• Посм., ещё видео
К сожалению, поднятая в статье проблема является практически неизученной в отечественной историографии, хотя вопросы организации снабжения войск и в мирное время, и в военное можно отнести к числу важнейших, характеризующих уровень развития и совершенства военной машины и военного потенциала того или иного государства.
В статье на основе привлечения широкого круга источников, как нарративных, так и документальных, рассматриваются вопросы, связанные с логистикой в войнах Русского государства 2-й полoвины XV–XVI вв.
Анализу подвергаются такие вопросы, как способы и приемы организации снабжения войск, их соотношение; проблемы, связанные с устройством обоза; влияние изменений в политическом и социальном устройстве Русского государства, а также в военном деле раннего Нового времени на проблемы, связанные с логистикой, и ряд других.
Своей целью автор поставил формирование более или менее целостной картины, характеризующей особенности логистики в войнах Русского государства в эпоху позднего Средневековья – раннего Нового времени.
Основной вывод, к которому приходит автор, заключается в том, что традиционная картина русского войска, не обремененного большим обозом и способного самообеспечиваться на местности по принципу «война кормит войну», требует пересмотра и существенной корректировки.
Однако развевающиеся знамена, клубы порохового дыма и двигающиеся по мановению руки военачальников по полям славы полки не должны заслонять от нас оборотную, техническую, сторону войны.
Под ней мы подразумеваем в данном случае разрешение проблем, связанных со снабжением войск, – проблем, пренебрежение которыми могло очень дорого стоить тем, кто в силу каких-либо причин счел бы этот низменный вопрос недостойным внимания настоящего воина и стратега.
Именно на этом, кстати, и обжегся в 1316 г. великий князь владимирский и тверской Михаил Ярославич, потеряв на обратном пути из похода на новгородцев немалую часть своей рати от голода и болезней [см., например: Новгородская первая летопись старшего извода, 2000, с. 95].
К сожалению, в отечественной историографии вопросы логистики не в чести – чего не скажешь об историографии западноевропейской и американской (один лишь перечень работ, касающихся вопросов логистики на войне, займет не одну страницу) [см., например: Perjes, 1970; Parker, 1972; Feeding Mars: logistics in Western warfare from the Middle Ages to the present, 1993; Shean, 1996; Nusbacher, 2000; Logistics of warfare in the age of the crusades, 2006; Haldon et al., 2011–2012 и др.].
Не касаясь причин этого, в этой статье мы сосредоточили наше внимание на анализе проблем, связанных со снабжением русского войска в войнах 2-й половины XV–XVI вв.
Однако сохранившиеся актовые материалы позволяют поставить под сомнение эту характеристику – во всяком случае, ее «генеральный», приложимый ко всем обстоятельствам войны в Восточной Европе характер. Стоит также отметить и еще одно чрезвычайно важное обстоятельство, напрямую связанное с процессом т.н. «военной» (или, применительно к эпохе, рассматриваемой в этой статье, «пороховой») революции.
Одним из ее характерных признаков, по мнению Дж. Паркера [Parker, 1988, p. 43], являлся серьезный рост численности вооруженных сил – как вообще, так и выставляемых в поле.
Этот рост (на порядок в течение жизни одного-двух поколений [см., например: Софийская вторая летопись, 2001, стб. 104–106; Московский летописный свод конца XV вв., 2004, с. 262–263; Алексеев, 2007, с. 161]) вкупе с кардинально изменившейся в связи с широким распространением огнестрельного оружия технической оснащенностью войск существенно усложнил проблемы военной логистики.
В первом приближении их можно разбить на две основные, тесно взаимосвязанные группы – примерные «нормы» обеспечения войск провиантом, фуражом и амуницией и размеры обоза, необходимого для нормального функционирования полевой рати в ходе кампании.
Третье важное условие, о котором не стоит забывать, говоря о проблемах логистики на восточноевропейском театре военных действий: армиям восточноевропейских государств предстояло действовать в ландшафтах, плотность населения которых в разы отличалась от западно- (в большей степени), центрально-европейской и балканской (в меньшей степени) [см., например: Perjes, 1970, с. 4].
И, к примеру, данные новгородских писцовых книг только подтверждают эти наблюдения [см., например: Аграрная история северо-запада России XVI века, 1974, с. 32, 81, 114, 115].
