Предисловие

Подвергнуты репрессиям

Дореволюционная власть

Беседа любителей

Литературная деятельность

Рождение консерватизма

Процессы деградации

Национально ориентированные

О значении традиции

Покровительница «русской партии»

Помочь, проекту "Провидѣніе"

Предисловие к циклу статей «Подвижники русского консерватизма»

Понятие “консерватизм” не только вошло в своеобразную идеологическую моду, но и в какой-то степени оказалось усвоенным нынешней элитой. Недавно сам Президент Путин заговорил о необходимости “разумного консерватизма”. Впрочем, ситуация в правящем слое с пониманием того, что есть консерватизм, до сих пор достаточно точно описывается словами небезызвестного Владислава Суркова: ”Мы, безусловно, консерваторы, но пока не знаем, что это такое”. Оно и неудивительно, поскольку и поныне, несмотря на тысячи публикаций, посвященных этому идеологическому феномену, не появилось удовлетворительных обобщающих монографий, учебников или пособий, в которых ясным языком излагалась бы история русского консерватизма с момента его возникновения и по настоящий день.

Консерватизм все ещё по инерции связывают с “отсталостью”, “стремлением сохранить архаику”, “начальстволюбием”, “интересами господствующих классов” и пр. Эти негативные определения являются результатом более чем двухвековой работы – «чёрного пиара», или, если хотите, «военной пропаганды» оппонентов и противников консерваторов, как западноевропейских, так и российских. Ими традиционно выступали радикальные либералы и представители социалистического лагеря. Наличие подобной «чёрной легенды» предполагает необходимость терпеливой разъяснительной и просветительской работы, но она даст результаты лишь спустя годы.

Цикл статей “Подвижники русского консерватизма”, посвящённых главным русским консерваторам, призван в какой-то степени дать знание о том, что такое консерватизм и какое выражение он получил в русской мысли, политике и культуре.

Итак, консерватизм (от лат. conservo — сохраняю) – это блистательное, интеллектуально и эстетически мощное направление русской мысли, представленное знаковыми именами, начиная с талантливейших основоположников русского консерватизма – Г.Р. Державина, Н.М. Карамзина, И.А. Крылова, их продолжателей и апологетов – C.С. Уварова, В. А. Жуковского, зрелого А.С. Пушкина, Ф. И. Тютчева, Н.В. Гоголя, А.С. Хомякова, И.В. Киреевского, К.С. Аксакова, И.С. Аксакова, М.Н. Каткова, Н.Я. Данилевского, Ф.М. Достоевского, К.Н. Леонтьева, К.П. Победоносцева, Л.А. Тихомирова, Н.А. Бердяева, о. Павла Флоренского, И. А. Ильина, А.Ф. Лосева, А.И. Солженицына, И.Р. Шафаревича, Л.И. Бородина и десятков других не менее масштабных фигур из национального русского пантеона.

Первоначально консерватизм появился в конце XVIII века как реакция на рационализм и индивидуализм Нового времени, теорию прогресса (которая ассоциировалась с уверенностью в постоянном увеличении в мире свободы, знаний, богатства, порядка, нравственности), воплощением которых стала Французская революция, начавшаяся в 1789 г. Он заявил о себе как идейное течение, ставящее своей целью сохранение и актуализацию позитивных традиций и ценностей прошлого, обеспечивающих органическую непрерывность развития общества.

Одной из важнейших ценностей для консерватизма является культ трансцендентного начала, религия, которая, согласно воззрениям консерваторов, придает смысл истории и отдельной человеческой личности. Для России главенствующей религией, оказавшей огромное влияние на складывание государственности, культуры и национального самосознания, является православие.

Религиозное мировосприятие предполагает признание необходимости общественной иерархии (в обществе всегда будут «верхи» и «низы», всегда будут отношения господства и подчинения, принуждения и насилия). В силу признания объективного факта естественного неравенства для консерваторов характерен поиск властных, экономических, идеологических и культурных технологий, которые позволяли бы сформировать качественную элиту, сориентированную на решение общенациональных задач, а не на удовлетворение собственных узкоэгоистических интересов или создание утопического общества всеобщего равенства без элиты.

Религиозная составляющая консерватизма обусловливает гносеологический пессимизм, определенное скептическое отношение к человеческому разуму, ratio, неприятие абсолютизации его возможностей, крайне осторожное отношение к кабинетным схемам радикального переустройства человеческого общества, а также антропологический пессимизм – понимание ограниченности и несовершенства человеческой природы, ее одержимости силами зла и, соответственно, принципиальной неосуществимости в земных условиях идеального общества.

Для континентального консерватизма всегда характерна высокая оценка сильного государства, приоритет его над интересами индивида. С точки зрения большинства консервативных доктрин, главенствующее значение имеют интересы целого, а не отдельной личности. Важны, прежде всего, надиндивидуальные ценности (Бог, государство, нация, церковь, общество, семья и т.д.).

Для консерватизма также был характерен культ школы, армии, патриотизма, самобытной национальной культуры, исполнительности, дисциплины и порядка, права, то есть тех общественных институтов, традиций и явлений, которые выступали основными проводниками и хранителями традиции. Сюда же можно добавить и такую черту консерватизма, как понимание конкретно-исторической обусловленности уровня прав и свобод.

Консерватизм при этом противостоит идеологиям, в основе которых лежат ценности противоположного порядка: атеизм, материалистическая ориентация политики, моральный релятивизм, культ рассудка, антитрадиционализм, универсализм, космополитизм, приоритет интересов индивида над интересами государства, индивидуализм, равенство, культ личных прав и свобод, приверженность кабинетным теоретическим моделям, культ перемен, революция.

В случае необходимости социальных перемен консерватизм требует при их осуществлении чрезвычайной осторожности и постепенности. При этом было бы неверно трактовать консерваторов как противников всего нового. Они выступают лишь против абсолютизации принципа новизны, заведомого примата нового перед уже проверенным старым, что обычно характерно для радикального либерализма и еще более левых течений.

