Предисловие

Глава 1. Всё проходит

Глава 2. "Еврейская тома"

Глава 3. "Переоборудование"

Глава 4. Согласно мифам

Глава 5. Политический баланс

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Помочь, проекту "Провидѣніе"

Предисловие
М.Н. Золотоносов.
«Мастер и Маргарита» как путеводитель по субкультуре русского антисемитизма

В романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» законсервированы многие значительные темы русской дореволюционной культуры, повторяющиеся мотивы и образы. Одна из важнейших тем. сохраненных в романе. — субкультура русского антисемитизма (СРА).

В настоящем издании анализируется художественное отражение CPA, ее проблем, мотивов, образов; в знаменитом и любимом романе обнаруживаются прямые заимствования, реконструируются сюжетные и образные протоструктуры. Роман Булгакова декодируется одновременно многими кодами; код СРА — только один из них, но он глубоко закономерен для «мистического писателя» (как назвал себя Булгаков), поскольку русский мистицизм и оккультизм неотделим от антисемитских идей и образов.

В результате «Мастер и Маргарита» оказывается путеводителем по СРА. Публикации М.Н. Золотоносова на эту тему («Литературное обозрение», 1991, № 5; «Согласие», 1991, № 5) вызвали не одну гневно-патетическую отповедь, однако ни одной аргументированной.

Глава 1

Всё проходит, как тень, но время Остается, как прежде, мстящим, И былое, темное бремя Продолжает жить в настоящем. Сатана в нестерпимом блеске... Н. Гумилев, «Пиза» (1912) В первом «Философическом письме» Чаадаев заметил: «Человеку свойственно теряться, когда он не находит способа привести себя в связь с тем, что ему предшествует, и с тем, что за ним следует. Он лишается тогда всякой твердости, всякой уверенности. Не руководимый чувством непрерывности, он видит себя заблудившимся в мире»1.

В годы величайшей потерянности и культурной разорванности, посреди жизни, «не принимающей в расчет ничего, кроме мимолетного существования особи, оторванной от рода, жизни»2, видя впереди себя и вокруг одну бездну, провал, Булгаков ищет «культурную твердь», ищет способ соединить разорванные времена, складывая мозаику из осколков культуры. «Мастер и Маргарита» — роман мозаичный. Он не менее биографичен, чем «Белая гвардия».

Но только здесь запечатлена не внешняя, социальная история, а книжные знания — и не одного Булгакова, а целого поколения людей, родившихся в конце восьмидесятых — девяностые годы XIX века. Булгаков законсервировал в романе едва ли не все заметные темы дореволюционной культуры, все повторяющиеся и типические мотивы.

В этом плане «Мастера и Маргариту» можно сравнить с произведениями Х.Л. Борхеса и Х. Кортасара, для которых установка на аккумуляцию культурных образов и создание новых связей между ними была одной из важнейших. Впрочем, не исключено, что бриколаж3, на котором основывался писательский метод Булгакова, был призван создать образ абсурдного, все старое перемешавшего, ценностное упразднившего и все пересоздавшего мира, образ обессмысленной культуры.

Распознать исходный культурный «материал», подвергшийся двойной трансформации, — под воздействием времени и под воздействием булгаковского бриколажа — непросто. В романном целом все «расплавлено» и завуалировано. Писательский метод Булгакова может быть охарактеризован и с другой стороны — по принципу отбора «осколков», по характеристике тех литературных жанров (и, разумеется, паралитературных), из которых осколки изымались. Всю жизнь сознательно стремившийся к славе, к успеху, Булгаков писал роман, на успех как бы обреченный.

Это выразилось не только в особого рода упрощении основных линий романа, заставляющих вспомнить о технологии изготовления экспонатов «масскульта», не только в упрощении центральных образов, лишенных психологической глубины и рефлексии, но и в использовании готовых — специальных, бульварных — жанров в качестве материала для бриколажа4. Булгаков отбирал лишь то, что уже доказало свою способность поражать и увлекать читателя. Несомненно, имел значение и собственный дореволюционный читательский опыт, ограничивать который Пушкиным, Гоголем и Салтыковым-Щедриным нет ни малейших оснований.

Желая роману надежного успеха, Булгаков закономерно обратился к бульварной мистике, к оккультизму, замешанному на антисемитизме, к роману тайн, к интригам, в которых призом является бессмертие. Расчет, думаем, был прост: читатель 1930-х и последующих годов вряд ли догадается о корнях этих сюжетов и мотивов, но наверняка — так же, как и читатель 1900—1910-х годов, — сильно увлечется всем этим материалом, покоренный простотой и занимательностью. Кстати, великолепным свидетельством культурного забвения протожанров стала статья А.З. Вулиса, приложенная к первой журнальной публикации романа в 1960 году. Рассуждения о менипповой сатире, заимствованные из книги модного тогда М.М. Бахтина, свидетельствовали о полном незнании жанровых истоков романа «Мастер и Маргарита». Впрочем, перед А.З. Вулисом стояла задача «возвысить» роман, дав ему почтенных родителей, любой ценой «оправдать» появление публикации5.

Именно с этой целью и был затеян разговор о мениппее, с которой у «Мастера» сходство чисто внешнее. Не говоря уже о том, что четырнадцать признаков мениппеи, сформулированные Бахтиным, столь тотальны, что позволяют отнести к этому жанру едва ли не любое сочинение даже с самым примитивным фантастическим элементом и скачками во времени.

Однако у «Мастера» иной генезис, его главный сюжетообразующий источник — романы совсем другого рода, в первую очередь, оккультные, но в специальной транскрипции: в виде смеси мистико-охранительной традиции6, оккультизма и антисемитизма, то есть увлекательных историй о зловещих «еврейских тайнах».

Глава 2

«Еврейская тома», в первую очередь, как часть субкультуры русского антисемитизма (СРА) (ибо «еврейская тема» в русской культуре неизмеримо шире1) относится к базовому материалу последнего булгаковского романа, хотя и не является единственным его материалом. Присутствие следов СРА в «Мастере и Маргарите» демонстрирует характерный для писателя метод обработки «культурного сырья», с одной стороны (как писал еще В.Б. Шкловский, Булгаков «берет вещь старого писателя, но изменяя строение и переменяя его тему»2), и до сих пор не расшифрованный генезис некоторых сюжетных и образных структур в романе, с другой.

Термин «субкультура» означает в данном случае определенный раздел, часть культурного целого, не существующую автономно, которая, с одной стороны, подчиняется неким универсальным законам, а, с другой, обладает способностью кодировать другие субкультуры собственным кодом, налагает на них принципы своей знаковой системы. Например, как будет показано ниже, СРА переозначила образы «джентльмена-разбойника», дьявола, тему карт, гадательную мифологию3.

Говоря о СРА, стоит иметь в виду определение «литературного фашизма», которое дал Дэвид Кэррол: «Литературный фашизм в строгом смысле, который я хочу придать этому выражению, — это не простое наложение фашистской идеологии на литературу, не форма идеологизации извне.