Понятно, что в таком положении полагаться на фуражировку и добычу провианта на местности было более чем рискованно – ведь вполне могла сложиться ситуация, когда «как поидет рать, ино хлебы все свозят в городы, а сена пожгут» [Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой, 2006, с. 130]. Значит, нужно было всерьез озаботиться поиском более надежных способов обеспечения полевой армии провиантом и фуражом, не говоря уже об огнеприпасах и прочей амуниции.
И, наконец, и воин, конный или пеший, и лошадь для того, чтобы поддерживать себя в пригодной для боя и марша форме, должны были получать определенный физиологический ежедневный минимум провианта и фуража.
Размеры этого минимума можно представить, исходя из данных хозяйственной документации XVI–XVIII вв. [см., например: Иванов, 1864, с. 29–30; Милов, 2001, с. 232, 236]. Примечательно, что эти нормы выдачи фуража существенно не изменялись со временем и оставались примерно на одном и том же уровне – в день «на десять лошадей острамок сена да четверть овса» (т.е. 4–5 кг овса и от 6 до 8 кг сена в осенне-зимний период) [см., например: Дополнения к актам историческим, 1846, с. 129–131; Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымской и Нагайской ордами и с Турцией, 1884, с. 441–442].
Правда, пастбищное содержание лошадей поздней весной – летом не слишком сильно улучшало ситуацию, поскольку при выполнении легкой работы (таковой считался дневной переход в 35 км) 300–350-килограмовая лошадь нуждалась примерно в 30–35 кг хорошей травы ежедневно, а при переходе в 60 км (средняя работа) – уже в 45–50 кг [Калинин, Яковлев, 1961, с. 162, 166].
Для сравнения: согласно данным Литовской Метрики, кормовое жалование перебежавшим на службу к Сигизмунду II русским детям боярским в пересчете на калории составляло около 4500 ккал в сутки [Lietuvos Metrika, 2000, s. 60; Метрыка Вялiкага княства Лiтоўскага, 2001, с. 66]. Безусловно, что такой уровень потребления может показаться чрезмерным. Но как долго протянет сын боярский и его конь на голодном пайке?
И будут ли он и его конь способны выполнять боевую задачу, паче того, биться «лучным боем» и «ручным сечением», если придется вступить в «прямое дело» с неприятелем? Ведь одно дело – осадное «сидение», и совсем другое – полевая кампания, которая длилась по нескольку месяцев кряду [см., например: Летописец начала царства… 2009, с. 15; Пенской, 2012, с. 77–78].
Любопытные подробности на этот счет дают нам т.н. «обидные» списки начала 70-х гг. XVI в., позволяющие представить характер и объем таких перевозок [Памятники истории Восточной Европы, 1998, с. 31]. И, наконец, есть все основания полагать, что московские дети боярские (и уж тем более московская знать) в походах вовсе не собирались отказывать себе от привычных «стандартов» поведения и потребления.
И, сравнивая известия о кампании 1377 г., завершившейся поражением русской рати на р. Пьяна, и зимней кампании 1564 г., также неудачной для русских, нетрудно заметить почти дословное сходство этих описаний и причин неудачи [см.: Письмо гетмана литовского Радивила, 1847, с. 2; Типографская летопись, 2000, с. 134; Продолжение Александро-Невской летописи, 2009, с. 329; Пенской, 2010, с. 242]. И ряд таких примеров можно продолжить [см., например: Вологодско-Пермская летопись, 2006, с. 189].
Что особенно любопытно в этих описаниях – так это недвусмысленные указания на большой обоз, санный или колесный, сопровождавший русские рати. Впрочем, это и неудивительно – анализ актовых материалов XVI в. позволяет составит четкое представление, что брали с собой в поход дети боярские (причем чем богаче был сын боярский, тем большее количество имущества его сопровождало) [см., например: Акты Русского государства, 1975, с. 199; Памятники истории Восточной Европы, 1998, с. 35]. Чтобы доставить все эти «животы» (не говоря уже о провианте и фураже) к месту назначения, одних только вьючных лошадей было бы недостаточно.
