«Советская» власть

Москва под гнетом

Были стерты

Люди ужаснулись

Большевистское наследие

Большевики испакостили школу

Злоупотребления

Система управления

Ограбление городов

Расстрелы рабочих большевиками

Помочь, проекту "Провидѣніе"

«Советская» власть

7 ноября 1918 года на штыках латышско-китайско-мусульманской Красной Армии, ведомой латышским «казаком» Азиным, в Ижевск въехал первый красный комиссар — Аронштам И.Н.

Вообще, с Азиным в Прикамье явилась масса колоритных типов — член Реввоенсовета 2-й армии «Сергей Михайлович Гусев» (Яков Давыдович Драбкин), комиссар Особой Вятской дивизии Раиса Моисеевна Азарх, комиссар Волжской флотилии Лариса Рейснер и пр.

Но они пришли и ушли, а этот — остался.

А оставшись главой Ижевского ревкома, начал по-ветхозаветному круто, ни с кем (в том числе и местными большевиками) не считаясь, наводить свои порядки.

После того, как изрядно полютовало ЧК (в котором служил в те годы Борис Моисеевич Любич, предок известного журналиста-коммуниста В. Любича), Аронштам решил, что теперь можно и в демократию поиграть и объявил выборы в Советы.

Ижевцы дружно проголосовали за ... эсеров-максималистов (единственную дозволенную оппозиционную партию) и их вождя, русского рабочего Фёдора Кокоулина. Вообще, максималисты в Прикамье были исключительно русской партией.

Пришлось Аронштаму быстро сворачивать демократию и по новой вводить «диктатуру пролетариата».

Посмотрим на этих «пролетариев».

Видную роль играли в Прикамье командующий запасной армией Гольдберг (вот бы узнать, кем он приходится Валерию Гольдбергу, хозяину фирмы «Реал») и его заместитель Фридман, подавившие в сентябре 1920 г. в Ижевске антибольшевистское выступление русских рабо-чих. Трудились над созданием комсомола в Прикамье вожаки красной молодёжи Иосиф Нижечек и Флейс.

Особого рассмотрения заслуживает заведующий отделом агитации и пропаганды обкома «Ионов» — Иона Маркович.

Дело не в подлинной фамилии «Ионова» — урождённого Койгена — и даже не в его тесном знакомстве с вождями мирового пролетариата Лениным-Бланком и Троцким-Бронштейном, каковым знакомством Иона Маркович охотно щеголял при случае и без оного.

Дело в том, что в своё время был «Ионов» — Койген одним из вождей еврейской социал-демократической партии «Бунд».

Правила приёма в неё были столь суровы, что даже Маркс не смог бы стать её членом. Ведь Маркс, даром, что был чистокровным евреем и больше того, внуком двух раввинов, но, увы, кре-стился.

Когда остальные социал-демократы смущённые и возмущённые столь явным попранием «интернационализма», начали пенять бундовцам, те ответили брошюрой.

В брошюре той говорилось следующее:
«Было бы большим заблуждением думать, что какая бы то ни было социалистическая партия может руководить освободительной борьбой пролетариев чужой национальности, к которой она сама не принадлежит».

Увы, увы, увы ... История показала, что бундовцы были совершенно правы. Что до Койгена, то он, как видим, злостно отклонился от линии партии и полез руководить чуждым ему пролетариатом Прикамья.

Конечно, по-человечески Иону Марковича понять можно. Подходящего пролетариата пойди найди, да и на всех не хватит.

А поруководить-то хочется!

«Удмуртская национальная государственность»

В 1921 г. возникла первая «удмуртская на-циональная государственность» — Вотская авто-номная область.

Из 8 первых секретарей областного комитета, сменявших друг друга в 1921-38 гг., трое было евреями (Григорий Наумович Аронштам, Марк Моисеевич Тёмкин, Борис Захарович Берман), трое — паспортных русских, один армянин и один удмурт. Удмуртское национальное начало так и сияет!

Геннадий Андреевич Зюганов любит погово-рить о «национально-пропорциональном представительстве». А вот тогдашние коммунисты, похоже, об этом не задумывались.

Или и впрямь евреев в Прикамье было столько же, сколько и русских, а удмуртов — не больше, чем армян?

Национальный вопрос звучал на первой Ижевской заводской партконференции в апреле 1924 г. И не просто зазвучал, а вылился в открытое столкновение между партийными низами (русскими рабочими с заводов) и партийной верхушкой (с этими «пролетариями» мы уже знакомы).

