу Ив. Филиппс и Энкос попали в высшие слои, откуда через непродолжительное время были изгнаны и в 24 часа удалены из России»15. Папюс стал точкой, в которой в контексте СРА пересеклись оккультизм, масонство, «жидо-масонские» притязания на политическую жизнь и люциферианство, разрушающее православие16.

Именно как синтетический персонаж, обросший множеством легенд, Папюс и был знаменит в России. В той ситуации он просто не мог не стать евреем и одним из руководителей мифического еврейского заговора, символом «могучих колец Израиля»17. Не случайно же Папюс послужил прототипом образа «джентльмена-разбойника» Эндера18 Мамюса, профессора оккультных наук, еврея из Парижа, появляющегося в третьей части антисемитского романа Эльзы Шабельской19 «Красные и черные»20 (издание газеты «Русское знамя». Спб., 1911—1913. Ч. 1—321).

Глава 13

Первая часть романа, отдельным изданием вышедшая осенью 1910 года (вместе с газетой «Русское знамя» первая порция первой части была разослана подписчикам 3 января, а последняя — в отмеченную дату 17 октября 1910 года, к пятилетию «катастрофического» манифеста), открывалась прологом, действие которого происходило 5 января 1895 года. В прологе читатель сразу знакомился с «доктором белой и черной магии», «Жидо-масоном» Иеремией Джеральдом Смисом, в прошлом «полуграмотным жиденком», сапожником Срулем Айзиком Пухом, который в первой части уже трансформировался в директора одного из больших столичных банков барона Мельхиора Зильберштейна (это типичный «русско-еврейский Пелам»).

Роман «Красные и черные» характерен не точными совпадениями с булгаковским «Мастером» (хотя уже в прологе в кабинете Иеремии был замечен «высокий семисвечник» — непременный атрибут черного мага), а типическим сюжетом заговора евреев-люцифериан, который частично использовал и Булгаков.

Оттого, например, бал Воланда весьма похож на описанное Шабельской собрание 300 заговорщиков, тайно от полиции являющихся на сходку секретными ходами, целью заговора имея все то же мировое господство: «Мы сила... Мы можем предписывать и приказывать. Мы, народ Израильский, избранный Богом народ. Мы имеем священное право властвовать над всеми народами... — Правда... правда... — закричали все присутствующие. — Мы достаточно окрепли и можем, наконец, отказаться от старой игры в прятки... Пора выйти из смрадных жидовских кварталов. Пора открыто и громогласно предъявить всему миру наши права на владычество...»1.

В романе Шабельской подробно описываются фантастические масонские обряды2, излагается «история» масонства3, а в главе 26 «В храме Ваала-Молоха» описывается посвящение священника Григория Юдина в люциферианство: в храм сатаны его вводят обнаженным, купают в черной купели сатаны и т. п.4. Еврей Иеремия оказывается при этом Верховным жрецом. Во второй части романа описан символический обряд, во время которого некая графиня добровольно отдаст свою кровь, и эта кровь льется в золотую чашу5.

Там же упоминается убийство масона-предателя6. В третьей же части романа, трактовавшего события революции 1905 года как результат все того же «жидо-масонского» заговора7, описан сон графини Вреде (это еврейка, бывшая когда-то цирковой наездницей Малкой Розенцвейг8, но сумевшая стать графиней) накануне «катастрофы» 17 октября 1905 года. Графиня видит во сне жертвоприношение христианской девочки, которое совершает Мамюс — парижский еврей-сатанист9.

События сна связаны с решением руководстве тайной еврейской организации принести человеческую жертву, призванную умилостивить кровавого жидовского Люцифера перед принятием Манифеста. Само жертвоприношение, правда, не описано — видимо, даже Шабельской такой сюжетный ход показался неправдоподобным. Но зато подробно был пересказан «вещий сон» графини Вреде. В этом сне обращает внимание одна деталь: предложенный жертве стакан вина со снотворным. Мамюс успокаивает девочку, подносит ей стакан вина, прося ее выпить вместе с присутствующими. «<...> «Выпей за нашего владыку, девочка, и мы отпустим тебя на волю!»10. Однако девочка, увидев изображение сатаны, роняет стакан, а затем пытается бежать. Ее ловят, и Мамюс ловким ударом ножа в грудь убивает жертву. «Графиня Вреде с ужасом вскрикивает и... просыпается»11.

Ясно, что появление эпизода с увиденным во сне жертвоприношением христианского ребенка (для вытачивания из него крови) в третьей части романа «Красные и черные», вышедшей в 1913 году, было связано с «делом Бейлиса».

Отдаленно этот эпизод напоминает о чаше с кровью барона Майгеля, которую Воланд протягивает Маргарите. Однако куда более основательным доказательством знакомства Булгакова с творчеством Шабельской оказывается другой ее роман — «Сатанисты XX века».

Глава 14

Являясь смесью салонной «дамской» прозы и «романа тайн и ужасов»1, довольно бойко написанные «Сатанисты XX века» основаны на соединении «масонской темы»2 и мотива сатанизма, унаследованного от Ж.К. Гюисманса («Там внизу»3), с идеей мирового еврейского заговора. Между прочим, уже название первой главы «Мастера и Маргариты» («Никогда не разговаривайте с неизвестными»), не говоря о ее сюжете, отсылает как к «Сатанистам Шабельской, так и к другим сочинениям такого рода, весьма многочисленным (например: Е. Баллестрем, «Роковой перстень»; В.И. Крыжановская, «В царстве тьмы»), в которых завязкой служит якобы случайное знакомство будущей жертвы со злодеем из шайки евреев-сатанистов.