Здесь подразумевается «внутренний» обмен между фашизмом и литературой или искусством и в политической, и в литературно-эстетической областях. В сущности, это определенная логика, определенные операции внутри самой литературы, техника или способ порождения, форма беллетризации, эстетизации или создания специфической литературности литературы и политики как органичного, целостного и самостоятельного произведения «искусства»»4. Так же и СРА: идеология и литература обмениваются концептами и операторами, литература «политизируется», политика «олитературивается», насыщается специфически художественными представлениями, выдумками, фантазиями ума, взбудораженного страхом перед «непонятным».

СРА весьма активна в культуре, она рассматривает «еврея» как социальную роль исключительной важности, и пробуждая к нему НЕНАВИСТЬ, апеллирует к архетипам мышления, в первую очередь, основанным на делении МЫ/ОНИ, что служит задачам национальной консолидации русских на шовинистической основе. Психологической базой антисемитизма являются юдофобия (страх перед евреями), тяга к тайнам и сведениям о тайных организациях и идеалистическое убеждение в том, что мир управляется Верховной Волей.

В условиях глубокой атеизации сознания ею не может быть Бог, но может мифическое «мировое еврейское правительство», могут зловещие «сионские мудрецы». Сразу следует сказать, что в СРА отсутствует лихорадочная неуверенность, признаки тактической уловки, на скорую руку сляпанной лжи. При всей лживости и безнравственности это очень спокойная и самоуверенная субкультура, опирающаяся на симпатию властей и «коллективное бессознательное» и имеющая, по крайней мере, 125-летнюю историю (отсчет — от двух книг Я.А. Брафмана, вышедших в 1868—1869 гг. в Вильне5). СРА находится в социальной изоляции, общественное мнение не позволяет абсолютному большинству литераторов непосредственно с ней соприкасаться (сказанное не распространяется на 1980—1990-е годы в России). Вместе с тем это не означает полного отсутствия влияния: СРА входит в состав культурной атмосферы, в ряде случаев выступает в роли фильтра, сквозь который воспринимаются культурные явления, иногда весьма далекие от еврейской тематики. СРА — это колоссальный объем литературы: книг, журналов, газет, листовок. СРА воздействовала «прозой и стихами, научными статьями и грубыми, как лубок, прокламациями и листками, зажигательными речами, зловещим сгущением красок, сопоставлением фактов»6.

Говоря конкретно о Булгакове, можно предположить, что он не мог быть изолирован от семантических комплексов СРА, широко распространенных в русском обществе, особенно в Киеве, поскольку для усвоения, для культурной сопричастности совсем не обязательно было регулярно читать газеты и книги соответствующей тематики: СРА работала с многократным резервированием, варьируя и бесконечно повторяя всеми средствами ограниченный набор мотивов, создавая атмосферу, слух, общественное мнение.

Сила внушения, которой обладала СРА, определялась ее мифологической природой: Н.А. Бердяев очень точно заметил в 1909 г. в статье о черной сотне, что это «реакция не христианской религии, а темной и примитивней языческой религии, языческого суеверия и идолопоклонства»7.

В книге «Русская идея и 2000-й год» (1988) А.Л. Янов интерпретировал русский антисемитизм как закономерную — националистическую — фазу деградации идеологии «русской идеи» (идя вслед за Н.А. Бердяевым; см. его «Русскую идею», гл. 2, § 3). Для нас СРА — это самостоятельная мифология (или мифоидеология), возникшая во второй половине 1860-х годов и интерферировавшая с «русской идеей» (впервые, очевидно, у И.С. Аксакова в 1883 г., а потом у С.Ф. Шарапова). Считать, как это делает А.Л. Янов, что антисемитизм был экспортирован в Россию из Германии в 1880-е годы, — значит подвернуть адептов СРА незаслуженному оскорблению.

Глава 3

Довольно неожиданно для русскоязычного читателя путеводителем по СРА оказывается «Мастер и Маргарита». Между тем тут хранятся описания наиболее типичных, повторяющихся и одновременно эксцитативных участков этого «архипелага», наиболее известные и характерные для рубежа XIX—XX веков умонастроения, а в целом — возводятся в литературную норму приемы бульварного романа. Ниже мы попытаемся показать, что при сохранении некоторых парадигм (наборов элементов), характерных для СРА, Булгаков разворачивал эти парадигмы (пользуясь методом бриколажа) в новые синтагматические цепи.

Такое «переоборудование» культурных парадигм (подобное кодированию посредством перемешивания букв, образующих исходные слова) вообще свойственно для социокультурного перелома в России в 1920—1930-е годы и для «Мастера и Маргариты» в частности. Важно при этом учитывать, что трансформация синтагм происходит внутри целостных смысловых комплексов, каковым — в числе прочих — является и «еврейская тема».

В романе «Мастер и Маргарита» она существует в двух ипостасях: явной и тайной. Явная ипостась относится к древней истории и связана с Ершалаимом, Иешуа Га-Ноцри. Пилатом и Синедрионом. Уподобление Москвы Ершалаиму1 логично интерпретировать двояким образом. В первом варианте может подразумеваться возникшее в допетровский период представление о Москве как новом Иерусалиме: «старый Иерусалим сделался «непотребным», будучи осквернен неверными сарацинами, и потому Иерусалимом должна называться Москва»2.

Возможно, что Булгаков, используя эту систему знаков, утверждал обратное: подобно старому Иерусалиму, «неверными сарацинами» осквернен и новый, то есть Москва. Святость вытеснена большевистской скверной, власть бога — властью дьявола, а мечта о том, что «настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти», по-прежнему остается мечтой, мечтой недостижимой (более того, в самом уподоблении Москвы Иерусалиму содержится намек на скорую гибель, ибо город-«прототип» погиб).

Во втором варианте уподобление может интерпретироваться не в отвлеченно-историософском, а в националистическом плане, в свете легендарной вины евреев за то, что «они Бога распяли» и совершили революцию3. Н.П. Утехин, напомнивший об иудейском «лобби» при римском императоре, которое делало прокуратора Иудеи Понтия Пилата послушным решениям Синедриона4, был, безусловно, прав. Верным является и его замечание о том, что Булгаков имел в виду эту концепцию при работе над «Мастером и Маргаритой»5.

Впрочем, что говорить о Булгакове, если даже О.Э. Мандельштам в статье «Пушкин и Скрябин» (1915) писал (потом, правда, вычеркнул): «Если победит Рим — победит даже не он, а иудейство — иудейство всегда стояло за его спиной и только ждет своего часа, и восторжествует страшный противуестественный ход: история обратит течение времени — черное солнце Федры»6. Совершенно очевидно, что это было общим местом, и потому булгаковский намек не может восприниматься как случайность или неожиданность.