Подвергнуты массовым репрессиям

После 1917 года русский консерватизм как политическая сила и идеология исчез в нашей стране на долгие десятилетия: были уничтожены все консервативные организации, издательства, пресса, подвергнуты массовым репрессиям его сторонники. В нашем обществе, которое за XX век пережило сильнейшее «красное смещение» в политическом спектре, традиционные ценности и институты оказались в значительной степени скомпрометированы и разрушены. Произошла его атомизация. Оказалось разрушено в значительной мере национальное самосознание, подорван авторитет государства и закона, в значительной мере разложена и традиционная семья, с очень сильным сомнением можно говорить о прочности массового патриотизма.

К сожалению, нынешняя ситуация напоминает ту, которая существовала в Российской Империи. Со времени радикально-западнических реформ Петра I российская государственность была в целом отнюдь не консервативной по своей природе. Ее космополитические и западно-ориентированные верхи часто делали всё для того, чтобы ограничить и свести на нет как консервативные политические движения, так и деятельность консервативных идеологов и деятелей культуры. В частности, абсолютное большинство в русской печати второй половины XIX века представляли газеты и журналы леворадикального и либерального направлений. Консервативные издания влачили жалкое существование, подвергались диффамации, моральному (и не только!) террору и травле, в том числе на высшем уровне, и, по сути, были маргинализованы.

Дореволюционная власть

Дореволюционная власть апеллировала к русской традиции, русской идентичности лишь тогда, когда имел место цивилизационный вызов, угрожающий самому существованию Империи. Например, русский консерватизм окончательно оформляется как течение общественной мысли в огне войны 1812 года, когда на первый план выдвинулись выдающиеся деятели этого направления. Тогда русский консерватизм впервые артикулировал себя, одержал блистательную идейную победу и способствовал грандиозной военной победе над одним из величайших полководцев в мировой истории. Русские консерваторы временно спасли власть в 1905–1907 годах, когда Россия уже погружалась в красную Смуту. Но после того как произошла частичная стабилизация, либеральная бюрократия, при невмешательстве монарха, расколола русское консервативное движение и сделала всё для его компрометации. В феврале 1917 года массовая организованная защита государственности (как это было десятью годами ранее) стала, увы, невозможной.

Исторический опыт показывает, что парадигма верховной власти, которая обращается к консервативно-патриотическим ценностям лишь в моменты смертельной для нее опасности и, напротив, максимально их ограничивает, а то и подавляет в относительно спокойные для нее периоды, глубоко порочна и опасна, более того, в определенных условиях чревата социальной и национальной катастрофой. Поэтому усвоение, актуализация русского консервативного наследия — одна из самых главных задач современного русского общества. Без этого невозможно превращение консерватизма в активный фактор современной русской жизни.

«Беседа любителей русского слова»: первая организация русских консерваторов

Если задаться вопросом, когда русские консерваторы начала XIX века попытались объединить свои силы в борьбе с галломанией, то, несомненно, это будет 1807 год, когда возникла литературная организация, ядро которой составляли противники сентименталистского «нового слога»: А.С. Шишков, Г.Р. Державин, И.А. Крылов и др. – «Беседа любителей русского слова». «Беседа» была консервативной по своему составу и идейной направленности. По словам ее участника, А.С. Стурдзы, она являлась «выражением пламенной любви ко всему отечественному, родному – любви пробужденной роковыми событиями того времени. Россия <…> готовилась к отчаянной схватке с Западною Европою. Земское всенародное ополчение 1807 года (антинаполеоновское — А.М.) можно назвать смотром наших ратных сил, – в беседе <…> ополчались умственные силы образованного круга, затронутого и взволнованного огромностию происшествий».

Предыстория «Беседы» началась в январе 1807 г., когда Шишков предложил Державину организовать еженедельные литературные вечера, которые стали проходить с февраля того же года по субботам, поочередно на квартирах у Г.Р. Державина, А.С. Шишкова, И.С. Захарова и А.С. Хвостова. Инициатива в организации этого объединения принадлежала Шишкову.

На заседаниях «Беседы» читали свои произведения И.А. Крылов, Г.Р. Державин, Н.И. Гнедич, С.А. Шихматов и др., причем разговоры велись не только о литературе, но и о текущей политике. Так, мемуарист С.П. Жихарев, описывая первое заседание «Беседы» 2 февраля 1807 г., сообщал: «Долго рассуждали старики о кровопролитии при Эйлау и о последствиях, какие от нашей победы произойти могут <…> Время проходило, а о чтении не было и речи». В дневниковой записи от 17 февраля 1807 г. читаем: «Кого не было! Сенаторы, обер-прокуроры, камергеры, даже сам главнокомандующий С.К. Вязмитинов». На заседании 16 марта 1807 г. «разговаривали прежде о политике, об отъезде государя, о Сперанском, которому предсказывают блестящую будущность, о генерале Тормасове, которого вчера пред самым отъездом государь назначил рижским военным губернатором, о дюке де Сера Каприола, известном ненавистью своею к Бонапарте, но после перешли опять к литературе и театру».

Наиболее интересной стороной шишковских собраний была не литературная часть, а обсуждение текущих политических событий с участием важных государственных сановников. На заседаниях «Беседы» постоянно присутствовали сенаторы, обер-прокуроры, камергеры и петербургский главнокомандующий С.К. Вязмитинов, ядро «Беседы» составляла группа лиц, являющихся членами Российской Академии.

Идея окончательно преобразовать чтения в публичные и оформить их юридически возникла в 1810 г., в период резкого усиления «русской партии» и консолидации на основе роста национально-патриотических и антифранцузских настроений русского образованного слоя в канун войны 1812 г. Первоначально общество предполагалось назвать «Лицеем» (год спустя так было названо знаменитое учебное заведение в Царском Селе), затем «Атенеем» или «Афинеем», причем от этого названия отказались, мотивируя тем, что литературные оппоненты могут именовать общество «ахинеей». Окончательный вариант названия предложил Шишков.