Камнем преткновения стала проводимая последними политика «национализации». Наверх всеми правдами и неправдами вытаскивали удмуртов.

Тёмные, неквалифицированные, вчерашние выходцы из деревень были в глазах оккупантов отличными марионетками (впрочем, на самый верх их допускали, как мы уже видели, редко).

Русским же рабочим было оскорбительным видеть над собой ничем не заслуживших такое возвышение «корепанов».

Здесь приводим выразительную цитату из прозвучавшей на конференции речи первого секретаря обкома: «Если здесь говорят, что в обкоме засилье евевреев и вотяков, такое явление, в особенности на партконференции, недопустимо. Белогвардейцы тоже кричали, что компартия жидовская».

И кто это говорит? А говорит это Аронштам Григорий Наумович. И говорит в то время, когда рядом с ним руководили обкомом и Удмуртией товарищи Кадлубовский, Баевский, Гуревич, Ахманов, Апресян, Вейвар и Большаков (кстати, латыш).

Хорошей иллюстрацией к его словам служат также следующие товарищи:
 редактор областной газеты «Ижевская правда» в конце 20-х — начале 30-х годов Шект Ефим Ефсеевич (именно так, через «ф» редактор писал своё отчество... Ну, не родной ему был русский язык, что по-делаешь!);
 работавшие на «реконструкции» Ижевских заводов Хаим Хаймович и Быховский;
 руководитель пропагандисткой группы ЦК ВКП(б) Семён Исаакович Гиршберг,
 глава областных профсоюзов Самуил Яковлевич Аншельс.

В те годы Прикамье (ВАО) входило в состав Нижегородского края, так что, список приглашённых на бюро Нижегородского крайкома ВКП(б) 28 мая 1930 г. тоже хорошо иллюстрирует слова товарища Аронштама:
 завсекторами и инструктора товарищи Беккер и Вайнеман;
 от краевой контрольной комиссии — товарищ Груббе;
 представители прессы — от газеты «Нижегородская коммуна» товарищ Ашкенази и от «Правды» товарищ Шварцштейн.

На фоне всего перечисленного, приятно удивляет такой факт: из 57 членов обкома ВКП(б) в 1932 г. было всего 4 официальных еврея.

Но... во-первых, они занимали все ключевые посты: первый секретарь обкома (Тёмкин), редактор «Ижевской правды» (Шект), директор Ижевского строительного треста (Быховский) и ректор коммунистического ВУЗа (Гиршберг). Ба, знакомые все лица ...

Во-вторых, многие из списочных «русских» носили фамилии, типа Шлихтер или отчества типа Самуилович или Абрамович. Что, между прочим, заставляет задуматься — а были ли русскими те трое, секретарившие в Вотском обкоме?

Писаться-то «русским» — и Ленин писался, хотя в наши дни Владимир Ильич мог бы стать гражданином Израиля: его мамой была Мария Израилевна Бланк.

Хороший пример из наших лет: «русским» по документам проходит и г-н Немцов, хотя его папу звали Ефим Давидович, а девичья фамилия матери — Эйдман. Более того, сам Борис Ефимович по вероисповеданию, как признаётся в одном раннем интервью, иудей. А вот, поди ж ты — «русский».

Ещё о «национально-пропорциональном представительстве».

В начале 1933 г. Нижегородский крайком ВКП(б) создаёт комиссию по изучению национального вопроса в ВАО. В неё вошли: Брейтман, Темкин, Ларский и Цехер. Ну, ещё был удмурт Ельцов и Мелищев с Кукановой (не установлена).

В 1937 г. из 7 членов бюро Ижевского горкома ВКП(б) четверо были евреями: Берман, Ямпольская, Ротшильд, Быховский.

А теперь, зададим вопрос: правильно ли будет всё это называть «советской властью» и «удмуртской (?) национальной (??) государственностью»?..

* * *

Эту статью я написал ещё в 1998 году. Ходил по всем местным изданиям, мне говорили: молодец, всё правильно, но печатать не будем. В конце концов, распечатки разошлись по рукам, а потом стала всплывать в разных местах — на сайте РНЕ, в газете «Ижевская дивизия». Тут — сокращённая версия, но ничего существенного не удалено.