Тем более, что дневник Булгакова 1923—1925 годов7 показал: к «еврейской теме» писатель не был равнодушен. Нетрудно, например, из одной записи об издательстве Льва Давидовича Френкеля, размещавшемся в центре Москвы, вывести элементарный антисемитизм, разрушающий ту «оптимизированную» биографию Булгакова (неправомерно сближенного с Идеалом), которая внедрилась в общественное сознание. «Самым чудовищным из всех рассказов В<асилевского> был рассказ о том, как Френкель, ныне московский издатель, в прошлом раввин (вероятно, и сейчас, только тайный), ехал в спальном международном вагоне из С.-Петербурга в Москву. Это один из крупных узлов, который кормит сейчас в Москве десятки евреев, работающих по книжному делу. У него плохонькое, но машинно налаженное дело в самом центре Москвы, и оно вечно гудит, как улей. Во двор Кузнецкого переулка вбегают, из него убегают, собираются. Это рак в груди.

Неизвестно, где кончаются деньги одного и где начинаются деньги другого. Он очень часто ездит в Петербург, и характерно, что его провожают почтительной толпой, очевидно, он служит и до сих пор дает советы о козе. Он мудр. Сегодня — еще в ярости, чтобы успокоить ее, я перечитываю фельетон петербургского фельетониста 70-х годов. Он изображает музыку в Павловске, и еврея изображает в презрительной шутке, с акцентом: — Богу сил»8. Впрочем, говоря об отношении Булгакова к Френкелю, надо учесть два обстоятельства. Первое состоит в том, что ненависть к налаженному френкелевскому делу — это ненависть не просто к еврейскому делу, а к еврейскому буржуазному предприятию.

Два чувства складывались, питая и усиливая друг друга. Отсюда отношение «пролетария» Булгакова к «машинно налаженному делу» Френкеля, приносящему доход и сытую, обеспеченную жизнь, которой лишен писатель (можно даже предположить, что отношение Булгакова и к лозунгу «Все поделить!» не было столь уж простым и однозначным9).

Второе обстоятельство объясняет индивидуальное отношение Булгакова как разновидность достаточно распространенной в 1920-е годы в русской культурной среде оценки всплеска еврейской политической, предпринимательской и финансовой активности в Москве и Петрограде — Ленинграде.

При всей своей писательской самостоятельности и невключенности в какие-либо литературные объединения, Булгаков не был изолирован не только от дореволюционной антисемитской подготовки, но также и от интенсивных антисемитских влияний двадцатых годов. Летом 1922 года выходившая в Москве газета Наркомнаца «Жизнь национальностей» (главный редактор И.П. Трайнин) в трех номерах опубликовала материалы, посвященные интервью, которые в Берлине дал М. Горький, беседовавший с Шоломом Ашем. Так, в первой статье И.П. Трайнина приводились слова М. Горького о том, что «причина антисемитизма в России — это бестактность большевиков-евреев... Еврейские большевики, не все, но безответственные мальчишки — взялись осквернить святыни русского народа. Они превратили церкви в кинематографы, читальни, они не считались с чувствами народа... Благодаря им Россия кричит, что весь еврейский народ осквернил святыни...»10.

Вскоре в «Жизни национальностей» были опубликованы два письма Горького, одно из них — в нью-йоркскую газету «Фрайгайт»; в нем М. Горький уточнял сказанное: «Мне передали, что в отчете о беседе со мною Шолом Аш приписал мне следующие слова: «Причиной антисемитизма в России является бестактность еврейских большевиков». Это не совсем верно. Разумеется, бестактность еврейских коммунистов оказала известное влияние на русские массы и на их отношение к евреям.

Но это одно не может служить достаточным объяснением росту антисемитизма в России. Русский народ возмущен против евреев, главным образом, вследствие их участия в антирелигиозных и противоцерковных выступлениях, как, например, при изъятии церковных ценностей и религиозных святынь. Я сказал Шолому Ашу, что мне известны некоторые случаи, когда юные еврейские коммунисты умышленно посылались для исполнения подобных поручений, чтобы население и особенно крестьяне видели, что религиозные учреждения России разрушаются евреями. Это делают те антисемиты, которых немало среди самих коммунистов. В значительной мере рост антисемитизма объясняется также участием коммунистов-евреев в реквизиции хлеба у крестьян»11.

«Москва — местами Бердичев; сила еврейства ужасающая — а антисемитизм (и в коммун. кругах) растет неудержимо», — отмечал В.И. Вернадский в письме к И.И. Петрункевичу от 14 июня 1927 года12. И даже в еврейской среде циркулировали анекдоты, свидетельствовавшие о сильной «семитизации» новой власти: «Если за столом сидят шесть комиссаров, что под столом? — Двенадцать колен Израиля». «Чай Высоцкого, сахар Бродского, Россия Троцкого». «Происходит заседание совнаркома. Вдруг Каменев заявляет, что ему надо спешно уйти. Куда?

В синагогу, чтобы совершить молитву поминок об умершем отце (для чего требуется наличие минимум десяти взрослых евреев).

Тогда Ленин заявляет: «Для чего уходить? Я выйду, и ты можешь совершить свою молитву здесь на месте»13. Из выступления профессора Ю.В. Ключникова14 на митинге в московской консерватории 3 декабря 1926 года: «У нас есть отдельные выражения хулиганства, которые, может быть, уродливы. Источником этого служит задетое национальное чувство русской нации. Уже Февральская революция (1917 г.) установила равноправие всех граждан России, в том числе и евреев.

Октябрьская революция пошла еще дальше. Русская нация проявила национальное самоотречение. Создалось определенное несоответствие между количественным составом (евреев) в Союзе и теми местами, которые в городах временно евреи заняли. Это является следствием финансового положения. Вы видите, как по всей Москве настроились мелкие будочки с хлебом и колбасой, являющиеся еврейскими15. Вот вам первоисточник этого недовольства: мы здесь в своем городе, а к нам приезжают и стесняют нас.

Когда русские видят, как русские же женщины, старики и дети мерзнут по 9—11 часов на улице, мокнут под дождем у ларька Моссельпрома, и когда они видят эти сравнительно теплые (еврейские) ларьки с хлебом и колбасой, у них появляется ощущение недовольства. Эти явления катастрофичны, затрагивают отнюдь не интеллигенцию и не крупную буржуазию. Это явление выпускать из виду нельзя. С этим нужно считаться. У жителей больших городов может явиться это осторожное чувство, поскольку страшно нарушена пропорция и в государственном строительстве, и в практической жизни, и в других областях между численным составом (евреев) и населением. Коли бы у нас в Москве не было жилищного кризиса — масса людей теснится в помещении, где нельзя совершенно жить, — и в то же время вы видите, как люди приезжают из других частей страны и занимают жилую площадь. Эти приезжие — евреи. Я считаю, что поскольку евреи жили раньше в угнетенной обстановке и не могли по-человечески одеваться и жить, а теперь, поскольку эта возможность ими получена, они одеваются действительно хорошо, лучше русских.

Дело не в антисемитизме, а в том, что растет национальное недовольство и национальная сторожкость, настороженность других наций. На это не надо закрывать глаза. То, что скажет русский русскому, того он еврею не скажет. Массы говорят, что слишком много евреев в Москве. С этим считайтесь, но не называйте это антисемитизмом»16.