Именно для «Сатанистов XX века» Шабельская изобрела инициационный обряд, который не встречается ни в одном из описаний обрядов масонских организаций (включая бульварные сочинения типа «Тайн масонской ложи»4), но является точным прототипом булгаковского описания. В ритуале, изобретенном Шабельской, помимо пистолета, из которого посвящаемый должен был стреляться по приказанию мастера (при взведении курка пуля пропадала в рукоятке), использовался «кубок, наполненный кровью «изменника», убитого на глазах, посвящаемого.

Кубок этот подносили увидавшему «малый свет» с приказанием выпить «кровь предателя», за «погибель всех изменников великому делу»...5 Проделывая эти обряды, — напоминала романистка, — испытуемые не задумывались об их символическом значении и не догадывались спросить себя, а нет ли в самом деле капли крови замученных христианских детей в этом «кубке смерти»...6. Маргарите (инициируемой) как раз и подносят кубок, наполненной кровью изменника — барона Майгеля, убитого на ее глазах, и приказывают выпить кровь предателя... Но имеет смысл рассмотреть изобретенный Шабельский инициационный обряд (весьма точно скопированный Булгаковым7) более подробно, ибо он сделан методом бриколажа (которым широко пользовался и Булгаков).

В синтагматическую цепочку Шабельская выстроила те элементы (кровь, чаша с кровью, жертва, предатель, убийство), которые порознь присутствуют в различных описаниях масонских обрядов (т. е. фактически речь идет об одной и той же парадигме). 1. Историк С.В. Ешевский в статье «Материалы для истории русского общества XVIII века. Несколько замечаний о Н.И. Новикове» отмечал, что в глазах полуобразованного или совершенно необразованного большинства внешняя обстановка и странные обряды масонских лож получали нелепое и ненавистное толкование и подавали повод к самым несправедливым обвинениям. Самые дикие слухи принимались иногда с полной доверчивостью.

Полный свод таких обвинений представляется в длинном стихотворении «Изъяснение несколько известного проклятого сборища франк-масонских дел»8. И далее в статье приведено несколько отрывков, среди которых следующий напоминает о многих деталях текста булгаковского романа: К начальнику своего общества привозят, Потом в темны от него покои завозят, Где, хотяй в сей секте быть, терпит разны страсти, От которых, говорят, есть не без напасти. Выбегают отвсюду, рвут тело щипцами, Дробят его все уды шпаги и ножами, Встают мертвы из гробов, зубами скрежещут, Мурины, видя сей лов, все руками плещут. А из сего собору в яму весьма темну Приводят их, в камору уж подземну, Где солнечного света не видно нимало; Вся трауром одета, как мертвым пристало. Там свечи зажженные страха умножают, В гробе положенные кости представляют. Встая из гроба, кости берут нож рукою И стакан полон злости приемлют другою, Проколов сердце, мертвец стакан представляет, Наполня кровью, как жрец, до дна выпивает9. 2. Академик П.П. Пекарский цитировал рукопись масона И.П. Елагина.

В рукописи, в частности, указывалось, что посвящаемого ставили на колено у жертвенника, после чего Великий мастер говорил: «Брат ужасный! где кровавая чаша? Исполни свою должность (оглянувшись на грудь). <...> Ужасный держит кровавую чашу»10. 3.

В статье «Принятие в масонскую ложу в 1815 году» писателя А.П. Степанова указывалось: Великий Магистр «взял циркуль, наставил на обнаженную грудь и ударил молотком три раза, Я увидел, что из-под груди моей отнесли чашу, орошенную кровью»11. 4. Соответствующие обряды описываются и в антисемитской литературе. «<...> Его вооружили кинжалом и приказали вонзить его в увенчанный короною манекен, что он и исполнил. Кровавого цвета жидкость брызнула из раны и залила пол. Кроме того, ему приказали отрезать голову у этой фигуры и держать ее поднятою в правой руке, а окровавленный кинжал в левой <...>»12. 5.

В антисемитской брошюре Г.Б. Бутми13 и Н.Л. «Обличительные речи. Франк-масонство и государственная измена» (3-е изд. Спб., 1906. Вып. 1. С. 87) был синтезирован следующий «масонский» обряд. Посвящаемому «говорят: «раньше ты производил лишь символическое мщение над убийцею Хирама, теперь настало время на деле показать свою преданность и послушание; один из наших членов изменил нам, он лежит здесь связанный, его надо убить, и эта честь выпала тебе; таким образом, ты отмстишь за Хирама».

Посвящаемому завязывают глаза, подводят его к живому барану, крепко скрученному, рот которого плотно завязан, чтобы он не блеял. Ему дают ощупать бьющееся сердце несчастного животного, бок которого тщательно выбрит, и приказывают нанести удар кинжалом в сердце. Посвящаемый, не сомневаясь, что перед ним лежит изменивший «брат», исполняет приказание»14. 6.

В «оккультном романе» В.И. Крыжановской «В царстве тьмы» героиня Мэри Суровцева является на пир «князя тьмы» Азрафила, чтобы отдаться ему. «Когда Мэри подошла, Азрафил встал, ввел ее на свой трон, посадил около себя и протянул ей свою чашу, но когда Мэри увидела, что в ней вместо вина налита парная кровь, то с омерзением отшатнулась. Азрафил дико расхохотался и, запрокинув неожиданно ей голову, влил в рот, несмотря на сопротивление, густую и жгучую жидкость»15. 7.