Устав «Беседы» был разработан А.С. Шишковым. 17 февраля 1811 г. «Беседа любителей русского слова» была высочайше утверждена, причем ей было объявлено монаршее благоволение за «полезное намерение». Первое торжественное заседание «Беседы» и первые чтения последовали 14 марта 1811 г. в доме Державина, который для собраний заново отделал обширный зал и пожертвовал на значительную сумму книги для библиотеки «Беседы». На первое заседание А.С. Шишков пригласил Императора Александра I (правда, он так и не появился). Композитор Д.С. Бортнянский, близкий к вдовствующей Императрице Марии Федоровне (бывшей супруге Императора Павла I), по предложению Державина написал поздравительную кантату «Сретение Орфеем солнца», которая была исполнена по намеченной программе певчими из придворной капеллы.

Шишков следующим образом описывал первое заседание «Беседы»: «Собрание было многочисленно и состояло из отличнейших обоего пола особ. Речь мою слушали с великим вниманием: во время чтения царствовала совершенная тишина и безмолвие. После меня, Крылов читал свои басни, остротою и солью своею всем понравившиеся. Беседа кончилась к общему всех удовольствию». В речи Шишкова содержались программные моменты, имевшие политическое звучание: «Похвально знать чужие языки, но непохвально оставлять для них собственный <…> Язык есть первейшее достоинство человека, следовательно, свой язык есть первейшее достоинство народа». Подобные высказывания становятся понятными только в контексте борьбы русских консерваторов с галломанией.

Шишков в своих воспоминаниях утверждал, что уже после первого ее заседания «многие присутствовавшие в ней госпожи почувствовали, что не похвально язык свой презирать и многих прекрасных на нем сочинений не читать и не знать». По его словам, на следующий день после первого заседания, он заехал к графине Строгановой и обнаружил у нее И.А. Крылова, которого впервые пригласили читать туда свои басни. Затем туда же приехал Ж. де Местр, привыкший блистать в этом салоне. После обычного приветствия ему чтение Крылова продолжилось. Де Местр, привыкший к тому, чтобы быть в центре внимания, видя, что на него на этот раз не обращают внимания, обернулся к Шишкову и сказал по-французски: «Я вижу нечто новое, никогда не бывалое: читают по-русски, язык, которого я не разумею и редко слышу, чтоб в знатных домах на нем говорили! Нечего мне делать здесь! Прощайте!». Сказав это, потихоньку вышел и уехал».

Заседания Общества проводились один раз в месяц. Право читать на публичных собраниях предоставлялось каждому желающему его члену. Издавалось периодическое издание Общества – «Чтение в Беседе любителей русского слова», в котором публиковались материалы заседаний, а иногда и труды, не читанные на собраниях. Всего вышло 19 книг «Чтений», в которых в основном печатались произведения, зачитанные на его торжественных открытых заседаниях. «Чтения» распространялись через губернаторов 21 губернии, причем губернаторы были расписаны по членам «Беседы» на основании их личных знакомств и связей.

В записках А.С. Стурдзы подробно описаны бытовые детали заседаний «Беседы»: «В уроченные дни поэты и прозаики, писатели заслуженные и новички, начали съезжаться в дом Гаврила Романовича (Державина — А.М.), затейливый и своеобразный. Беседа имела свои частные и публичные заседания. Сии последние бывали по вечерам и отличались присутствием многих посторонних слушателей, допускаемых туда по билетам. Зала средней величины, обставленная желтыми под мрамор красивыми колоннами, казалась еще изящнее при блеске роскошного освещения. Для слушателей вокруг залы возвышались уступами ряды хорошо продуманных седалищ. Посреди храмины муз поставлен был огромный продолговатый стол, покрытый зеленым тонким сукном. Около стола сидели члены Беседы под председательством Державина, по мановению которого начиналось и перемежалось занимательное чтение вслух, и часто образцовое».

К числу действительных членов «Беседы» принадлежали И.А. Крылов, С.А. Ширинский-Шихматов, А.Н. Оленин, Д.И. Хвостов, А.Ф. Лабзин, А.А. Шаховской, П.А. Кикин, и др. В числе 33 почетных членов были главнокомандующий С.К. Вязмитинов, Ф.В. Ростопчин, М.М. Философов, О.П. Козодавлев, П.И. Голенищев-Кутузов, А.Н. Голицын, М.М. Сперанский, В.А. Озеров, М.Л. Магницкий, С.С. Уваров, В.В. Капнист, Н.М. Карамзин, А.И. Мусин-Пушкин, Санкт-Петербургский митрополит Амвросий (Подобедов), епископ Вологодский Евгений (Болховитинов). В конце января 1812 года в одном из публичных собраний общества присутствовали все члены синода, кроме митрополита Амвросия (Подобедова). С членами «Беседы» искал контакты Ж. де Местр. В частности, он присутствовал на знаменитом выступлении Шишкова с «Рассуждением о любви к Отечеству».

Император Александр I так ни разу и не появился на заседаниях общества, несмотря на настойчивые приглашения. Однако известно, что вдовствующая Императрица Мария Федоровна покровительствовала кружку Шишкова-Державина и разделяла их убеждения. В ее дворце в Павловске читали свои произведения члены этой литературной группы.

«Плюралистический» состав «Беседы», состоявшей из лиц, принадлежавших к различным политическим и литературным группировкам и направлениям, зачастую находившихся друг с другом во враждебных отношениях (Н.М. Карамзин, И.И. Дмитриев, М.М. Сперанский, М.Л. Магницкий, С.С. Уваров, А.Н. Голицын, Ф.В. Ростопчин, А.С. Шишков, П.И. Голенищев-Кутузов и т.д.), заставляет предположить, что одной из недекларируемых целей «Беседы» было объединение прежних идейных оппонентов в атмосфере резкого усиления угрозы со стороны наполеоновской Франции на основе национально-патриотических настроений. И эта цель поддерживалась двором.