О.Ворон

Москва под гнетом большевистского наследия

Пришедшим к власти большевикам народные традиции не указ. За 74 года их правления было уничтожено 2/3 старомосковских названий, которые наши предки создавали и берегли почти 800 лет. С карты города были стерты самые яркие краски. Александр Пушкин считал, что в «любви к родному пепелищу, в любви к отеческим гробам», то есть в уважительном и бережном отношении к старине, заключается одно из главных отличий культуры от дикости. И вообще, наши предки очень уважительно относились к названиям и меняли их крайне редко.

Это как имя человека. «С именем Иван, а без имени болван» - говорит народная пословица. Трогать изначальное имя считалось величайшим святотатством и сатанинской затеей! Даже враги не решались на это: за весь период более чем 250-летнего татаро-монгольского ига не был переименован ни один из русских городов. Их обкладывали данью, однако не унижали настолько, чтобы лишать имени. Но пришедшим к власти большевикам народные традиции не указ. За 74 года их правления было уничтожено 2/3 старомосковских названий, которые наши предки создавали и берегли почти 800 лет.

Были стерты

С карты города были стерты самые яркие краски. Более того, наименования превратили в откровенное орудие политической пропаганды, возникла «культовая топонимика» и порочная практика раздачи топонимических названий в качестве наградных знаков тем, кого власть считала нужным обласкать своим вниманием.

Возьмите справочник Министерства связи СССР и вы увидите, что более 150 населенных пунктов страны были названы в честь С. Кирова, сотня – увековечивала «всесоюзного старосту» М. Калинина, около 40 – В. Куйбышева и т.д. Порой это создавало совершенно анекдотические ситуации. Например, в 1931г. М. Калинин собственноручно подписал указ о переименовании старинной Твери в г. Калинин, сделав таким образом самому себе своеобразный топонимический презент.

А в 1988 г., когда какие-то дотошные топонимисты попытались сравнить названия улиц в Москве, Донецке и Горьком, обнаружилось, что 70% из них одинаковы. Общеизвестно, что в формировании духовного здоровья нации чрезвычайно важную роль играет окружающая среда, создаваемая не в последнюю очередь и топонимикой. Названия улиц – область не только языка и истории; они, вызывая те или иные ассоциации, создают атмосферу мироощущения у граждан, живущих на этих улицах, да и просто прохожих.

При существующей ныне тенденции к всеобщей унификации древние названия следует беречь особенно тщательно: ведь это не плод убогой казенной фантазии, а живое, прошедшее испытание временем народное творчество, памятники эпохи. Многие из них, будучи связаны с православной религией, не дают нам забыть, что мы все же христиане. Улицы безгласны, они не могут противостоять ограблению и надругательству и наш долг защитить их. Надо решить, наконец, нужны ли нам названия придуманные политиками и чиновниками, или рожденные народом и завещанные нам предками! К сожалению, в топонимическом плане Москва весьма далека от совершенства.

В 1994 г. площадям, улицам и переулкам, находящимся в историко-культурной зоне Садового кольца, удалось возвратить отнятые у них в годы советской власти исторические названия. Тогда к нам вернулись: Воздвиженка и Варварка, Ильинка и Маросейка, Мясницкая и Якиманка, Моховая и Охотный Ряд, Патриаршие пруды, Воронцово поле и другие милые сердцу москвичей названия. Казалось бы, здравый смысл возобладал и искалеченная политическими авантюрами московская топонимика начала возрождаться.

Однако, процесс восстановления старомосковских имен, затронув всего лишь менее 4% от всех имеющихся в городе топонимов, остановился. За прошедшие 15 лет возвращено только одно историческое название - «Старообрядческая ул.», хотя в столице остается ещё множество явно коньюнктурных, нелепых, неблагозвучных и даже оскорбительных для достоинства москвичей наименований.

По образному выражению В. Ерофеева, «как всплывшие утопленники» смотрятся на карте города названия-юбиляры: 10-летия, 40-летия, 50-летия и 60-летия Октября, прозванные народом «поддатые». Ни у кого, ни в Париже, ни в Лондоне, ни в Берлине даже в бреду не могла появиться мысль назвать хотя бы одну улицу «Капиталистической», в то время как у нас Коммунистических, Советских и Большевистских улиц - пруд пруди. За версту несет запахом политической конъюнктуры от таких названий как: Советская, Марксистская, Октябрьская улицы,

Пролетарский пр-т, Крестьянская застава и им подобных. Вопиюще безнравственно увековечивать в названиях московских улиц революционных фанатиков-террористов, сталинских подручных и палачей, утопивших Россию в крови и уничтоживших лучшую часть нашего общества, таких как: П.Войков, Г.Атарбеков, М.Кедров, П.Дыбенко, Бела Кун, С.Халтурин и прочие. Пусть они останутся в истории, пусть о них услышат школьники и студенты на уроках и лекциях, прочтут в книгах, но зачем этими именами осквернять столичные улицы, тем более за счет старомосковских названий?!