В тех же «Сатанистах XX века» Е.А. Шабельской, где обряд жертвоприношения описывается неоднократно и всякий раз по-новому, на открытии жидо-масонского храма участники оргии пьют из золотого котла, в котором вино смешано с кровью16, а в главе 25 четвертой части в грудь несчастной, но очаровательной девушки, приготовленной в качестве жертвы Сатане, погружается сверкающий нож еврея сатаниста.

И... из «белой груди <...> фонтаном брызнула алая струя, стекая в широкий золотой сосуд, подставленный отвратительной старухой с лицом ведьмы и глазами голодного волка»17. 8. В известной книге Д.С. Мережковского, входившей в репертуар «гимназического» чтения, в описании шабаша рассказано том, как сатиры и вакханки смешивали в золотых кратерах алый сок винограда с собственной кровью, добывавшейся из специально пораненных сосков18.

Повторим: синтагматическая цепочка обряда инициации с убийством предателя выстроена Шабельской из элементов, которые Булгакову могли быть известны и помимо ее романа, — хотя бы по тем источникам, которые процитированы или упомянуты выше19.

Более того, как и Шабельская, Булгаков вполне мог читать книгу-мистификацию Лео Таксиля «Тайны франк-масонства» (Taxil Léo. Les Mystères de la Franc-Maçonnerie. Paris& S. a.), где описан вымышленный обряд инициации в Ложе последователей Зороастра (являвшейся ответвлением масонства под названием Мицраим), очевидно, ставший источником вдохновения Шабельской: на глазах посвящаемого палач отрубал голому предателю; в отрубленную голову, лежавшую на плахе, как показывал специальный рисунок, била молния; из обезглавленного трупа потоком хлестала кровь...20

Теоретически можно допустить, что писатель на основе всего этого материала выстроил свою синтагму независимо от «Сатанистов XX века», однако вероятность совпадения чрезвычайно мала, совпадение так же нереально, как случайное тождество сновидений у двух различных людей21.

Глава 15

Для человека булгаковского поколения мотив крови вообще не мог восприниматься независимо от еврейской темы1. Ибо к мифическому употреблению евреями христианской крови (в основном, зверски замученных младенцев) общественное внимание в России было привлечено громким «делом Бейлиса» (1911—1913).

И СРА, желая как можно более надежно опорочить евреев в общественном мнении, вызвать к ним волну «народного гнева», породила обширнейший массив литературы, в которой такое употребление «неопровержимо доказывалось»2. «Мальчика держали в наклонном положении, и, вырезав ему на плече кожу, в гривенник, кривым ножом открыли ему шейную вену и собирали кровь в таз»3. «Ободрали обои и нашли потайной шкаф, вделанный в стену, в котором висел зарезанный младенец вниз головкой и стояла под ним чаша с налившеюся кровью»4.

«Далее следовала рана в шею. Через шею выпустили всю кровь — больше пяти стаканов. Скоту резники перерезают шею, оттуда, по еврейскому верованию, выходит душа. После шейной раны, как установлено проф. Косоротовым, последовал перерыв. Убийцы собирали кровь, фонтаном лившуюся из шейной раны»5.

При этом необходимо помнить о том, что писал в свое время Зеев Жаботинский: «вера в ритуальные убийства распространена не только среди правых. В нейтральной, беспартийной массе, даже интеллигентной, тоже далеко еще не искоренилось это подозрение»6. Жаботинский в этой связи приводил характерную формулировку благожелательных сомневающихся: «Конечно, мы не сомневаемся, вы и ваши близкие об этом не знаете. Но... может быть, ваши раввины знают?

Мало ли таких древних религий, в которых высшие таинства известны только немногим посвященным?»7. Характерно замечание в письме А.А. Кублицкой-Пиоттух к М.П. Ивановой от 29 октября 1913 года: Бейлис, если «и виновен, не суду его судить человеческому?»8. Скорее всего, что отношение Булгакова к реальности «ритуального убийства» складывалось именно в этом контексте и в такой системе доказательств. Поэтому вполне логично предположение, что навязчиво протянутый через весь роман — в связи с деятельностью Воланда и его свиты — мотив крови был для Булгакова связан ассоциативно с еврейской темой как таковой. Так, например, обмывание Маргариты (в начале главы 23) кровью, а затем розовым маслом отсылает к обряду очищения в еврейском религиозном обиходе — микве, восторженное, хотя и неверное описание которой9 оставил Б.В. Розанов в «Уединенном»10. Страницы, посвященные микве, насыщенные острыми сексуальными деталями, безусловно, относятся к числу самых запоминающихся в этой книге. И, видимо, Булгаков умышленно сохранил в тексте знаки, позволяющие вспомнить именно о микве в розановском описании, основанном на эротическом возбуждении.

Вокруг бассейна горят свечи; Маргариту окатывают Гелла и Наташа, Коровьев же может стоять лишь у дверей комнаты с бассейном; Маргарита одна принимает участие в омовении... Характерно и то, что Булгаков фактически воспроизвел розановскую синтагму: в обоих случаях за омовением следует описание бала, бального зала с колоннами и полета. В «Мастере и Маргарите» опущен вопрос о том, чьей кровью омывают королеву бала. Стоит его задать, и текст переключится к совершенно иной регистр. Но у Булгакова этого нет, хотя «кровавая миква» — это такое же святотатство по отношению к установлениям иудейской религии, как черная месса — по отношению к установлениям христианской.

Ассоциативное же сближение еврейского обряда и крови дополнительно характеризует ход булгаковской мысли. Особую роль в нашем случае играет книга В.В. Розанова «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови» (1914). Несмотря на явный антисемитизм и «провалы нравственного чувства» (Г.П. Федотов), это сочинение написано мастерски.