Литературная деятельность

Литературная деятельность «Беседы» в дореволюционной либеральной литературе оценивалась весьма низко, писали о сухости, педантстве, «жалкой метромании» и бездарности многих членов «Беседы» (потом эти оценки «перекочевали» в советскую историографию).

Между тем, современный и наиболее авторитетный исследователь деятельности «Беседы» М. Г. Альтшуллер совсем иначе характеризует ее основной состав: «Самый беглый взгляд на список членов «Беседы» <…> не позволяет рассматривать общество как сборище бездарностей и тупых реакционеров. Перед нами объединение, располагавшее первоклассными литературными силами. Во главе «Беседы» стояли такие крупные личности и талантливые литераторы, как Шишков и Державин. Важную роль в ней играл регулярно присутствовавший на заседаниях И.А. Крылов. Среди ее членов мы видим таких талантливых писателей, как Шаховской, Шихматов, Капнист, Горчаков, Греч, Бунина, Гнедич (формально к «Беседе» не принадлежавший) и др. В состав объединения входили видные ученые и общественные деятели: Мордвинов, Оленин, Болховитинов, Востоков и др.»

Общество пользовалось демонстративной поддержкой православной церкви; так, в январе 1812 года «Беседу» посетили все члены Св. Синода. Заседания «Беседы» собирали до нескольких сот человек.

Одним из самых выдающихся событий за весь период существования «Беседы» было чтение Шишковым «Рассуждения о любви к Отечеству» на торжественном заседании 15 декабря 1811 года, на которое, по свидетельствам современников, съехалось едва ли не все высшее общество – около 400 человек. Выступление Шишкова не было его индивидуальным деянием, он говорил от имени объединения. «Рассуждение» явилось программным сочинением и имело прямой политический смысл: в нем адмирал резко критиковал галломанию и космополитизм, присущие значительной части русского образованного общества и при этом сформулировал основные источники, на которых должен строиться и укрепляться патриотизм. Это православная вера, национальное воспитание и русский язык.

В преддверии Отечественной войны взгляды Шишкова оказались очевидно востребованными властью и обществом. Речь вызвала огромный резонанс и во многом послужила причиной того, что 9 апреля 1812 года адмирал был назначен на пост государственного секретаря (он заменил попавшего в опалу Сперанского). Во время Отечественной войны 1812 года Шишков фактически исполнял роль ее главного пропагандиста и идеолога.

Поскольку после победы над наполеоновской Францией проблема галломании утратила свою остроту, Шишков явно охладел к деятельности «Беседы». В 1816-м, вслед за смертью Державина, «Беседа любителей русского слова» прекратила свое существование.

Как из спора о правильном «слоге» русского языка родился консерватизм

До сих пор в литературе можно встретить миф о противостоянии «западника» Н.М. Карамзина и «русофила» А.С. Шишкова, созданный ещё в XIX веке либеральными мемуаристами и публицистами и «канонизированный» в советской историографии. Дескать, в споре о том, как развиваться русскому литературному языку, либерал, западник, сентименталист и реформатор русского языка Карамзин однозначно победил консерватора, квасного патриота и литературного «архаиста» Шишкова, требующего опираться исключительно на церковнославянский язык и отказываться от употребления иностранных слов. Однако, при детальном рассмотрении, как водится, всё оказалось гораздо сложнее и интереснее.

В 1803 году Шишков опубликовал трактат «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка». В нём он подверг критике карамзинский «новый слог», то есть лексические, фразеологические и стилистические заимствования из французского языка, характерные для сентиментализма, главным представителем которого в русской литературе и был Карамзин, автор «Писем русского путешественника» и «Бедной Лизы». Он и его последователи обвинялись Шишковым в том, что они заражены «неисцелимою и лишающею всякого рассудка страстию к Французскому языку».

«Новый слог» воспринимался Шишковым исключительно как проявление дворянской галломании – полной или частичной ориентированности высшего российского общества на французские культурно-поведенческие модели. В описании Шишкова галломания выглядела как тяжкая духовная болезнь, поразившая русское общество: «Они (французы. – А. М.) учат нас всему: как одеваться, как ходить, как стоять, как петь, как говорить, как кланяться и даже как сморкать и кашлять, – иронично замечал он. – Мы без знания языка их почитаем себя невеждами и дураками. Пишем друг к другу по-французски. Благородные девицы наши стыдятся спеть Русскую песню … Обезьянство наше даже и купчихам нашим вскружило голову. Они из величавых и красивых нарядов своих переодевшись в какое-то безобразное рубище, похожи стали на лысых обезьян».

В итоге «научили нас удивляться всему тому, что они (французы. – А. М.) делают; презирать благочестивые нравы предков наших и насмехаться над всеми их мнениями и делами, – негодовал Шишков. – Все то, что собственное наше, стало становиться в глазах наших худо и презренно». Всё это, обнажающееся в формуле «ненавидеть свое и любить чужое почитается ныне достоинством», с его точки зрения, чрезвычайно опасно для самой будущности русского государства и его народа.

Подобного рода «русская русофобия» явилась следствием полного отсутствия национального воспитания в том смысле, как его представлял Шишков: «Когда сообщением своим сближились с чужестранными народами, а особливо Французами, тогда вместо занятия от них единых токмо полезных наук и художеств, стали перенимать мелочные их обычаи, наружные виды, телесные украшения, и час от часу более делаться совершенными их обезьянами. …Мы кликнули клич, кто из Французов, какого бы роду, звания и состояния он ни был, хочет за дорогую плату, сопряженную с великим уважением и доверенностию, принять на себя попечение о воспитании наших детей? Явились их престрашные толпы; стали нас брить, стричь, чесать». С точки зрения Шишкова, даже «и самый благоразумный и честный чужестранец не может без некоторого вреда воспитать чужой земли юноши».