Люди ужаснулись бы, узнав о поступках тех, чьими именами названы улицы

Люди ужаснулись бы, узнав о поступках тех, чьими именами названы улицы, на которых они живут. Нельзя заставлять народ поклоняться своим палачам. К этой же категории можно отнести и громадный букет названий, посвященных «самому человечному человеку» В. Ленину и его многочисленным сподвижникам.

А кому нужны ничего не говорящие ни уму, ни сердцу москвичей и почти невыговариваемые названия улиц: Амилкара Кабрала, Саморы Машела, Ле Зуана, Викторио Кодовильи, Хулиана Гримау, Салям Адиля, Отто Куусинена и т.п? И это при том, что в нашем городе нет еще улиц: М. Булгакова, А. Платонова, А. Ахматовой, М. Зощенко, М. Цветаевой, И. Шаляпина и других достойнейших представителей отечественной культуры.

Долгое время московская топонимика имела просто какое-то патологическое пристрастие к красному цвету. Ото всех этих: Краснопролетарских, Красногвардейских, Красностуденческих, Краснокурсантских, Краснобогатырских и прочих названий (всего более 30) уже в глазах рябит. Так оказывается мало: мы еще и строящийся проспект норовим назвать «Краснопресненским». После всего вышесказанного, такие несуразности как: Педагогическая ул, 4-ая ул.8-го марта, Игральная ул, ул. Газопровод или Магистральный тупик и прочие перлы словотворчества выглядят просто милым каламбуром, на который и обижаться-то всерьез нельзя. Однако исправлять эти нелепости все же необходимо.

Особенно тревожно, что вся эта позорная вакханалия настолько примелькалась, что некоторой частью населения уже начинает восприниматься как естественный элемент действительности. «Мы привыкли и ничего не хотим менять!»- говорят они.

Если быть точным, то не привыкли, а приучили; и стоит ли подобные пристрастия так уж оберегать? Не слишком ли вы, господа, дорожите своими привычками, полагая, что увиденное на мизерном отрезке вашего существования и есть самое главное, в то время как многовековые традиции десятков поколений предшественников (а это посерьезнее, чем просто привычка) представляются вам пустяком, которым можно пренебречь походя?!

Проведение референдума по этому вопросу, несмотря на кажущуюся демократичность такого подхода, было бы столь же абсурдно, как вынесение на голосование общего собрания библейской заповеди «Не укради!»

Конечно, не просто вырваться из плена стереотипов, насильно вбивавшихся в наши головы на протяжении многих десятилетий. Это требует немалых моральных усилий; быть может, даже искреннего и мужественного покаяния.

Обиды отдельных ведомств и частных лиц вполне естественны, но это не может быть поводом для прекращения реабилитации безвинно репрессированных старомосковских имен. Особенно важно возвращение названий для судеб будущих поколений; в определенном смысле, это заменит им многие «университеты». Во благо идущих следом возрождение московской топонимики должно быть продолжено!

Экс-председатель Комиссии Моссовета по наименованиям Дормидонтов В.С., Фонд "Возвращение"

Дормидонтов Вадим

Большевистское наследие в освобождённых городах

Армии Юга, двигаясь вперед, шаг за шагом освобождали огромные территории России, встречая повсюду более или менее однообразные следы разрушения. Первою на московском пути была освобождена Харьковская область. "Особая комиссия", обследовав всесторонне тяжесть и последствия шестимесячного большевистского владычества в ней, нарисовала нам картину поистине тяжелого наследия. Жестокое гонение на церковь, глумление над служителями ее; разрушение многих храмов, с кощунственным поруганием святынь, с обращением дома молитвы в увеселительное заведение...