Трудно предположить, что Булгакову оно было неизвестно. Розанов всегда был на виду, ибо — единственный из известных писателей — демонстративно солидаризировался с антисемитами, выступив со статьями даже в киевском «Двуглавом орле» — органе погромном и во всех отношениях неприличном11.

В книге о «крови» страстное припадание к «иудейским тайнам (летом 1913 года, возвращаясь из Сахарны, Розанов специально заезжал в Киев), каббалистическое истолкование расположение ран на голове мальчика А. Ющинского сочетались с мотивами крови и отрезанной головы. Как и в случае с «Сатанистами XX века», сопоставление текстов из книги Розанова и романа Булгакова заставляет предположить прямое заимствование

Глава 16

Речь, прежде всего, идет об опубликованной Розановым статье некоего Ω1 — яростной полемике с трудом известного семитолога, профессора Петербургского университета Д.А. Хвольсона «О некоторых средневековых обвинениях против евреев» (Спб., 1880), в котором полностью отвергались чудовищные и абсурдные обвинения, выдвинутые против евреев.

В качестве контрдоводов Ω, настаивавший на том, что евреи употребляют христианскую кровь, цитировал другую книгу Д.А. Хвольсона — «Die Ssabier und der Ssabismus» (St.-P., 1855), посвященную халдейским и сирийским сабеям. Ω выделил в этой книге сюжет о ритуальных убийствах и обрядах, связанных с отделенной от туловища головой2. Обрядам такого рода, писал Ω подвергались люди, вид которых «соответствует виду Меркурия» (имеется в виду астрологическая связь); обряды были приурочены к точке кульминации Меркурия3.

По немецкой книге Д.А. Хвольсона Ω приводил сообщение Маймонида, который в комментарии к Мишна-Тора указывал: «Берут голову человека, после того, как плоть его истлела, и осторожно подымают ее, затем делают воскурение пред нею, — и тогда слышат эту голову говорящей <...>4. «Подобные же указания на «говорящие головы», резюмировал Ω — мы встречаем во всех тайных обществах, так или иначе связанных с семитской и, в частности, с иудейской магией». Такая голова предсказывала. Ω называл ее терафим5. В помещенной в книге статье «О терафимах» сам Розанов даже нарисовал жуткую сцену, которая напоминает эпизод в «Мастере и Маргарите» (Воланд разговаривает с отрезанной головой Берлиоза): «Голову вытаскивают из масла и говорят: «Пойми и предскажи». И голова страдальца... говорила. Говорила ведь? Слышали, — глухо, шопот, тихо: но — «слышали»6. 1.

Описание «живой головы» Булгаков мог прочитать в книге М.А. Орлова «История сношений человека с дьяволом» (Спб., 1904), кратчайший конспект которой сохранился в булгаковском архиве: «Глаза отрубленной головы медленно открылись и сделали явный утвердительный знак своими веками»7. 2.

Описание черепа на блюде могло появиться вследствие знакомства писателя с популярным двухтомником Ч.У. Гекерторна «Тайные общества всех веков и всех стран» (1876), где в описании некоего масонского общества «Левитикон» (Франция, начало XIX века) дается следующей текст присяги: «Если я когда-либо самовольно нарушу мое торжественное обязательство брата храмовника, <...> пусть мой череп распилят тупою пилою, вынут мозг и положат на блюдо, чтобы он сгорел от палящего солнца, а мой череп на другом блюде послужит воспоминанием св. Иоанна Иерусалимского <...>»8. 3.

Череп, используемый в качестве кубка, вообще является весьма распространенным мотивом в мировой литературе. Можно указать хотя бы на поэму А.Н. Майкова «Брингильда» (1888), где помимо строк Взял меня в жены каган. У него на пирах Мужнин, отца, троих братьев — всех пять черепов — В кубки обделали их — наливала вином. Их разносила с поклоном пирующим я! — упоминалась и Гелла и значении «ад» (более точно — «богиня преисподней»). 4.

Отрезанная от тела (и лишь приставленная к нему) голова, которую инициируемому приказывают поднять за волосы, упоминается в книге «Разоблачение великой тайны фран-масонов» (М., 1909. С. 72—73). 5. Живая или отрезанная голова — сюжет и фольклора, и бульварной литературы9, и фантастики10, и даже знаменитых мистификаций Лео Таксиля, в частности, одной из них, солидно, с большим количеством прекрасных иллюстраций изданной в Париже «на все времена» и потому без указания года: Taxil Léo. Les Mystères de la Franc-Maçonnerie. Paris. S. a.

В этой книге объемом 800 страниц отрезанная голова в руках кандидата на ту или иную масонскую степень становится сквозным мотивом11. Более того, автор уделил особое внимание «дамским ножам»12 и подробно описал обряд приема в 5-ю степень — «Великую шотландскую»13.

Посвящаемая в нее женщина идет по ступеням положенной горизонтально на пол лестницы, в правой руке держа меч, а в левой — отрубленную голову, изображая, таким образом, Юдифь с головой Олоферна14. 6. Упоминание Меркурия («Меркурий во втором доме», — говорит Воланд Берлиозу, вид которого, вероятно, «соответствует виду Меркурия») может объясняться прямым заимствованием из статьи «Астрология» («Энциклопедический словарь» Брокгауза и Эфрона. Т. 3), на что указал в своем комментарии Б.В. Соколов15. Однако если рассматривать пересечение мотивов «живой головы», Меркурия, страданий головы и масла, то окажется, что такая странная констелляция присутствует только в одном источнике — книге Розанова.