Шишков считал такое положение дел совершенно недопустимым, ибо оно означало, что французы, по сути дела, завладели Россией без единого выстрела и теперь господствуют в ней: «Они запрягли нас в колесницу, сели на оную торжественно и управляют нами – а мы их возим с гордостию, и те у нас в посмеянии, которые не спешат отличать себя честию возить их!» Возникло своего рода моральное рабство, что по своим последствиям хуже физического порабощения, которое все же оставляет надежду на грядущее освобождение. «Народ, который все перенимает у другого народа, его воспитанию, его одежде, его обычаям последует; такой народ уничижает себя и теряет собственное свое достоинство, – заявлял адмирал, – он не смеет быть господином, он рабствует, он носит оковы его, и оковы тем крепчайшие, что не гнушается ими, но почитает их своим украшением».

Процессы всеобщей деградации

Процессы всеобщей деградации, «растления», «заразы», по Шишкову, начались прежде всего по причине заимствования чужих обычаев и массового наплыва галлицизмов в русский язык. Все это однозначно расценивалось адмиралом как некая «подрывная акция» со стороны сознательных и бессознательных врагов России, из-за которых «входящие к нам из чужих языков» слова «вломились к нам насильственно и наводняют язык наш, как потоп землю». А это вело к разрушению нравственных устоев общества. Любопытно отметить известный параллелизм взглядов на язык Шишкова и Жозефа де Местра, который утверждал: «Всякое вырождение отдельного человека или целого народа тотчас же дает о себе знать строго пропорциональной деградацией языка».

В «Рассуждении» Шишков категорически настаивал, что книги, создаваемые нелюбезными ему литераторами, то есть Карамзиным и его последователями, следует обозначить как «Французско-Русские». По мнению адмирала, сугубая вина карамзинистов состоит в том, что, вводя в русскую речь многочисленные кальки с французского, они игнорируют собственное языковое богатство, а в перспективе это приведет к неминуемой деградации родного языка: «Доведем язык свой до совершенного упадка».

При этом Шишков приводил в своём «Рассуждении» немало примеров действительно анекдотического характера (правда, не указывая, откуда он их взял): «Вместо: око далеко отличает простирающуюся по зеленому лугу пыльную дорогу (карамзинисты пишут. – А. М.]): многоездный тракт в пыли являет контраст зрению. Вместо: деревенским девкам навстречу идут цыганки: пестрые толпы сельских ореад сретаются с смуглыми ватагами пресмыкающихся Фараонит. Вместо: жалкая старушка, у которой на лице написаны были уныние и горесть: трогательный предмет сострадания, которого унылозадумчивая физиогномия означала гипохондрию. Вместо: какой благорастворенный воздух! Что я обоняю в развитии красот вожделеннейшего периода! и проч.».

В критике подобных языковых «извращений» Шишков, как это очевидно ныне, часто бывал прав. Но, все же нельзя не отметить, что немало слов, которые, на его взгляд, являлись неприемлемыми кальками с французского, прочно вошли в современный русский язык. Скажем, он упрекал карамзинистов в том, что те «безобразят язык свой введением в него иностранных слов, таковых, например, как: моральный, эстетический, эпоха, сцена, гармония, акция, энтузиазм, катастрофа и тому подобных». В разряд «Русско-Французских слов» и «нелепого слога» у него попали такие слова, как «переворот», «развитие», «утонченный», «сосредоточить», «трогательно», «занимательно».

Согласно Шишкову, богатство русского языка ни с чем несопоставимо, тем более с французским языком: «Французы не могли из духовных книг своих столько заимствовать, сколько мы из своих можем: слог в них величествен, краток, силен, богат; сравните их с Французскими духовными писаниями, и вы тотчас сие увидите». Тем более недопустимы были, согласно Шишкову, заимствования из современных французских книг: «Надлежит с великою осторожностию вдаваться в чтение Французских книг, дабы чистоту нравов своих, в сем преисполненном опасностию море, не преткнуть в камень», ибо «нигде столько нет ложных, соблазнительных, суемудрых, вредных и заразительных умствований, как во Французских книгах».

Причины подобного отношения Шишкова к французской литературе и французам очевидным образом определялись полным неприятием идей Просвещения и негативным опытом Французской революции, реализовавшей эти идеи на практике. Ненависть к современным ему французам и одновременно боязнь их пронизывают сочинение Шишкова, являются его непременным фоном. В «Рассуждении» Шишков с одобрением, как образчик истинно русского слога и высокого стиля, приводит обширный фрагмент из речи Суворова, в котором консервативное восприятие революционной Франции даётся в чрезвычайно яркой и рельефной форме: «Сия страна расточенна, растерзана, без власти, без законов, без подчинения. … Тамо царствуют днесь неистовые, неблагословенные кровопийцы. … народ сей упражняется в бесчисленных новоумышляемых суетах, совращающих Европу: коснулся благочестия, коснулся правительства: пренебрег древние, пренебрег живые примеры: мечтает изобретать и непрестанно гласит новое просвещение, новые составы всего, новые права человечества: умы и сердца многих неразумных ядоупоил погибельным своим учением. … Вы (французы. — А.М.) превратили правила, нрав правлений; поколебали учрежденное верою, отъяли сладчайшее упование, сладчайшее утешение человечества: вы породили дерзостнейшие и пагубнейшие мнимовдохновенных, мнимопросвещенных, общества: тьмы тем человеков вами совращены: но се наипервее совращено и разрушено собственное отечество ваше! — О колико паче зубов змиевых язвительнейший, не сыновний, не отечественный дух».

Неприятие Шишковым французского языка и культуры носило идейный, консервативно-охранительный характер, было обусловлено стремлением противопоставить просвещенческому проекту собственную, национальную, русско-православную традицию, ядром которой являлся язык. При этом язык выступал в понимании Шишкова как субстанция народности, квинтэссенция национального самосознания и культуры. «Язык есть душа народа, зеркало нравов, верный показатель просвещения, неумолчный проповедник дел. Возвышается народ, возвышается язык; благонравен народ, благонравен язык… Где нет в сердцах веры, там нет в языке благочестия. Где нет любви к отечеству, там язык не изъявляет чувств отечественных. Где учение основано на мраке лжеумствований, там в языке не воссияет истина; там в наглых и невежественных писаниях господствует один только разврат и ложь. Одним словом, язык есть мерило ума, души и свойств народных». Язык помимо прочего имеет важную государствообразующую функцию: «Он же соединяет всех самыми крепкими узами. Опытами доказано, что в сопряжении областей не составляют они совершенного единства тела и души, доколе языки их различны; и напротив того самые разделенные и отторженные одна от другой области, имеющие один язык, сохраняют в себе некое тайное единодушие, которого ни рука власти, ни рука времени разрушить не могут».