Процитировав это выступление Ключникова, исследователь идеологии 1920-х годов М. Агурский заметил: «За речь, подобную речи Ключникова, во все двадцатые, да к тридцатые годы неминуемо ждала бы репрессия. Но Ключников выступил совершенно свободно, что могло быть сделано лишь с прямого поощрения»17. Как намекнул М. Агурский, поощрение могло исходить только от Сталина18: борьбу с оппозицией он облегчал разогреванием антисемитских настроений среди партийного и служилого люда. Не случайно М.Э. Козаков писал в 1928 году об ощущении у некоторых русских чрезвычайной многочисленности «рядов <...> партийного или беспартийного еврейского чиновничества, «жадною толпой стоящего у тропа»»19.

А Зеев Жлбогинский приводил в одной из статей конца 1920-х годов такой рассказ человека, посетившего Москву: «В Москве до 200 000 евреев, все пришлый элемент. А возьмите <...> телефонную книжку и посмотрите, сколько в ней Пекзиеров, Левиных, Рабиновичей и прочих, как говорят советские антисемиты, гишпанских фамилий. Телефон — это свидетельство: или достатка, или хорошего служебного положения. Списки служащих наркоминдела, внешторга, ВСНХ, управлений трестов, пестрят еврейскими фамилиями»20.

Не отвлекаясь в данном случае на какую-либо полемику по «еврейскому вопросу», мы считаем необходимым обрисовать и зафиксировать ту духовную атмосферу, в которой находился Булгаков в свои московские двадцатые годы. Эта-то атмосфера и отразилась в дневнике «Под пятой» (конечно, под пятой большевиков, а не евреев) в виде прямых высказываний: остро осознающий свою «русскость» писатель, бывший киевлянин, был особенно чувствителен к активности евреев.

Сам ставший москвичом после окончания гражданской войны, Булгаков тем не менее ощущает Москву своей, городом русских и для русских по преимуществу. На наш взгляд, в булгаковском дневнике заметны — в числе прочего — рефлексы панславизма с антисемитическими оттенками, восходящие к «позднему славянофильству», выраженному в сочинениях С.Ф. Шарапова, крайне опасавшегося господства еврейства над славянами: «Что-нибудь одно: или славянское объединение, торжество добра и правды и апофеоз свободной и возрожденной России, или еврейское равноправие, т. е. господство евреев над нами, а через нас и над всем славянством»21.

Любопытно, кстати, что Булгаков назвал свои записи точно так же, как Шарапов, — «Мой дневник»: не исключено, что академическая «пречистенская» среда, в которой вращался Булгаков, исповедовала шараповские или близкие к ним идеи22. Наконец, к антисемитизму писателя мог последовательно вести и его национал большевизм, выразившийся в «Днях Турбиных»23.

Характерно и другое: в дневнике — в соответствии с европейским стандартом — «реальным объектом статусно-конкурентной ненависти оказывается еврей интеллигент»24, в данном случае — издатель Л.Д. Френкель, почему-то названный «раввином»25. В уподоблении Москвы Иерусалиму в последнем булгаковском романе — вернемся, наконец, к нему — можно подозревать всю эту проблематику: она живо волновала писателя в 1926-е годы.

Тем более, что именно к такой позиции — настороженности и неприязни по отношению к евреям — Булгаков был подготовлен и воспитанием в семье26 и гимназии27, и обстановкой в университете28, и всей киевской жизнью29. Характерен антисемитский миф, очевидно, распространенный в Киеве в 1900-е годы: «В Киевском университете <...> евреев 40%, поляков 23%, немцев и других инородцев около 7%, а русских 30%»30. Не следует забывать и о судебном разборе «дела Бейлиса», развернувшемся (с 26 сент. 1913 г.) на глазах у киевского студента31.

Воспитательное значение тотальной пропаганды ни в коем случае нельзя недооценивать, так же, как и соответствующие настроения на Украине в годы гражданской войны32, в армии, куда Булгаков ушел добровольцем в ноябре 1919 года33.

Глава 4

В последнем романе наряду с явной ипостасью «еврейская тема» существует и в тайном виде — как система мотивов и образов СРА. Не исключено, что это отсылки для посвященных, способных по ним восстановить реалии, которые в «Мастере и Маргарите» присутствуют в существенно трансформированном виде — настолько, что трудно поверить в наличие зловещих прототипов у милой и доброжелательной нечисти — Воланда и его свиты. И, однако, за Воландом определенно стоят многократно описанные в СРА сатанинские силы, держащие в руках весь мир и управляющие им по своему усмотрению.

Нетрудно догадаться, какова была — в интерпретации СРА — природа этих сил. В ранней редакции романа (реконструкция М.О. Чудаковой) Иванушка кричал: «Бейте, граждане, арамея»1, этим весьма прозрачным эвфемизмом заменяя известный в России призыв «Бей жидов!». Во второй полной рукописной редакции романа Азазелло приходил к мастеру и Маргарите и раскланивался в дверях, повторяя «Мир вам!»2, что является переводом еврейского приветствия «шолом-алейхем».

Однако дело не просто в указании на национальность членов воландовской свиты, а в том, что вся эта свита во главе с Велиаром Вельяровичем Воландом представляла хорошо известный в СРА мировой еврейский заговор, «тайное мировое правительство». Не исключено, что, по первоначальному булгаковскому замыслу, эта идея позволяла — с учетом мистицизма, окутывавшего еврейство в русской культуре XIX века,3 объяснять зло земное как результат вмешательства семитической силы. С этой точки зрения не случаен уже эпиграф к роману, представляющий собой не простую цитату из Гете, но одновременно еще и парафраз слов, которые в Библии приписаны иудеям: «И не делать ли нам (иудеям. — М.З.) зло, чтобы вышло добро, как некоторые злословят нас и говорят, будто мы так учим? Праведен суд на таковых» (Послание к римлянам Святого апостола Павла 3,8).

У Булгакова эти слова, замаскированные «фаустовским кодом», приписаны Воланду: Воланд действует так, как иудеи (если верить злонамеренным слухам), следовательно, протообраз Воланда имеет семитические корни. Между прочим, парадокс эпиграфа прямо выражен в «Протоколах сионских мудрецов»: «<...> Преходящее зло, которое мы вынуждены были делать, послужило к хорошему результату. Все придет в порядок, хотя и через некоторое насилие <...> Все же мы в первый момент сумеем доказать, что мы благодетели, вернувшие растерзанной земле настоящее благо и свободу личности <...>»4. Для полноты картины можно напомнить еще и эпиграф к первой части оккультного (см. примеч. 35) романа В.И. Крыжановской «К царстве тьмы»: «Помни, сын земли, что для заурядных людей образ зла привлекательнее строгой красоты добродетели. Колебание, во всяком случае, пагубнее дурного выбора. Иди вперед или назад, но решайся и помни, что цепь из цветов труднее бывает порвать, чем железную. — Египетское посвящение, Аркан VI»5.