И еще, конечно, в романе Булгакова «Мастер и Маргарита», где звеном, объединяющим все четыре мотива оказывается Берлиоз. В монотонном описании М.А. Орлова начисто отсутствует эмоциональная, бьющая по нервам разработка эпизода, мотив страдания головы, в то время как и у Розанова, и у Булгакова голова именно страдает («... и на мертвом лице Маргарита, содрогнувшись, увидела живые, полные мысли и страдания глаза»).

Кроме того, лишь в книге Розанова (и статье Ω) с терафимом «сцеплено» масло, в котором голова сохраняется до того, как ее начинают использовать в качестве терафима. Это масло сохраняется только у Булгакова, преобразуясь в подсолнечное масло, которое уже разлила Аннушка. И таким образом одна синтагма (у Розанова) трансформируется в другую (у Булгакова) при точном сохранении всех компонентов парадигматического набора.

Объяснить сходство парадигм — наборов отдельных элементов (хотя они и различным образом связаны в синтагмы, но в этом-то и состоит бриколаж) одним лишь совпадением опять же трудно.

Гораздо логичнее предположить непосредственное знакомство Булгакова с книгой Розанова «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови». Кстати, напомним, что в «Мастере» есть и другая «говорящая голова» — Жоржа Бенгальского, за которым легко угадывается Н.Г. Шебуев, до революции пользовавшийся псевдонимом «граф Бенгальский» (дата смерти — 8 февраля 1937 года).

Декапитация конферансье у Булгакова сопровождается обильным кровотечением, которое, судя по всему, доставляет удовольствие колдунам-мучителям16. С учетом генезиса всей этой «страшной» образности нетрудно догадаться о происхождении удовольствия.

Глава 17

Непосредственное отношение к теме «еврейских тайн» в романе Булгакова имеет и барон Майгель, убийство которого стало частью обряда посвящения Маргариты (при инициации была использована кровь предателя-барона). Имел ли в виду Булгаков определенный прототип? Наше предположение заключается в следующем1. Для человека булгаковского поколения словосочетание «барон Майдель» было стереотипным. Майдель — чрезвычайно распространенная баронская фамилия в России: Булгаков не мог не знать прозектора при Киевском университете св. Владимира барона Эрнеста Эрнестовича Майделя (р. 1878); мог даже слышать о гвардии капитане Борисе Николаевиче Майделе (р. 1871), авторе книги «Поэзия войны» (Спб., 1906).

Однако автоматизировавшаяся форма «барон Майдель» лишь замаскировала цель, куда более актуальную для Булгакова в тридцатые годы: литературоведа Михаила Гавриловича Майзеля (1899—1937)2, доцента ленинградского Историко-лингвистического института, автора ряда книг о советской литературе и доносительской статьи о А.П. Платонове «Ошибки мастера» (Звезда. 1930, № 4).

В сочинениях левонапостовца и литфронтовца М.Г. Майзеля Булгаков неизменно характеризовался как представитель «новобуржуазного направления», художественного «шульгинизма»3 М.Г. Майзель в числе прочих использовал применительно к Булгакову слово «апология» («апология чистой белогвардейщины»), введенное впоследствии в роман «Мастер и Маргарита» как отмеченное («апология Иисуса Христа»). «В «Роковых яйцах», — писал Майзель, — читателю внушается мысль, что большевики не способны к созидательно-организационной работе.

В рассказе «№ 13. Дом Эльпит — Рабкоммуна» повествуется о страшном вандализме рабочих, дикарей, не понимающих собственных интересов и разрушающих перешедшее к ним после Октября драгоценное имущество <...>. Господствующим настроением в произведениях Булгакова является неприятие современности и апологетическое отношение к дореволюционному прошлому»4.

В статье «О рабочих критических кружках» (1929) Майзель привел часть своей методической разработки по теме «Гражданская война» а в ней, в разделе «Создание Красной Армии», упомянул — в качестве примера «опошления интернациональной идеи» — булгаковскую «Китайскую историю»5.

Возможно, что писатель что-то знал о доносительстве (в прямом смысле слова) Майзеля, если назначил на роль доносчика именно его; возможно, отличил за то, что Майзель высказывал вслух то подразумеваемое, что прямо в тексте не называлось, но, будучи сформулированным, произнесенным вслух, становились уже доносом6.

Знал, вероятно, Булгаков и об аресте Майделя в период «большого террора» (убит 4 ноября 1937 года7). Эта смерть8, интерпретированная как справедливое возмездие9, и нашла фантастическое объяснение в романе: на балу у Воланда барона Майгеля убивает Азазелло. На пересечении этого убийства с мотивом крови и повторена выдумка Шабельской.

Однако она перевернута: согласно мифам СРА, евреи убивают христиан, чтобы использовать их кровь в ритуальных приготовлениях; здесь же в пасхальную ночь используется кровь барона, прототипом которого является литературный критик-еврей. «Благо», которое совершают силы зла, приобретает ритуализованный характер: Азазел у древних евреев был божеством, которому приносили в жертву козла, роль коего и исполняет барон Майгель. Но Азазел — ключ к Дионису»10, поэтому в романе немедленно возникает превращение крови в вино, которое отсылает читателя одновременно к метафоре из древнееврейской книги, где вино именуется «кровью гроздей» виноградных (Книга Бытия XIX, 11)11, и к парадигме черной мессы, в которой алтарем служил живот голой женщины, и чаша ставилась между ее грудей или между ног.

«Для большего успеха Черной Мессы рекомендовалось принести в жертву новорожденного младенца, причем кровь его сливалась в чашу, и от нее пили и священник-ренегат, и женщина-алтарь, после чего следовало их совокупление»12. Булгаков соединил это описание с превращением крови в вино, заменив новорожденного младенца бароном Майгелем (с угадываемым за ним евреем Майзелем).