Кстати, о вьючных лошадях. Знаменитый «Приговор царской о кормлениах и о службе» 1556 г. требовал от детей боярских выступать в дальний поход непременно «о дву конь» [Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью, 2000b, с. 269]. Однако это норма для дальнего похода носила, похоже, рекомендательный характер, а на самом деле служилый человек выступал в поход, имея с собой столько лошадей, сколько мог себе позволить. При этом доля вьючных лошадей была невелика [см., например: Акты Русского государства, 1975, с. 199; ср.: Антонов, 2004, с. 82, 83, 85; Герберштейн, 2008, с. 249].
И снова повторимся – это неудивительно, если исходить из примерной грузоподъемности подводы и вьючной лошади. В зависимости от характера груза и состояния дорог, исходя из данных актовых материалов XVI в., грузоподъемность подводы составляла от 250 до 400 кг груза, тогда как обычная ногайская лошадь могла поднять груз (вьюк или всадника в доспехах) от 75 до 120 кг [см., например: Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедициею, 1836, с. 284; Акты юридические… 1838, с. 224; Калинин, Яковлев, 1961, с. 233].
Анализ информации, содержащейся в летописях и в актовых материалах 2-й половины XV–XVI вв., позволяет утверждать, что в рассматриваемый период действовало три основных способа решения логистических проблем. Первые два можно полагать традиционными, и основывались они на том, что дети боярские сами будут обеспечивать себя всем необходимым.
И неважно, будут ли это припасы, взятые из дому или же реквизированные на месте (порядок «силного имания» на своей земле хорошо прослеживается через летописные свидетельства и актовые материалы [см., например: Кобрин, 1962, с. 319]), или и то, и другое одновременно, равно как и доставка припасов также обеспечивалась самими детьми боярскими.
Регламентация со стороны великокняжеской администрации в этом случае была минимальной – детям боярским и посошным людям лишь указывалось, где, когда и к какому сроку им надлежало собраться и на какое время они должны взять с собою все необходимое [см., например: Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею, 1836, с. 184; Акты служилых землевладельцев, 1997, с. 207; Баранов, 2004, с. 123].
При анализе летописных известий обращает на себя внимание тот факт, что, к примеру, зимние походы длятся около 3-х месяцев – как, например, поход на шведов зимой 1555/1556 гг. (с декабря по февраль) или 1-й Ливонский поход зимой 1557/1558 гг. (снова с декабря по февраль) [Лебедевская летопись, 2009, с. 242, 259–261].
Напрашивается предположение, что три месяца, или 90 дней – это примерный максимум «автономности» детей боярских и посошных на их собственных припасах (с учетом «силного имания» и грабежей на неприятельской территории). И если наше предположение верно, то, с одной стороны, становятся ясными, к примеру, причины недовольства новгородских детей боярских летом 1552 г., во время 3-й казанской кампании Ивана Грозного [Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью, 2000b, c. 191].
Действительно, если царский наказ новгородцам выступить в поход и собираться в Коломне был отправлен в Новгород в апреле 1552 г., то к началу июля новгородцы как раз находились бы в кампании те самые 3 месяца и должны были основательно поиздержаться. С доставкой же припасов из дому у них явно должны были быть проблемы.
С другой же стороны, исходя из «физиологической» нормы провианта и фуража, можно прикинуть, сколько должны были взять с собой «корму» что дети боярские, отправлявшиеся под Полоцк поздней осенью 1562 г., что новгородские пищальники весной 1546 г., и каких размеров мог достичь их обоз, вьючный и колесный, и почему при первой же возможности русские воеводы предпочитали перемещать и войско, и грузы по рекам.
Конечно, идущие на «фронт» ратники имели право «ставиться» в придорожных деревнях и селах и реквизировать у них «корм» (экономя тем самым свой «запас»). Тяглецы же, в свою очередь, были обязаны снабжать проезжих государевых людей и припасами, и подводами, и проводниками-вожами.
Такого рода произвольные реквизиции считались нормой и своего рода повинностью, которую обязано было нести тяглое население. Но, учитывая нравы той, отнюдь не вегетарианской, эпохи (ратные и на своей территории отнюдь не стеснялись в способах удовлетворения своих потребностей [см., например: Псковская 1-я летопись, 2003, с. 178; Псковская 3-я летопись, 2003, с. 195, 235; Никаноровская летопись, 2007, с. 106]), подобного рода «силное имание» имело негативный эффект, и моральный, и политический, и экономический.