Покровский монастырь был обращен в больницу для сифилитиков-красноармейцев. Такие сцены, как в Спасовом скиту, были обычными развлечениями чиновной красноармейщины: "Забравшись в храм под предводительством Дыбенки, красноармейцы вместе с приехавшими с ними любовницами ходили по храму в шапках, курили, ругали скверно-матерно Иисуса Христа и Матерь Божию, похитили антиминс, занавес от Царских врат, разорвав его на части, церковные одежды, подризники, платки для утирания губ причащающихся, опрокинули Престол, пронзили штыком икону Спасителя. После ухода бесчинствовавшего отряда в одном из притворов храма были обнаружены экскременты"

В Лубнах перед своим уходом большевики расстреляли поголовно во главе с настоятелем монахов Спасо-Мгарского монастыря... В одной Харьковской губернии было замучено 70 священнослужителей... Вся жизнь церковная взята была под сугубый надзор безверной или иноверной власти: "Крестить, венчать и погребать без предварительного разрешения товарищей Когана и Рутгайзера, заведующих соответственными отделами Харьковского исполкома, было нельзя..." Интересно, что религиозные преследования относились только к православным: ни инославные храмы, ни еврейские синагоги в то время нисколько не пострадали...

Большевики испакостили школу

Большевики испакостили школу: ввели в состав администрации коллегию преподавателей, учеников и служителей, возглавленную невежественными и самовластными мальчишками-комиссарами; наполнили ее атмосферой сыска, доноса, провокации; разделили науки на "буржуазные" и "пролетарские"; упразднили первые и, не успев завести вторых, 11 июня декретом "Сквуза" закрыли все высшие учебные заведения Харькова.

Большевистская власть упразднила законы и суд. Одни судебные деятели были казнены, другие уведены в качестве, заложников (67 лиц). Достойно внимания, что из числа уцелевших чинов харьковской магистратуры и прокуратуры ни один, невзирая на угрозы и преследования, не поступил в советские судебные учреждения... На место старых установлении заведены были "трибуналы" и "народные суды", подчиненные всецело губернскому исполнительному комитету. Глубоко невежественные судьи этих учреждений не были связаны "никакими ограничениями в отношении способов открытия истины и меры наказания, руководствуясь... интересами социалистической революции и социалистическим правосознанием...".

Практика этих судов, как свидетельствовали оставленные ими дела, были полным издевательством над правом и человеческой совестью или пошлым анекдотом. Большевики упразднили городское самоуправление и передали дело в руки "Отгорхоза". Благодаря неопытности, хищничеству, невероятному развитию штатов, тунеядству и введению 6-часового рабочего дня, городское хозяйство было разрушено и разграблено, а дефицит в Харькове доведен до 13 миллионов.

Земское дело перешло к исполкомам и совнархозам-комиссиям, составленным преимущественно из городских рабочих-коммунистов. В результате: "Земские больницы, школы были исковерканы, почтовые станции уничтожены, заводские конюшни опустошены, земские племенные рас-садники скотоводства расхищены, склады и прокатные пункты земледельческих орудий разграблены, телефонная сеть разрушена... мертвый инвентарь имений роздан был "комбедами" по рукам, запасные части растеряны и многие машины оказались непригодными...

Если лошади и скот не расхищались, то они гибли из-за реквизиции фуража, а реквизировался он членами продовольственных комитетов и совнархозов, военной властью и чрезвычайкой... Хозяйничанием большевиков уничтожены почти окончательно четыре государственных конных завода" Комиссия пришла к заключению: "Пять месяцев власти большевиков и земскому делу, и сельскому хозяйству Харьковской губернии обошлись в сотни миллионов рублей и отодвинули культуру на десятки лет назад". Все стороны финансово-экономической жизни были потрясены до основания. В этой области политика большевиков на Украине, усвоив многие черты немецкой (во время оккупации), проявила явную тенденцию наводнить край бесценными бумажными знаками, выкачав из него все ценности - товары, продукты, сырье.

По поводу разрушения торгового аппарата орган 1-го всеукраинского съезда профессиональных союзов, собравшегося 25- марта в Харькове, говорил: "Нищий и разрушающийся город пытается в процессе потребления накопленных благ "перераспределять" их и тешится, стараясь облечь это хищническое потребление в форму национализации и социализации. Производство... разваливается. Крестьянство за "керенки" ничего не дает, и, в стремлении наладить товарообмен с деревней и выжать из производства побольше изделий, предприниматель-государство стало на путь утонченной эксплуатации рабочей силы".