Глава 18

Бал у Сатаны может восприниматься в еще одном «еврейском» контексте — каббалистическом: еврейская буква «мем» («М»), имеющая тринадцатый порядковый номер, означает «некромантию», т. е. вызывание «воздушных трупов», возможное благодаря тому, что «в великом магическом агенте, астральном свете, сохраняются все отпечатки вещей, все изображения, образованные как лучами, так и отражениями; в этом же свете являются нам сновидения; этот же свет опьяняет помешанных и заставляет их уснувший рассудок преследовать самые странные химеры»1.

Нельзя исключить и того, что глава «Явление героя» имеет тринадцатый номер не случайно: он предопределен буквой на шапочке. (Может быть, намеренно указано в количество дач в Перелыгино, принадлежащих МАССОЛИТу, — 22, по числу букв еврейского алфавита?).

Глава 19

От навязчивой иудейской мистики вернемся к СРА. В ее рамках можно гипотетически объяснить поведение Маргариты, подвергающей разгрому квартиру Латунского. Если предположить, что Булгакову была известна «Еврейская Франция» Э. Дрюмона1, то нельзя не сопоставить с эпизодом разгрома квартиры Латунского описание Сары Бернар, которая, будучи возмущена «книгой Марии Коломбье, напала с тремя сообщницами на квартиру своей соперницы, вооруженная хлыстом, <...> и разбила все, что попало под руку»2.

Возможно в этой же антисемитской книге содержится объяснение потопа, устроенного Маргаритой: Дрюмон описал «еврейский» обычай «выливать всю воду из дома, в котором кто-нибудь только что умер». Это способ, указал Дрюмон, «сообщить о смерти всем соседям, не употребляя рокового слова»3.

Глава 20

И, наконец, последний мотив, на который нельзя не обратить внимание в связи с «еврейскими тайнами», — мотив денег. Волшебные деньги, которые возникают во время сеанса в Варьете, связаны с распространенной темой власти евреев или Антихриста над миром вследствие концентрации в их руках значительных капиталов и золота1. Его изъятие, подробно изображенное в романе, подчеркивает стремление плутократии, «Золотого Интернационала»2, захватить под свой контроль весь драгоценный металл (одна из основных идей «Протоколов сионских мудрецов»3).

С еврейской же темой связана и дача взяток: не случайно она подробно разработана и в трилогии В.В. Крестовского «Тьма Египетская» — «Тамара Бендавид» — «Торжество Ваала», и в «Протоколах сионских мудрецов», и в «Мастере и Маргарите». В романе Булгакова тема денег как специфически еврейская явно обнаруживается только в предательстве Иуды, оплаченном тридцатью тетрадрахмами4.

Но превращение денег в бумагу в «Мастере» сразу напоминает об антисемитском «оккультном романе» В.И. Крыжановской «Смерть планеты» (1911), где «светлый маг» Супрамати вступает в некоем театре или цирке в противоборство с евреем-сатанистом Шеломом Иезодотом5: камни, превращенные Шеломом в золото, Супрамати затем обращает а пепел6, но золото, волшебно созданное Супрамати, уже не подвержено каким-либо метаморфозам. Соревнование магов напоминает представление в Варьете, описанное Булгаковым7; как и в «Мастере», доверчивая публика в романе Крыжановской становится жертвой выступающих сатанистов.

К мотиву денег в «Мастере и Маргарите» вплотную примыкает мотив власти над прессой и литературой — еще один мотив, постоянный для СРА, обвинявшей евреев в захвате газет и журналов.

Правда, у Булгакова монополизация журналов не имеет отношения к Воланду, а «еврейский» характер монополии в тексте не выражен: о нем можно только догадываться, особенно с учетом известного списка литературных и театральных критиков, который составил Булгаков.

Глава 21

Попытаемся подвести итоги. Из рефлексов СРА, подробно рассмотренных выше, с необходимостью не следует антисемитизм самого Булгакова в период работы над романом «Мастер и Маргарита», желание писателя хотя бы и тайно, хотя бы и в виде шифра, но о своем антисемитизме заявить. В конце концов, отсылки к СРА затерялись в большом романном построении; экзистенциальная постановка всех вопросов переосмыслила отношение к силам зла, действующим в романе; на первый план вышли «вечные» проблемы, лишенные национальной специфики.

Не исключено, что сам процесс работы, «борьба» с разнородным материалом и исходным замыслом, художественное осмысление заставили изменить первоначальный проект, «гуманизировать» его1.

Существенная особенность романа: непонимание «еврейской» подоплеки не сказывается на осмыслении, все равно позволяя ему быть конструктивным. Согласно У. Эко, это качество постмодернизма, и оно, безусловно, присуще «Мастеру и Маргарите» (аккумуляция мотивов и образов, бриколаж).

Умберто Эко: «если в системе авангардизма для того, кто не понимает игру, единственный выход — отказаться от игры, здесь, в системе постмодернизма, можно участвовать в игре, даже не понимая ее, воспринимая ее совершенно серьезно.

В этом отличительное свойство (но и коварство) иронического творчества» («Имя розы»). Коварство «Мастера» — в генезисе тех схем и мотивов, которые вошли в романную плоть, так и оставшись (это им на роду написано) ЭЗОТЕРИЧЕСКИМИ. Не воспринявший эзотеризма человек спокойно читает роман, не отягощаясь коннотациями СРА. Более того, с учетом всеобщей любви к роману, существования особой «булгаковской ауры», указание на СРА-коннотации большинством реципиентов воспринимается как посягательство на святыню.