Оно, с одной стороны, подрывало авторитет верховной власти (от которой ожидали, что она будет держать своих людей «в узде» и придерживаться «твердо добраго закона правило, иссушаа крепко безакониа потокы» [Иосиф Волоцкий, 2007, с. 184]).
С другой же стороны, «силное имание» со стороны детей боярских и их людей препятствовало выполнению тяглецами своих обязанностей перед государем – под угрозой оказывались исправная выплата податей и несение повинностей (не секрет, что, к примеру, «силное имание» в немалой степени способствовало запустению северо-западных уездов в ходе войны за Ливонское наследство 1558–1583 гг. [см., например: Аграрная история северо-запада России XVI века, 1974, с. 297]).
Естественно, что власть стремилась минимизировать урон, наносимый произвольными реквизициями проезжих ратников. Отнюдь не случайно в формулу освобождения от «силного имания» был внесен пункт о наказании мародеров и грабителей [см., например: Кобрин, 1962, с. 319].
Любопытно, но польский шляхтич С. Немоевский в своих записках отмечал, что у московитов в обычае правило, что «если бы кто в походе насильственно взял что-либо из припасов, хотя бы только сена – суровое наказание» [Немоевский, 2006, с. 183]. В том, что это были не пустые слова, могли убедиться на собственном примере воевода князь М.В. Глинский и его люди, мародерствовавшие на Псковщине зимой 1557 г. [Псковская 3-я летопись, 2003, с. 235].
Кроме того, в разного рода льготных, жалованных и иных подобного рода грамотах освобождение от «силного имания» входило в обязательный список привилегий, получаемых адресатом грамоты от государя. Формуляр такого освобождения практически не менялся от времени ко времени [см., например: Маштафаров, 1997, с. 28; ср.: Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею, 1836, с. 180; Каштанов, Робинсон, 1961, с. 256].
Понятно, что все эти запреты снимались, как только войско вступало на неприятельскую территорию. Здесь ратники получали полную возможность воплотить в жизнь принцип «Bellum se ipsum alet». Характерным примером такого решения проблемы может быть зимний 1534/1535 гг. поход русских войск в Литовское великое княжество [Летописец начала царства… 2009, с. 15].
Из летописной повести о походе (написанной явно на основе воеводской отписки) картина нашествия представляется более чем емкая и однозначная. Держа главные силы и обоз-кош в кулаке, воеводы рассылали вокруг отряды детей боярских и их послужильцев «в зажитье», и те решали проблему снабжения, попутно и набирая полон и животы, опустошая и разоряя все на своем пути.
Периодически воеводы делали остановку – в нашем случае под Молодечно, а затем на подступах к Вильно, – отабориваясь и приводя в порядок свои полки, рассылая одновременно от табора-коша отряды всадников за провиантом, фуражом, полоном и животами (как это сделал, к примеру, Иван III под Новгородом зимой 1477/1478 гг. [Московский летописный свод…2004, с. 315]).
Согласимся с тем, что доставить пресловутую «великую корысть» и «многий плен» в тороках и вьюках нереально просто физически, следовательно, наличие большого обоза при войске просто обязательно, поскольку далеко не всегда можно было полагаться на «помощь» со стороны обираемых, как это было, к примеру, в 1456 г. в Старой Руссе [См., например: Летописный сборник, именуемый летописью Авраамки, 2000, стб. 194].
Справедливости ради отметим, что «силное имание» в отдельных случаях воспрещалось и на территории, на которую не распространялась юрисдикция великих князей.
Любопытным в этом плане представляется известие Никоновской летописи, которая, повествуя о событиях кампании 1380 г., указывала, что, перейдя Оку и вступив в пределы Рязанского княжества, Дмитрий Иванович запретил заниматься реквизициями на его территории [Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью, 2000а, с. 54].
Известие это уникально, но отнюдь не выглядит нелогичным и невозможным – самовольные реквизиции и «силное имание» неизбежно создавали напряженность в отношениях с местным населением, которого в иных ситуациях стоило избежать.