Национально ориентированные

Для национально ориентированных русских мыслителей, подобных Шишкову, язык оставался фундаментальным началом народного воспитания, основой основ. Следует отметить, что некоторые современные культурологи считают, что именно через язык усваивается понятийная система во всём её национальном своеобразии. Каждый национальный язык формирует у его носителей особую, неповторимую модель мира. Кроме того, язык является самым мощным способом воздействия на формирование личной системы ценностей.

Пафос критики Шишкова определялся также его общей установкой, состоящей в том, что он считал: современный ему русский язык должен формироваться прежде всего на собственной традиционной основе (идея противопоставить церковнославянский язык наплыву иностранных слов в русский язык принадлежала Михаилу Ломоносову и была развита им в сочинении «О пользе книг церковных»), которую он представлял следующим образом: «Древний Славенский язык, отец многих наречий, есть корень и начало Российского языка, который сам собою всегда изобилен был и богат, но еще более процвел и обогатился красотами, заимствованными от сродного ему Эллинского языка, на коем витийствовали гремящие Гомеры, Пиндары, Демосфены, а потом Златоусты, Дамаскины и многие другие Христианские проповедники». Шишков творил миф о языке, делая это с определёнными идеологическими и культурно-политическими целями. Согласно Шишкову, русский язык через церковнославянский выступает прямым «наследником» античной языческой греческой древности и христианско-православной Византии. Шишков утверждал: «Под именем Славенских, Славено-Российских и Русских книг можно разуметь различных времен слоги, или язык в смысле слога, как то слоги Библии, Патерика или Чети-миней, слова о полку Игоревом, старинных грамот, Несторовой летописи, Ломоносова и проч. Во всех оных слог или образ объяснения различен; но чтоб Славенской и Русской язык были два языка, то есть, чтоб можно было сказать это Славенское, а это Русское слово, сего различия в них не существует».

Нельзя утверждать, что Шишков якобы призывал писать на церковнославянском: «Я не то утверждаю, — говорил он в «Рассуждении», — что должно писать точно Славенским слогом, но говорю, что Славенский язык есть корень и основание Российского языка; он сообщает ему богатство, разум, силу, красоту».

Оппоненты Шишкова приписывали ему мысль о полной недопустимости каких-либо заимствований из других языков и культур. «Шишков впадал в крайность, полностью отрицая целесообразность всяких заимствований». Бесспорно, своего рода «лингвистический национализм», граничащий с изоляционизмом, был присущ Шишкову. Но, всё же его взгляды на проблему языковых заимствований были не столь прямолинейными. Шишков следующим образом окончательно сформулировал свои взгляды на проблему языковых заимствований: «Кто желает действительную пользу приносить языку своему, тот всякого рода чужестранные слова не иначе употреблять должен, как по самой необходимой нужде, не предпочитая их никогда Российским названиям там, где как чужое так и свое название с равной ясностию употреблены быть могут».

С его точки зрения, несмотря на известное «повреждение нравов», в России пока сохранялись остатки мощной культурно-религиозной традиции, которые можно и нужно было использовать: «Мы оставались еще, до времен Ломоносова и современников его, при прежних наших духовных песнях, при священных книгах, при размышлениях о величестве Божием, при умствованиях о християнских должностях и о вере, научающей человека кроткому и мирному житию; а не тем развратным нравам, которым новейшие философы обучили род человеческий и которых пагубные плоды, после толикого пролития крови, и поныне еще во Франции гнездятся».

Обращение к историческому прошлому России, нравственному опыту и обычаям, авторитету предков являлось еще одной символической опорой для культурно-политической программы Шишкова. В его изображении русское прошлое было преисполнено гармонии, существовавшей в отношениях как между людьми, так и между народом и властью. «Мы видим в предках наших примеры многих добродетелей, – говорил он, – они любили Отечество свое, тверды были в вере, почитали Царей и законы: свидетельствуют в том Гермогены, Филареты, Пожарские, Трубецкие, Палицыны, Минины, Долгорукие и множество других. Храбрость, твердость духа, терпеливое повиновение законной власти, любовь к ближнему, родственная связь, бескорыстие, верность, гостеприимство и иные многие достоинства их украшали». Думается, что подобная картина являет собой «антагонистическую» противоположность консервативному восприятию революционной Франции.

Шишков еще задолго до славянофилов видел в крестьянстве источник нравственных ценностей и традиций, уже недоступных «испорченным» высшим классам: «Мы не для того обрили бороды, чтоб презирать тех, которые ходили прежде или ходят еще и ныне с бородами; не для того надели короткое немецкое платье, дабы гнушаться теми, у которых долгие зипуны. Мы выучились танцевать менуэты; но за что же насмехаться нам над сельскою пляскою бодрых и веселых юношей, питающих нас своими трудами? Они так точно пляшут, как, бывало, плясывали наши деды и бабки. Должны ли мы, выучась петь итальянские арии, возненавидеть подблюдные песни? Должны ли о Святой неделе изломать все лубки для того только, что в Париже не катают яйцами? Просвещение велит избегать пороков – как старинных, так и новых; но просвещение не велит, едучи в карете, гнушаться телегою. Напротив, оно, соглашаясь с естеством, рождает в душах наших чувство любви даже и к бездушным вещам тех мест, где родились предки наши и мы сами».