Теоретически равновозможны три варианта:

а) бессознательное (во фрейдовском смысле) манипулирование «готовыми» формами, бриколаж; при этом отсутствует осознанная смысловая связь форм с первоначальным содержанием, однако текст обнаруживает круг булгаковского чтения, очевидно, девятисотых — десятых годов. Действительно,

Всё проходит, как тень, но время
Остается, как прежде, мстящим,
И былое, темное бремя
Продолжает жить настоящим.

б) сознательная консервация элементов иллегитимированной СРА, ее «второе рождение» в зашифрованном виде, поскольку «субстрат антисемитизма входит как необходимый элемент в русскую литературу девятнадцатого века»2.

в) не до конца удавшаяся попытка преодолеть содержание раннего замысла или варианта3, как основной сюжетный ход включавшего концепцию «мирового еврейского заговора», войну Сатаны с Россией, на которую напала «тысячеглавая гидра еврейского кагала»4. Из-за претворения такой концепции могло последовать уничтожение ранней редакции романа (что, кстати, напоминает об уничтожении дневника 1924—1925 гг. с уже известными особенностями идейной позиции его автора).

Трансформация исходной схемы происходила в середине 1930-х годов одновременно с борьбой, которую Сталин повел с «еврейским засильем»: это важное обстоятельство, ибо антиеврейский пафос (если он был) лишался злободневности (с падением Г.Г. Ягоды, Л.Л. Авербаха и других): нечисть пришлось лишить национальности вовсе.

В результате преодоления раннего варианта образ Воланда (в первую очередь) оказался закодированным дважды: первый раз — «еврейско-сатанинским» кодом, второй раз — западно-европейским («фаустовский» код, носящий в романе откровенно маскировочный характер и потому нарочитый)5.

При переходе от раннего варианта к позднему соответствующим образом меняется и функция Воланда: вместо похищения рукописи мастера (что следовало бы сделать по традиции СРА6) он ее спасает и верифицирует. «Фаустовский» код генетически связан с сюжетом вызывания духа, который служит отгадчику тайны7.

В окончательном тексте оба кода наложены друг на друга (о чем и напоминает амбивалентный эпиграф), поэтому Воланд не способствует публикации рукописи, оставляя тайное тайным. Целью посещения Москвы становится в результате бал Сатаны — довольно странная мотивировка для столь значительного персонажа. Но в посвященных ему главах концентрация «еврейских» мотивов наивысшая, что, безусловно, не случайно и подтверждает основную концепцию нашей работы. При этом вред рукописи наносят московские критики.

В «Сатанистах XX века» Эльзы Шабельской был убит профессор Рудольф Гроссе, который в сочинении «История тайных обществ» открыл некую страшную тайну жидо-масонства8. Рукопись мастера также открывает тайну9, и потому даже Воландом не допускается до опубликования в Москве.

Мастер же теряет имя, дом и сам сжигает рукопись, подчиняясь силе10. В конце концов его отравляют11 по приказу все того Воланда (сюжетный поворот, очевидно, унаследованный от первоначального варианта; кстати, гибнет и Берлиоз, пытающийся бежать к телефону, чтобы разоблачить Воланда). Весьма вероятно, что вина мастера (с объяснением которой возникли трудности даже у М.О. Чудаковой) имеет литературно-реликтовый характер и заключена именно в раскрытии тайн, относясь к первоначальному варианту романа12.

Вариант «в» представляется наиболее вероятным. К тому же он включает в себя редуцированный вариант «б», служащий успокоению исколотой памяти, мотив, который объединяет автора романа, Ивана Бездомного и пятого прокуратора Иудеи, всадника Понтия Пилата.

В дополнительном историко-культурном комментарии нуждается образ Воланда, его генезис, функция и семантика. Одним из прототипов мессира, как уже сказано, является созданный в недрах антисемитско-оккультной литературы образ демонизированного еврея, превратившегося во всесильного дьявола.

Под пером Булгакова он в конце концов замечательно укрупнился — до практической равновеликости и равносильности с Богом. Причина этого кроется в логике русского сакрального антисемитизма. Функция Воланда — снять мучительную амбивалентность Христа как еврея по происхождению и одновременно «русского Бога»13. Воланд — alter ego образа Антихриста, который в СРА уверенно семитизуруется, будучи противопоставлен Христу как «еврейский Бог» — «русскому Богу». Этот Антихрист символизирует все отрицательные черты, а евреи-демоны оказываются его помощниками.

Отсюда происходит концепция С.А. Нилуса, впервые выраженная им в книге «великое в малом и Антихрист как близкая политическая возможность» (2-е изд. Царское Село, 1905): «Протоколы» — лишь иллюстрация генеральной идеи об Антихристе-еврее, развитой и И.К. Лютостанским14, и К.А. Шабельской, и многими другими15.

Именно в этом контексте противостояния «белого Бога» Христа и «черного Бога» Антихриста, русского и еврея, и надо воспринимать фигуру Воланда. Не случайно в романе Булгакова еврейские черты и роль творца зла «забирает» мессир Воланд, а Иешуа-другой (Га-Ноцри) их лишается. Можно предположить, что первоначально Воланд представляет собой объект антисемитической ненависти, на него переносится Эдипов комплекс16, вызванный в христианском, в том числе и русском сознании «еврейством» Бога-Отца17. Как субститут мессии (Иисуса-Иешуа)

Воланда можно ненавидеть: он такой Отец, ненависть к которому культурно санкционирована, и в этом состоит смысл русского сакрального антисемитизма для христианского (русско-православного) сознания18. Не случайно мифологема «еврей» включает все, чем располагает Отец: власть над миром и душой, золото и право на жизнь, на убийство «гоев», якобы обоснованное в Талмуде.