Согласно мифам СРА, семитическая сила действует тайно. «Тайнопись иудейская имеет под собою иудейское тайномыслие. Вот разгадка, — алфавита, письменности, всего, с самого начала, с самого же появления на земле иудеи пришли уже с тайною мыслью»6. «<...>

Юдаизм полон тайн, притом каких-то зловещих, от которых «уразумевающие дело» даже сходят с ума»7, — писал страстный любитель всего таинственного и «лунного». Не случайно сумасшедший дом оказывается одним из важнейших мест действия в «Мастере и Маргарите» — в той поздней редакции, которая нам известна: не случайно с предсказанным диагнозом «шизофрения» в нем сразу же оказывается Иван Бездомный, столкнувшийся со злодеями и отчасти «уразумевший дело»; не случайно, наконец, «дом скорби» выбирает для жительства и бездомный мистер, проникшим мыслью в «мировые тайны».

Характерны разбросанные по всему роману замечания о СТРАХЕ: «И плавится лед в вазочке, и видны за соседним столиком налитые кровью чьи то бычьи глаза, и страшно, страшно... О боги, боги мои, яду мне, яду!..» (гл. 5)8. «<...> Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки» (гл. 1). «А затем, представьте себе, наступила третья стадия — страха. <...> Стоило мне перед сном потушить лампу в маленькой комнате, как мне казалось, что через оконце, хотя оно и было закрыто, влезает какой-то спрут с очень длинными и холодными щупальцами. И спать мне пришлось с огнем» (гл. 13).

Страх, безусловно, имеет конкретную социальную причину: «большой террор». Но одновременно страх связан со спецификой тех литературных жанров, которые пошли на изготовление «Мастера и Маргариты». Страх вызывал еврейский заговор, длинными щупальцами спрута охвативший весь мир. Трудно представить, что в 1930-е годы Булгаков боится «сионских мудрецов». Но эти представления успели отлиться в «твердую форму», в стереотип, всегда готовый для объяснения причин революции и террора.

И потому можно выдвинуть РАБОЧУЮ ГИПОТЕЗУ о том, что Булгаков использовал именно готовую идею мирового еврейского заговора, активно обращавшуюся в СРА. Весьма вероятно, что писатель достаточно хорошо знал этот материал и по публицистике9, и по художественной литературе.

Глава 5

Очевидно, первым на русским языке «художественным» произведением такого рода является глава из переводного романа «До Седана!» (Спб., 1871), написанного почтовым чиновником и полицейским шпионом Г.О.Ф. Гёдше (1815—1878) и изданного под псевдонимом «Джон Редклифф»1. Глава называлась «На еврейском кладбище в Праге». «Тысяча восемьсот лет ведется борьба народом израильским за владычество, обещанное Аврааму и отнятое у нас Крестом, — говорит на тайном сборище один из зловещих раввинов, мечтающий о мировом господстве. — Попираемый ногами наших врагов, под страхом смерти и всякого рода унижения и насилия, народ Израилев все-таки не прекращал этой борьбы, и так как он рассеян по всей земле, то ему и должна принадлежать вся Земля!»2.

Эта же глава, но уже под заглавием «На жидовском кладбище в чешской Праге: Жиды — властелины мира», отдельно издавалась в Москве (1876 и 1880), а затем была напечатана в харьковском антисемитском журнале «Мирный труд» (1906, № 1). По существу, это ранний вариант «Протоколов сионских мудрецов». Возможно, Булгаков был знаком с этой главой из романа Гёдше: ее активным популяризатором выступил некто Я.Г. Демченко, две книги которого («Еврейское равноправие или русское порабощение?» и «Еврейская стратегия и тактика в деле покорения мира мирным путем») вышли в 1907—1910 гг. в Киеве.

В первой из указанных книг глава из романа Гёдше была перепечатана целиком и комментировалась, во второй — только комментировалась. Читал ли эту главу Булгаков — неизвестно. Но другое сочинение антисемита Гёдше Булгаков читал наверняка: «Нена Сагиб, или Восстание в Индии» (Ч. 1—3. Спб., 1883—1884). Речь идет о второй части романа, озаглавленной «Худое семя» (Спб., 1883). Булгаков воспользовался описанием гигантской анаконды при работе над «Роковыми яйцами».

Как вы думаете: кто держит политический баланс? Кто устраивает европейские войны? — Они, им выгодно, ужасно выгодно. Каждая война приносит им прямой барыш <...> Не пройдет и полвека, как все коммерческие операции перейдут к ним. В их руках будут литература, наука, искусство»6.

В повести С.К. Литвина (Эфрона) «Среди евреев» (1897) «демонический еврей» реб Борух, один из хранителей «тайн Израиля», говорит: Настанет время, и весь мир будет принадлежать Израилю, и все народы будут служить ему, будут его рабами! Пока же мы должны страдать, должны безропотно переносить Божье наказание за наши грехи и из всех сил стараться не смешиваться с иноверцами <...>. Вот этой-то работе я, ничтожный Борух, подобно другим избранным мужам моего народа посвящаю все свои силы!..»7. «Мы народ царственный, всех победим, поработим и будем владычествовать над всеми языками!.. Нечестивые народы погибнут от страстей своих, которыми наделил их сатана, а мы победим добродетелями нашими, которыми наделил нас сам Бог-Цавоот!»8.

Случайная русская свидетельница тайной деятельности Боруха признается: в его переписке «были и письма <...>, в которых передавались различные тайны разных правительств и подробно сообщалось о готовящихся законопроектах и мероприятиях величайшей важности; одни из них приветствовались «великими во Израиле», а другие осуждались.

Первые требовали противодействий, а вторые — надлежало всеми мерами поддержать. Излагались целые программы, с указанием, как нужно действовать относительно правительства того или другого государства. Читая эти письма, мне стало ясно, какая страшная сила сосредоточена в руках евреев, и как они пользуются ею во вред всего человечества»9. «<...> Единственная и окончательная цель, преследуемая масонской ассоциацией, как и всемирным израильским союзом, подчинить скипетру Израиля все нации в мире, чтобы все народы стали нашим рабочим скотом. <...> Последняя твердыня креста — это Россия. Поэтому-то мы должны стремиться разрушить этот приют идолопоклонства — говорилось на изображенном В.И. Крыжановской некоем тайном еврейском заседании в канун 17 октября 1905 года10. «<...>

Создавалось страшное оружие, именуемое «тайным обществом», остающимся всегда и везде одинаково опасным «разрушителем государств и развратителем народов», меняя имена по мере надобности, т. е. как только люди, непричастные к великому жидовскому заговору, поймут опасность, угрожающую им»11. «<...>

Соединенное международное собрание настоящих главарей масонства с одной стороны и всемирного кагала с другой, носящее название «верховного санхедрина», управляет более или менее непосредственно всеми тайными обществами всего мира <...>.

Правда, бывали собрания внеочередные, созываемые исполнительной властью жидомасонства, «советом семи» или единолично таинственным «блюстителем престола израильского», который избирается великими «мастерами» масонства и главными раввинами различных государств, через каждые семь лет (с правом переизбрания, впредь до появления жидовского «мессии» — антихриста)»12.