О значении традиции

Что же касается вопроса о значении традиции, отметим, что сам Шишков осознавал невозможность возврата в прошлое, хотя именно это ему неоднократно приписывалось. Его позиции были достаточно реалистичны, он лишь подчеркивал недопустимость негативного отношения к своим истокам: «Возвращаться же к прародительским обычаям нет никакой нужды, однако ненавидеть их не должно».

Дискуссия, развязанная Шишковым в его «Рассуждении», лишь формально носила филологический характер. Полемика вокруг «Рассуждения» явилась одним из центральных эпизодов в формировании консервативных умонастроений, была ничуть не менее значимой, чем последующие споры славянофилов и западников, обострив вопрос о возможности выбора «самобытного» пути развития России.

Сформулированная в «Рассуждении» программа провозглашала необходимость национального воспитания, опирающегося на собственные языковые, политические, бытовые (например, в одежде, еде, повседневных поведенческих стереотипах) традиции, и развития патриотизма, подразумевающего культивирование национального чувства и преданности самодержавной монархии.

«Рассуждение о старом и новом слоге Российского языка» позволило позже славянофилам называть Шишкова в числе своих учителей и идейных предшественников. Алексей Степанович Хомяков в диалоге «Разговор в Подмосковной» (1856) писал: «Мы не стыдимся Шишкова и его славянофильства. Как ни темны еще были его понятия, как ни тесен круг его требований, он много принес пользы и много бросил добрых семян. Правда, почти вся литература той эпохи, все двигатели ее были на стороне Карамзина; но не забудьте, что Грибоедов считал себя учеником Шишкова, что Гоголь и Пушкин ценили его заслуги, что сам Карамзин отдал ему впоследствии справедливость».

Покровительница «русской партии»: Великая княгиня Екатерина Павловна

Великую княгиню Екатерину Павловну почти не знают. Между тем она оставила довольно значительный след в русской истории.

Она родилась 10 мая 1788 года в Царском Селе. Она была четвертой дочерью Павла I и Императрицы Марии Федоровны. Грациозная, страстная, очень обаятельная, крайне честолюбивая и энергичная Екатерина Павловна обладала сильным, мужским умом и обширными знаниями и широкими связями.

Император часто советовался с сестрой по самым разным вопросам внутренней и внешней политики. После заключения Тильзитского мира в 1807 году, вызвавшего резкое недовольство в широких кругах русского общества, по столице ходили слухи о готовящемся перевороте, в котором якобы особую роль должна была сыграть Великая княжна. Ее прочили в новые русские Императрицы. Само появление подобного рода амбициозных слухов было весьма симптоматичным явлением. Твердая оппозиция Екатерины Павловны курсу, связанному с Тильзитским миром, и ее противостояние либеральным планам Сперанского делали ее особенно популярной в среде консервативного дворянства.

В 1808 году к ней сватался Наполеон. «Александр был не прочь согласиться на этот брак, – писала в своих воспоминаниях одна из фрейлин при дворе российского Императора, графиня София Шуазель-Гуфье, – но встретил такую сильную оппозицию со стороны вдовствующей Императрицы Марии Федоровны и самой молодой Великой княжны, что должен был им уступить. Они обе были женщины с характером и открыто восставали против континентальной системы, принятой Александром, расценивая ее как самую большую ошибку внешней политики Российской Империи. Наполеону пришлось в первый раз со времени своего возвышения получить отказ. Это была для него первая измена фортуны!». Реакция Екатерины Павловны на «нелегитимного» жениха была крайне резкой. «Я скорее пойду замуж за последнего Русского истопника, чем за этого Корсиканца”. Этот отказ ухудшил отношения между Россией и Францией.

1 января 1809 года Александр I подписал манифест об обручении Екатерины Павловны с немецким принцем Георгом Ольденбургским (1784–1812). После венчания принц Ольденбургский был назначен генерал-гбернатором трех лучших губерний: Новгородской, Тверской и Ярославской и главным директором водных коммуникаций с резиденцией в Твери, которая в то время считалась одним из красивейших городов России. С этого момента «тверской двор» фактически стал центром объединения «русской партии» или консерваторов национально-патриотического направления. При дворе Екатерины Павловны образовался политический салон, участниками которого были ее брат, Великий князь Константин Павлович, Ж. де Местр, барон фон Штейн, П.И. Багратион, Ф.В. Ростопчин, известный археолог и публикатор древних рукописей граф А.И. Мусин-Пушкин, И.И. Дмитриев, художник О.Кипренский, поэты Батюшков и Гнедич, возможно, А.С. Шишков и др. Это были большей частью люди с явно выраженными консервативными и националистическими политическими взглядами. Центральной фигурой салона была сама «Тверская полубогиня» (выражение Н.М.Карамзина).

В своей деятельности она руководствовалась некоторыми основными положениями, вообще свойственными русской консервативной мысли. Великая княгиня была женщиной, искренно ненавидевшая все, что отзывалось революцией. Она была убеждена в великой исторической миссии русского самодержавного образа правления, считая конституцию «совершенным вздором», а самодержавие полезным не только в России, но и в западноевропейских государствах. Россия, с ее точки зрения, должна быть гегемоном в Европе. Для нее, как и для большей части русских консерваторов того времени, характерно было неприятие галломании.

Она инициировала создание трактата «О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношении» Карамзина, наиболее глубоком и содержательном документе зарождавшейся русской консервативной мысли. В конце 1809 года Карамзин в Москве познакомился с Великой княгиней Екатериной Павловной через Ростопчина, который приходился родственником историку со стороны первой жены. Тогда же состоялась кратковременная встреча его с Александром I. После этого последовало приглашение Карамзина в тверской салон. Время сближения было определено некоторыми обстоятельствами внутриполитической борьбы того времени. В октябре 1809 г. Сперанский по поручению Александра I составил либеральный план по сути конституционных преобразований – «Введение к уложению государственных законов» – и представил его Императору. Проект Сперанского вызвал активное противодействие «консервативной партии».