В связи с интерпретацией протообраза Воланда как еврея-сатаниста, нельзя не вспомнить «Пол и характер» антисемита Отто Вейнингера (тринадцать изданий этой книги вышло в 1907—1914 гг. в России, глава XIII была специально посвящена еврейству).

Во-первых, Отто Вейнингер весьма точно указал на десемитизацию Иисуса Христа, подчеркнув: «Христос явился тем человеком, который побеждает в себе сильнейшее отрицание, еврейство, и создает величайшее утверждение, христианство — эту резкую противоположность еврейства; «Христос был евреем, но с тем, чтобы одолеть в себе самым решительным образом еврейство»; «Еврейство было особым наследственным грехом Христа <...>»

Во-вторых, глава XIII книги О. Вейнингера позволяет понять тонкий смысл загадочного эпиграфа, в котором речь идет о Христе-еврее, из носителя зла превращающемся в источник добра: «Основатель религии есть тот человек, который жил совершенно без Бога, но которому удалось выбиться на путь высшей веры. «Как это возможно, чтобы человек, злой от природы, сам мог сделать себя добрым человеком — это превосходит все наши понятия; ибо как может плохое дерево дать хороший плод?» — вопрошает Кант в своей философии религии. <...>

Эта непонятная для нас возможность полнейшего перерождения человека, который в течение многих лет и дней жил жизнью злого человека <...>» Вейнингер тут имеет в виду Христа. У Булгакова зло, а заодно и «еврейство» (как форма зла) переносятся с еврея Иешуа на Воланда, Иешуа делается демонстративно «добрым и десемитизируется, а Воланд из «семита» вскоре становится «арийцем».

То есть роман эксплицирует не только борьбу исторической и мифологической школ в христологии19, но и разрешение специфически христианского (русского) Эдипова комплекса.

В процессе работы над романом весь сакральный антисемитский подтекст постепенно угас, а остались только еврейские детали и система персонажей, в первую очередь, пара Иешуа — Воланд, в сумме образующая амбивалентный образ Иисуса Христа, еврея и «русского Бога». Но изначально, в подсознании (?) это был один персонаж, поэтому Воланд творит «благо» и передает мастеру слова уже невидимого нам Иешуа: «Ваш роман прочитали... и сказали...» Воланд оказывается помощником и вестником Иешуа. В 1917 году именно по этому поводу — о национальности Христа — возникла любопытная полемика.

В антисемитском студенческом журнале «Вешние воды», редактировавшемся М.М. Спасовским20 (в нем из известных авторов печатались Л.И. Гумилевский, В.М. Пуришкевич и В.В. Розанов), Э. Голлербах опубликовал стихотворение Зинаиды Гиппиус «Э. Голлербаху» и свой ответ, тоже в стихах.

Любопытно происхождение этого стихотворения. По существу, Э. Голлербах «зарифмовал» основные положения книг Х.С. Чемберлена, известного немецкого антисемита английского происхождения, выраженные, главным образом, в брошюре «Явление Христа». «<...> Личность Христа лишена всякого значения для иудея!23 «<...> Часто упоминают о Платоне в связи с Иисусом Христом; имеются целые книги, трактующие о мнимом соответствии между тем и другим, — говорят, будто греческий философ был провозвестником нового учения о спасении24. «По религии и воспитанию Он, несомненно, был евреем, по племени же — по всей вероятности — Он не был евреем в тесном смысле слов»25. «Вероятность того, что Христос не был евреем, что в жилах Его не было ни капли еврейской крови, — так велика, что почти равняется уверенности»26. «<...> Особенный духовный склад у евреев, отсутствие у них фантазии вследствие тиранической власти воли, привело их к с своеобразному отвлеченному материализму. Еврею как материалисту ближе всего, как и всем семитам, грубое идолопоклонство <...>»27. «Кроме материальной собственности еврею, в сущности, было все запрещено <...>»28. «Те тысячи, что слушали нагорную проповедь, наверное, не понимали Христа; да и как могли они понимать?»29.

«И вдруг появилось это галилейское лжеучение! Вместо издревле освященного, упорного материализма вдруг водрузилось знамя идеализма! Бог мщения и войны превратился в Бога любви и мира!»30. «Молодая Христианская Церковь развила целый ряд древних арийских представлений — о грехе, о спасении, о будущей жизни <...>»31.

«<...> Арийская мысль о помиловании не раз ясно выступает у Христа»32.

Ариец Христос — результат борьбы семитического и арийского начал, которое Чемберлен считал главным содержанием XIX века (см. его «Основы девятнадцатого века», 1899); «арийство» представляет собой точную типологическую параллель «русскому Богу»33.

В связи с «Мастером и Маргаритой» и важна именно арийская, с намеком на германское начало транскрипция: Воланд закодированный сначала семитическим, а поверх него арийско-германским («гетеанским») кодом, есть метафора «арийского Христа», он символизирует именно борьбу и победу германо-арийского начала над семитическим, каковая имела место применительно к Воланду в творческой истории романа34.

Можно предположить, что Булгакову была важна двойственность кодирования/декодирования: функционально заменяющий Иешуа Воланд — «немец», но он окружен «еврейскими» деталями, а в эпилоге его «декодируют» еврейскими фамилиями. Германцем оказывается и пятый прокуратор Иудеи всадник Понтий Пилат35.

Начало «« ««

Помочь, проекту
"Провидѣніе"

Одежда от "Провидѣнія"

Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru

Застолби свой ник!

Источник — m-bulgakov.ru