Глава 6

ГИПОТЕЗА: именно эта протосхема («мировой жидовский заговор») стоит за тем, что Воланд и его спутники держат в руках судьбы всего мира, всемогущи, всезнающи, всепроникающи (вспомним, например, эпизод с глобусом Воланда).

Очевидно, такая схема, описанная в большом массиве публицистических и «художественных» произведений, и служила Булгакову в качестве прототекста романа, и заодно объясняла то, что произошло в России в 1917-м и последующие годы: пророчества «Протоколов сионских мудрецов» как бы получали подтверждение: «... И виден над полями лик сатаны...» («Белая гвардия», гл. 19).

Кстати, в финале «Белой гвардии» многозначительно описан часовой, на груди которого блестит пятиконечная звезда: не следует забывать, что пентаграмма в 1910—1920-е годы интерпретировалась как один из символов жидо-масонства1, а большевизм интерпретировался как именно «жидо-масонское» политическое течение. Отсюда и противопоставление пентаграммы и креста, завершающее роман. Очевидно, не случайно уже в «Дьяволиаде» (1923) возник инфернальный образ вездесущего2 (раздваивающегося!3) и неуловимого еврея Кальсонера4, изо рта которого выскакивает дьявольское пламя. Он — один из демонов губительного канцелярского мира файвилловичей; погоня за ним несчастного Короткова предвосхищает погоню Ивана Бездомного за нечистью. Но если Кальсонер — еврей явный, то в «Мастере и Маргарите» от первоначального «еврейского» смыслового комплекса остались лишь некоторые черты и детали: навязчивый каббалистический треугольник на портсигаре и часах мессира5, структура отношений между персонажами, мотивы денег и крови, значимые фразы6, фамилии7 и т. п.

Всесильный Воланд и его свита лишены явных национальных черт, хотя Азазелло и Абадонна и носят древнееврейские имена (первый, правда, в итальянизированной форме), а Воланд не до конца избавился от черт салонного черного мага и каббалиста, под каковых в соответствующей литературе начала XX века маскировались евреи-сатанисты, направленные из-за границы в Россию для человеческих жертвоприношений во славу Люцифера и подрывной роботы в пользу Сиона.

Впрочем, Воланд, аттестующий себя «консультантом» (ср. также с черновым заглавием романа «Консультант с копытом»), кодируется, с одной стороны, как Мессия-Советник (один из эпитетов Мессии в пророчестве Исаии, 9, 6), а, с другой стороны, как дьявол. Симбиозом этих ипостасей является только так называемый «жидовский мессия», или антихрист (см. примеч. 77): его пришествие в Москву и движет сюжет романа.

Обращает внимание возглас Ивана Бездомного: «Братья во литературе» (гл. 5), в котором «литература» заменила Христа. Аналогично «он», «консультант» заменил Антихриста: «Он появился! Ловите же его немедленно, иначе он натворит неописуемых бед!» «Он» выступает против Христа, закодированного «литературой». И потому убивает главу МАССОЛИТа и причиняет зло поэту Ивану Бездомному. Не случайно и критик по фамилии Ариман первым опубликовал статью против романа мастера как апологии Иисуса Христа: Ариман — древнеперсидское божество, властелин смерти и мрака, олицетворение злого начала на земле, аналог Антихриста (см. статью «Ахриман» в энциклопедии «Мифы народов мира»). Противопоставление Воланд/Иешуа очень важно для романной концепции: Воланд по какому-то самому раннему булгаковскому замыслу, который мы гипотетически реконструируем, — именно не Сатана, а Антихрист, т. е. иудей из колена Данова (ВолАНД — ДАН), на образ которого накладывается и СРА-транскрипция, и даже древнее представление об Антихристе как ожившем Нероне (ср. с тем, как Воланд наблюдает с верхней точки за пожаром, устроенным его подручными).

В известной книге И.К. Лютостанского «Талмуд и евреи» указывалось, что антихрист, родившийся 23 июля 1905 г., должен впервые обнаружить себя 30 лет от роду (т. е. в 1935 году), царствовать же будет 42 месяца. Описание антихриста у Лютостанского, конечно, не совпадает с тем, что дано Булгаковым в романе, но некоторые детали, распределенные между Иешуа и Воландом, позволяют говорить о сходстве: «Он будет всем рекомендовать личное счастие, довольство и роскошь. Он выдумает массу способов совершенно новых к легкой добыче средств к жизни и этому научит людей»8.

«Он будет учить, что всем надо делать добро и быть гуманным для самого добра и гуманности, но не в ущерб себе»9. Между прочим, Лютостанский заметил: «предсказание всех мыслителей и тайных исследователей все единогласно определяет о появлении мессии, т. е. антихриста. В восьмидесятых годах прошлого столетия в Германии появилась книга под заглавием «Das Kommen des Messias». Под скромною подписью «W.U. von B.»10, которая, конечно, обращает на себя внимание отмеченной литерой «W».

Глава 7

Не следует забывать определение Булгакова: «я — мистический писатель». Из этого определения, естественно, следует повышенный интерес к Люциферу и оккультным сочинениям, которые были в моде1. Из этого источника взята и главная схема, и множество деталей: иконка в руках Ивана Бездомного — это обычный в литературе такого рода «барьер для нечистых духов»; в традиции оккультной литературы гибель Берлиоза, лишенного защиты от дьявольской силы из-за собственного атеизма; вино, которым Азазелло угощает мастера и Маргариту и которое переводит их в бессмертное состояние, напоминает аналогичную сцену из «оккультного романа» В.И. Крыжановской «Жизненный эликсир» (1901). Ральф Морган «поднес кубок к губам и сразу осушил его. <...>

Одна мысль: он обманул и отравил меня! — мелькнула в его наболевшем мозгу <...>»2. Но сразу после мимолетной мысли об отравлении (ср. с булгаковским романом) и временной смерти Ральф становится бессмертным. Та же участь «отравления»-бессмертия ожидала и мастера с Маргаритой. Безусловно, связи между «вненациональным» оккультизмом и «Мастером и Маргаритой» существуют. Значимее, однако, другие: не с «Призраком» и «Странной историей» Э. Бульвер-Литтона, не с «Огненным ангелом» В.Я. Брюсова и не с холодным символизмом 2-й симфонии Андрея Белого3, а с той обширной литературой, которая синтезировала оккультизм и антисемитизм4. Пик развития подобной словесности приходится на 1908—1913 годы; следы ее явно присутствуют в «Мастере и Маргарите».

Правда, обнаружение их затруднено тем, что в итоге Булгаков обратился к нейтральному средневековому западно-европейскому варианту (нечистая сила инфицировала мир и управляет его движением; Сатана — всесильный соперник Бога и «князь мира сего»5), роман заполнился ведьмами и демонами, с того света прибывающими в Москву, как будто это делегаты конгресса Коминтерна. Иудеи, воплощающие — согласно средневековым представлениям, ожившим в России в начале века, — дьявольское начало, исчезают, трансформируясь в интернациональную «нечистую силу».