Подобного рода запреты могли быть продиктованы и чисто военными соображениями, как, например, во время Полоцкого похода 1562/1563 гг. [Лебедевская летопись, 2009, с. 305]. вменялось в обязанности по прибытию на место службы проверить, помимо всего прочего, еще и состояние запасов провианта, фуража и амуниции во вверенной им крепости [Акты служилых землевладельцев, 2002, с. 328–329].
И Москва все время контролировала воевод, требуя от них, чтобы те информировали ее насчет того, соответствует ли состояние запасов во вверенной воеводскому попечению крепости назначенному «окладу», и если не соответствует, то «сколько ещё того хлеба и всякого запасу и зачем не довезено, чтоб нам было то в ведоме…» [Памятники истории Восточной Европы, 1998, с. 107].
Все эти меры предпринимались и для того, чтобы на случай «осадного сидения» ратные люди не страдали от голода, и для того, чтобы «голодовавшие» в городах служилые люди (прежде всего пушкари, стрельцы и казаки) получали хлебное жалование («на месяц человеку по осьмине ржи») и «з государевы службы с голоду не разбрелись…» [Памятники истории Восточной Европы, 1998, с. 108–109].
Конечно, до практики регулярной выдачи более или менее стандартизированных пайков ратникам и их коням в это время дело еще не дошло.
Однако, как показывает анализ сохранившихся документов и летописных свидетельств, такая практика постепенно оформляется и накапливается соответствующий опыт.
При этом соотношение трех основных способов разрешения логистических проблем существенно изменилось. Для служилых людей по отечеству самообеспечение провиантом и фуражом по-прежнему оставалось основным путем разрешения вопроса со снабжением, но при этом дети боярские могли рассчитывать в случае необходимости и на поддержку со стороны государства.
Служилые же люди по прибору полагались на хлебное и иное жалованье со стороны государства. При этом и для детей боярских, и для стрельцов, и для казаков, и для татар «силное имание» на своей территории становилось все более и более затруднительным и даже опасным – власть все реже смотрела сквозь пальцы на «художества» ратных людей. Конечно, на вражеской территории во время военной кампании самовольные реквизиции и мародерство оставались в широком ходу, но, учитывая растущую численность войск, решать проблему снабжения таким образом становилось по объективным причинам все сложнее и сложнее.
Все это вело к тому, что власть должна была и в итоге постепенно во все больших масштабах брала в свои руки дело организации снабжения войск.
Как результат – рост сопровождавшего войско в походе обоза вел к усложнению и проблем, связанных с его охраной и передвижением (как это было, к примеру, во время полоцкого похода Ивана Грозного [см.: Лебедевская летопись, 2009, с. 305]).
Формирование прообраза интендантской службы было связано не только с тем, что, замыкая на себя все нити управления непрерывно усложнявшейся военной машиной, центральная московская администрация взваливала на себя и немалую часть вопросов логистики.
На наш взгляд, в наметившемся постепенном переходе на новые основания в деле организации снабжения не могли не сыграть свою роль и определенные настроения в обществе, которое ожидало от верховной власти защиты своих прав в обмен на лояльность, как и тенденция дальнейшего структурирования общества посредством создания «чинов» с более или менее четко прописанными (если не в правовых актах, то в правовой традиции) обязанностями в рамках описанной Ю.Г. Алексеевым концепции «земско-служилого» государства [Алексеев, 2001, с. 435].
Формирование последнего, как нам представляется, в основном было завершено при Иване IV (и тогда же наметилась другая тенденция – к бюрократизации управления посредством совершенствования приказной системы в центре и ее взаимодействия с земскими управленческими структурами с одновременной отработкой механизмов бюрократического взаимодействия двух этих подсистем властного аппарата «земско-служилого» государства). В рамках этой новой реальности традиционные способы решения логистических проблем, в особенности связанные
с реквизициями и «силным иманием», не находили места, а значит, требовали замены на другие, менее тяжелые для населения, но более эффективные и поддающиеся учету и контролю, что мы в итоге и видим.
В.В. Пенской
В связи с трудностями сканирования, приносим извинения за большое число опечаток, не поддавшихся сканированию.
Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru
Застолби свой ник!
Источник — cyberleninka.ru