Екатерина видела в Карамзине мощную идейную и нравственную силу, политическую фигуру, равную по своему интеллекту и возможностям влияния на широкую публику Сперанскому и отчетливо заявлявшую о своих противоречиях с либеральным реформатором. Основательно ознакомившись с взглядами Карамзина, Екатерина Павловна в конце 1810 г. поручила ему составление специальной записки, предназначенной для Императора, где были бы изложены не только исторические, но и политические взгляды. В начале февраля 1811 г. Карамзин привез записку в Тверь и несколько дней читал свою работу Великой княгине и ее супругу. Записка встретила полную поддержку самой Екатерины Павловны. «Записка ваша очень сильна!» – заявила она Карамзину.

Близкое знакомство историка и Императора произошло во время поездки Александра I в Тверь, куда он прибыл 15 марта. 18 марта вечером, накануне отъезда царя, Екатерина Павловна передала ему карамзинскую работу. На вопрос Карамзина, заданный Екатерине Павловне о судьбе трактата, великая княгиня ответила: «Записка ваша теперь в хороших руках». По прошествии пяти лет лет, в 1816 году, Александр I, по свидетельству Д.Н. Блудова, награждая Карамзина Аннинской лентой, подчеркнул, что делается это не столько за его «Историю», сколько за «Записку».

Другим «выдвиженцем» и постоянным корреспондентом Великой княгини стал Ростопчин. После публикации «Мыслей вслух на красном крыльце», ставшем своего рода манифестом нарождавшегося русского консервативного национализма, он стал желанным гостем в салоне Великой княгини. В ноябре 1809 г. Александр I посетил сестру в Твери и имел продолжительную беседу с графом. Результаты этого разговора сказались быстро. В феврале 1810 г. Ростопчин был назначен обер-камергером и членом Государственного Совета. 29 мая 1812 года он был назначен московским военным генерал-губернатором, а 20 июля – главнокомандующим в Москве.

Не подлежит сомнению, что именно Екатерина Павловна способствовала назначению ранее опального вельможи на пост московского главнокомандующего и генерал-губернатора. Через нее Ростопчин направил Императору «Записку о мартинистах», которая была направлена прежде всего против Сперанского, в опале которого Ростопчин, таким образом, сыграл известную роль. В марте 1812 г. Сперанский был отправлен в отставку и выслан в Нижний Новгород, а затем в Пермь.

В тяжелые времена Отечественной войны 1812 года Великая княгиня оказалась на высоте положения, неоднократно проявляя энергию и инициативу: «Эта умная, образованная, горячо любившая Россию и страстно ненавидевшая Наполеона женщина была в эти тяжелые дни лучшей собеседницей для Императора … именно она способна была укрепить его решимость, вселить в его душу твердую веру в непобедимую силу народа, в несомненный успех правого дела».

С самого начала войны Екатерина Павловна настаивала на продолжении войны с Наполеоном до последнего. Вскоре после сдачи Москвы она заявляла: «… что бы ни случилось – не мириться: вот мое исповедание».

Патриотические настроения Великой княгини нашли наиболее яркое отражение в письме к Карамзину: «Все мы терпим по одной причине, мы терпим за мать, за славную Россию, но можем ею гордиться и гордо скажем порабощенным иноземцам: вы собрались со всех краев света, пришли с огнем и мечом, но мы, обращая грады наши в пепел, предпочли разорение их осквернению, и сим дали вам великий пример; славная наша столица погибла, мы не колебнулись; вы ожидали мира, нет, мы вам готовим смерть, на ваших могилах восстанут грады наши, яко на славнейшем подножии. Пленные завидуют имени Русскому, офицеры упрашивают честь носить наш мундир, ибо нет свыше оной: Россия была вторая в Европе держава, теперь и навеки она первая, и скоро к стопам ее прибегнут цари, моля о мире и покровительстве. Веселитесь мыслею сею, она не мечта, но истина». В конце войны она писала Карамзину: «Неприятель бежит – мы его преследуем и уничтожаем. По-видимому, настал последний час для чудовища, который смутил всю вселенную. Россия восторжествует над всем миром, ибо ей будет принадлежать честь произнесения последнего приговора над врагом. … Вы пишете историю прошлых времен; если вы ее продолжите до наших дней, то вот вам случай для чудного повествования: Россия, в борьбе со всеми соединенными силами Европы, как будто склоняется перед их бурным потоком, но скоро вновь воздвигает державное чело свое и является во всем блеске и величии. Можно гордиться, что мы русские; по крайней мере, этим чувством наполнена моя душа».

Великая княгиня Екатерина Павловна стала инициатором создания в 1812 году народного ополчения. Из своих удельных крестьян Екатерина Павловна составила Батальон Ее Императорского Высочества Великой княгини Екатерины Павловны герцогини Ольденбургской. На содержание батальона она выделила 500 000 рублей – огромную по тем временам сумму. К исходу военной кампании 1814 года батальон, выполнивший свои задачи и участвовавший почти во всех основных сражениях того времени, был расформирован. Потери его были значительны: из семисот с лишним солдат погибло около трехсот.

В декабре 1812 года от «злокачественной горячки» (вероятно, тифа) скончался принц Ольденбургский, что было для Екатерины Павловны тяжелейшим ударом, она едва не потеряла рассудок. В результате начавшегося заболевания (она страдала почти ежедневными припадками, во время которых теряла сознание) Екатерина Павловна выехала для лечения за границу, попутно выполняя ряд важных дипломатических поручений Александра, способствующих вовлечению Австрии в борьбу против Наполеона.

В январе 1816 года Екатерина вступила во второй брак – с наследным принцем Вильгельмом Вюртембергским, который вскоре стал королем. Как и первый, это был брак по расчету.

Смерть Екатерины была скоропостижной, она скончалась внезапно, в результате рожистого воспаления, 9 января 1819 года в Штутгарте. Так закончилась короткая (ей было всего 30 лет!), но яркая жизнь покровительницы «русской партии».

Помочь, проекту
"Провидѣніе"

Одежда от "Провидѣнія"

Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru

Застолби свой ник!

Источник — rusnasledie.info