И лишь сведение некоторых особенностей романа в систему позволяет с определенной вероятностью говорить как о протосхеме, так и о круге булгаковского чтения, который он пожелал в романе увековечить в зашифрованном виде. Мысль, высказанная М.О. Чудаковой на самом раннем этапе изучения творчества Булгакова, о том, что «главным источником для «демонической» сферы романа» послужила книга М.Л. Орлова «История сношений человека с дьяволом» (Спб., 1904)6, — неверна. Источников много, и книга М.А. Орлова буквально теряется среди их обилия и фактологического богатства (кстати, Чудакова сама же и отметила чрезвычайную краткость выписок из книги Орлова, не покрывающих даже тех деталей романа, которые книга Орлова могла бы покрыть).

Глава 8

Целесообразно в самом начале рассмотрения привести четыре литературных примера, в которых та же протосхема присутствует (как и у Булгакова) в скрытом виде: «оккультный роман» В.И. Крыжановской «В царстве тьмы» (1912—1913), повесть А.И. Куприна «Каждое желание» (1917; впоследствии была названа «Звезда Соломона»), роман Андрея Белого «Москва под ударом» (1925) и роман И.Г. Эренбурга «Единый фронт» (1930). В романе В.И. Крыжановской1 «В царстве тьмы» (Спб., 1914) описано целое общество сатанистов во главе с Азрафилом (нечто среднее между Азазелем и Рафаилом), «князем тьмы», которое вербует некую Мэри Суровцеву.

В целом описания лишены явных «еврейских» деталей, и лишь упоминание подноса «с чашкой парной крови» и «хлебцев, тоже замешанных на крови»2, могут напомнить о маце, испекаемой с добавлением крови христианского младенца. Характерна мизансцена брачной церемонии с инкубом, принявшим облик умершего доктора Заторского, возлюбленного Мэри: на троне восседает Азрафил, а от него «по обе стороны стояли два высоких канделябра о семи черных зажженных свечах; расположенные треугольником жаровни с горевшими угольями распространяли едкий, одуряющий залах <...>»3. «Еврейский» колорит был усилен жертвоприношением черного козла, кровью которого наполняют чашу: «Разделите эту чашу и пейте, новобрачные, сущность жизни»4.

В повести А.И. Куприна, написанной в 1917 году, действует некая мировая «организация» демонов, подчиняющаяся Ивану Цвету, случайно разгадавшему тайну «звезды Соломона», а представителем этой демонской сети является МЕФодий ИСаевич ТОФФЕЛЬ5. В романе Андрея Белого внимание обращает фигура фон-Мандро (гл. 2, § 20). Герой родом из Полесья (в пределах черты оседлости); «по местечкам таскался», после усыновления стал именоваться «фон-Мандро», но его называли Сатанилом; мечтал о «мироправлении» («вплоть до фантазии о мироправстве6, — желанье Мандро, чтобы люди, подобные Доннеру, мир заплели в свои сети; мечтал бескорыстно о гадине7, о мировом негодяе, которому в мыслях своих он служил с удивительной верностью <...>»8).

Любопытно, что «Фон Мандро» друзья называли главу петербургской фирмы Мендроховича и Лубенского, которая «занималась, главным образом, экспортом и импортом оружия»9. Иными словами, прототипом персонажа из романа Андрея Белого (или, по крайней мере, «владельцем фамилии») является еврей. Впрочем, в прихотливых анапестах романа Мандро практически утратил свою национальность, превратившись в международного авантюриста10. В русской литературе родословная этого персонажа восходит к «джентльмену-разбойнику»11, герою двойного существования, сюжетно сцепленному с «золотом» и «кровью».

В литературе СРА, где «кровь» оказалась христианской, а «золото» — «еврейским», таким героем и стал демонический еврей, еврей-оборотень, прочно соединившийся с образами антихриста или дьявола в фигуру так называемого сатаниста12. Именно он и стал одним из главных героев романа И.Г. Эренбурга «Единый фронт», написанного в Париже (с января по июнь 1930 года): речь идет о миллионере Вильяме (в прошлом Вульфе) Вайнштейне, родом из Витебска, сыне Нахмана Вайнштейна13. «<...> Миллионер, еще малоизвестный широкой публике, но уже признанный скептиками Уолл-Стрита, с репутацией блистательного финансиста и с твердым намерением скупить всю Европу, вот так, как скупил витебский купец Горовиц все дома на Дворянской улице. Начал Вайнштейн с оружейных заводов <...>»14. «Послевоенные годы были эпохой его подлинного восхождения. О нем заговорили и в парламентах, и на митингах. Он стал опорой, проклятьем, силой, символом.

В Пензе сжигали чучело толстеющего брюнета, на пузе которого значилось: «Вайнштейн враг мирового пролетариата»...»15. «<...> Он поддерживал все, способное раздробить и обессилить Европу», и торговал всем: от кофе до оружия. Инфернальные черты Вайнштейна подчеркнуты сексуальными извращениями: похоть ненасытна, требуются самые гнусные проститутки из самых ужасных притонов. Кончается же роман описанием мазохистской сцены: «Сэр Вильям стоит нагишом на четвереньках. Вокруг него суетятся две препаршивые девчонки. Они хлещут Вайнштейна поясом, тот же в ответ лает: «гау-гау». Заметив Корна, он не встает, он только лениво поясняет: — Я сегодня собачка... «Медор»...16.

В мемуарах «Люди, годы, жизнь» Эренбург довольно бегло упомянул о романе «Единый фронт», признавшись, что один из героев, Ольсон, — это шведский солнечный король Ивар Крейгер17. Но о Вульфе Вайнштейне Эренбург не проронил ни слова. Из описания, однако, нетрудно заключить, что прототипом является мультимиллионер Генри Детердинг. Во всяком случае, его характеристики, даваемая в мемуарах (устраивал перевороты, был знаком с Гитлером, организовывал налеты на конкурентов, разжигал войны18), прямо отсылает к инфернальному Майнштейну.

В связи с чем возникает вопрос: почему Эренбургу понадобилось трансформировать Детердинга в еврея Вайнштейна? С какой целью Эренбург использовал старую антисемитическую схему, рожденную СРА, причем, именно в период пропагандистской кампании, предшествовавшей выборам в рейхстаг в 1930-м году, которые положили начало взлету нацистской партии? Культурные корни фигуры «сатаниста» XX зека скрыты в Средних веках, когда было широко распространено убеждение в том, что иудеи связаны с дьяволом или сами воплощают дьявольское начало19.

В начале XX века эти идеи испытали второе рождение: венчание «жида с лягушкою» (А.С. Пушкин, «Гусар», 1833) состоялось вновь20, еврейство в целом было мифологизировано и окружено густым туманом мистики с криминальным оттенком. Весьма характерен в этом отношении роман В.И. Крыжановской «Тамплиеры» («Слуги зла») (Спб., 1904), действие которого происходит в XIV веке.

В романе описана банда евреев-люцифериан, во главе которой стоит некий Уриель, занимающийся человеческими жертвоприношениями, кстати, вооруженный и оккультными силами. Как и положено в произведениях такого рода, Уриель силой захватывает благородную графиню Эльзу (ср. эту схему с сюжетом «Мастера и Маргариты»), с которой готовится вступить в половую связь на сатанинской церемонии: голой, верхом на черном козле несчастную Эльзу доставляют к сатанисту Уриелю для его гадких сексуальных утех21.

Сатанизм и стал выразительным обозначением «еврейских» свойств в антисемитской литературе: как и дьявол, еврей рыщет меж людей, «иски кого поглотити». Генетически образ Воланда восходит и к злой мифологии.

Глава 9

Другое культурное явление, поглощенное СРА и также отразившееся в «Мастере и Маргарите», — масонство и более конкретно — орден иллюминатов, масонское тайное общество просветленных (ср. с концепцией «света» в «Мастере и Маргарите»), основанное Адамом Вейсгауптом (1748—1830)1, профессором канонического и естественного права в Ингольштадтском университете (общество действовало в 1776—1784 годах)2.

Масонство уже на весьма ранних стадиях культурного развития интерпретируется в России как «антихристово учение», масоны именуются «учениками антихриста»3 и постепенно сливаются, отождествляются с ними.

Сказанное имеет самое непосредственное отношение к «Мастеру и Маргарите», поскольку наименования и иерархические отношения героев романа восходят именно к структуре и терминам ордена иллюминатов, точно (хотя и не без бриколажа) воспроизводят их: A. Школа:

1) подготовительное время
2) ученичество
3) минервал
4) illuminatus minor
5) степень магистра B. Масонство:
✭ 1) Символическое:
а) ученик (Иван Бездомный)
в) подмастерье (Маргарита)7
с) мастер (мастер)
✭ 2) Шотландское
a) illuminatus major, или шотландский ученик (кот)
в) illuminatus dirigeas, или шотландский рыцарь (Коровьев)8
C. Мистерии:
✭ 1) Малые:
а) пресвитер, или степень священника
в) Princeps, или степень регента (Коровьев)
✭ 2) Великие:
а) magus — (Воланд)
в) rex9

(приведено по кн.: Финдель И.Г. История франк-масонства от возникновения его до настоящего времени / Пер. со 2-го немецкого издания. Спб., 1872. Т. 1. С. 244—249; сведения об иллюминатах и иерархии должностей ордена Булгаков мог также получить в т. 12а «Энциклопедического словаря» Брокгауза-Ефрона и в книге С.Д. Толь «Ночные братья» (Опыт исторического исследования о масонстве в Германии. Спб., 1911. С. 21—58).

Стоит заметить, что обширные выписки из труда Финделя содержатся в антимасонской брошюре отца Булгакова, Афанасия Ивановича; возможно, книга находилась в домашней библиотеке). Из всех масонских сект и организаций Булгаков выбрал именно иллюминатов, которые имели в СРА самую плохую депутацию.

Кстати, булгаковский бриколаж включает комическое обыгрывание иллюминатских рангов: dirigens Коровьев выступает в буквальном смысле в роли дирижера-хормейстера в городском зрелищном филиале; кота-ученика дрессирует Воланд (как заявляет Никанору Ивановичу Коровьев).

Что же касается мастера, то заслуженный им покой можно сопоставить с характеристикой иллюмината, данной в одной из антимасонских статей: «А какой вид должен иметь этот иллюминат, обязанный в обществе и свете столь долго работать над их разрушением? А вот послушайте: «он будет иметь вид человека, ушедшего от дел и ищущего только покоя»...10.

Иллюминатство и мировой еврейский заговор весьма плотно соединились к началу XX века11, и маловероятно, что Булгаков мог воспринимать орден иллюминатов помимо соответствующей (т. е. антисемитической) транскрипции, помимо определенных ассоциаций. Концепция же «мирового еврейского заговора», наложенная на воспроизведение в системе персонажей романа иерархических отношений ордена иллюминатов, позволяет с уверенностью говорить о том, что перед нами один из тех случаев, когда СРА выступает в качестве фильтра, навязывая мысль о том, что секретное еврейское правительство существует, что оно находится в вечной и неустанной борьбе со всем остальным человечеством и что масоны вообще и иллюминаты в том числе играют во всех этих кознях едва ли не первую роль.

В анонимной антисемитской брошюрке «Иудеи в прошлом и настоящем и масонство во Франции» (Киев, 1905; цензурное разрешение 17 октября) утверждалась решающая роль иудейства во всех революциях, связь с иудейством масонства и особая роль иллюминизма: «Союз писателей с масонством приобретает значение настоящего гигантского заговора, особенно со времени появления иллюминизма и слияния его с масонством»12. При этом само учение иллюминизма уличалось во всех смертных грехах: «возвращение к первобытному состоянию; оно восстает против семьи и патриотизма и стремится к их разрушению. Его идеалом являются странствующие толпы людей без семьи и отечества, без оседлости»13.

В марте 1906 года антисемитский «Русский вестник», издававшийся в это время В.В. Комаровым, поместил статью своего ведущего (и едва ли не единственного) литературного критика Стародума (псевдоним Николая Яковлевича Стечькина, 1854—1906) под заглавием «Масонство и революция во Франции», где категорически утверждалось, что «только с Иллюминизмом выходит на сцену настоящий заговор, в котором заблаговременно намечаются все ужасы террора. Иллюминизм, — предупреждал Стародум, — мало известен, если не совсем неизвестен, а между тем именно он, главным образом, перевернул и обагрил кровью мир сто с лишком лет назад. И ныне прямое продолжение иллюминизма потрясает мир и грозит ему»14.

Один из самых видных русских «жидоедов», московский присяжный поверенный Алексей Семенович Шмаков (1852—1916), посвятивший масонам тысячи вдохновенных страниц, писал об иллюминатах как «крайней террористической» фракции масонства, идущей рука об руку с евреями: «не опасаясь конкуренции, еврейство могло даже способствовать расцвету, например, ордена иллюминатов, зная, что, в конце концов, это послужит только Израилю»15. На связь иллюминатов с евреями указывала и правнучка известного русского изобретателя, Ольга Константиновна Кулибина, в антисемитской брошюре «Что такое масонство?»16. Тема стала расхожим предметом «публицистических упражнений»: даже в наспех написанной заметке Ник<олая?> Я<блонского?> «Темные силы», помещенной в газете «В Москву!» (Ростов-на-Дону), военный врач Булгаков мог прочитать: «Ближайшим образом коммунизм Ленина и Троцкого связан с деятельностью секты иллюминатов»17. Спустя и девять лет об этом же твердил и Н.Е. Марков в «Войнах темных сил» (Париж, 1928. Кн. 1. С. 60), но вряд ли это мог прочитать Булгаков.

Продолжение «« ««

Помочь, проекту
"Провидѣніе"

Одежда от "Провидѣнія"

Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru

Застолби свой ник!

Источник — m-bulgakov.ru