Такой же хищнический характер носила и продовольственная политика. Декретом от 10 декабря 1918 года было разрешено всем организациям и жителям северных губерний закупать на Украине продукты "по среднерыночным ценам". На деревню обрушился поток мешочников, 17 заготовительных организаций Великороссии, кроме того Губпродком и три "Че-Ка".

Конкуренция, злоупотребления

Конкуренция, злоупотребления, насилия, отсутствие какого-либо плана привели к неимоверному вздорожанию цен(9), исчезновению продуктов с рынка и голоду в этой российской житнице. Харьковская губерния вместо предположенного по разверстке количества хлеба 6850 тысяч дала всего 129 тысяч пудов. Подобные же результаты получились по всей Украине. Советская власть приняла меры чрезвычайные: на деревню за хлебом двинуты были воинские продовольственные отряды(10) (в Харьковскую губернию-49) и начали добывать его с боем; одновременно, декретом от 24 апреля, в южные губернии приказано было переселить наиболее нуждающееся рабоче-крестьянское население севера. Наконец, ввиду полной неудачи всех мероприятий и назревшей катастрофы, совет комиссаров объявил продовольственную диктатуру незадолго до прихода в район добровольцев. В результате - в деревне перманентные бои, требовавшие иногда подкреплений карательных отрядов от войск, и в городе голод.

Буржуазия была предоставлена самой себе, а наиболее привилегированная часть населения - пролетариат Донецкого бассейна - горько жаловался Наркомпроду: "Большинство рабочих рудников и заводов голодает и лишь в некоторых местах пользуется полуфунтовым хлебным пайком... Надвигающаяся черная туча не только захлестнет рабочую корпорацию, но и угасит революционный дух рабочих". Такое положение установилось повсеместно. Коммунистические верхи гальванизировали еще политические идеи борьбы, но в их призывах все чаще и настойчивее звучали мотивы иного порядка - экономические, более понятные, более соответствовавшие массовой психологии: голодный север шел войной на сытый юг, и юг отстаивал цепко, с огромным напряжением, свое благополучие. Заводы и фабрики обратились вообще в кладбища - без кредита, без сырья и с огромной задолженностью; вдобавок перед приходом добровольцев они были частью эвакуированы, частью разграблены. Большинство заводов стояло, а рабочие их получали солидную заработную плату от совнархоза, за которую, однако... нельзя было достать хлеба.

Добыча угля Донецкого бассейна, составлявшая в 1916 году 148 миллионов пудов (в месяц), после первого захвата большевиками (январь-май 1919) понизилась до 27 миллионов и, поднявшись, вновь за время немецкой оккупации Украины до 48 миллионов, нисходила к концу второго захвата (декабрь 1918-июнь 1919) до 16-17 миллионов пудов(11). Южные и Северо-Донецкие дороги, по сравнению с 1916 годом, за пять месяцев большевистского управления дали на 91,33 процента уменьшения количества перевозок, на 108,4 процента увеличения расхода угля и общий дефицит 110 миллионов рублей. Повсюду - нищета и разорение. Наконец, эти могилы мертвых и живых - каторжная тюрьма, чрезвычайка и концентрационный лагерь, где в невыносимых мучениях гибли тысячи жертв, где люди-звери - Саенко, Бондаренко, Иванович и многие другие - били, пытали, убивали и так называемых "врагов народа", и самый неподдельный, безвинный "народ"!

"Сегодня расстрелял восемьдесят пять человек. Как жить приятно и легко!.." Такими внутренними эмоциями своими делился с очередной партией обреченных жертв знаменитый садист Саенко. По ремеслу столяр, потом последовательно городовой, военный дезертир, милиционер и, наконец, почетный палач советского застенка. Ему вторил другой палач - беглый каторжник Иванович: "Бывало, раньше совесть во мне заговорит, да теперь прошло - научил товарищ стакан крови человеческой выпить: выпил - сердце каменным стало".

В руки подобных людей была отдана судьба населения большого культурного университетского города. Я остановился на положении при большевиках харьковского района, важнейшего театра наших военных действий, на котором развертывались операции Добровольческой армии; но, за малыми различиями в ту или другую сторону, в таком же положении находились Киевщина и Новороссия.

Менее других пострадал Крым, где вторичный захват власти большевиками длился всего лишь два месяца (апрель - май), и страшнее всего, убийственнее всего было состояние царицынского района, где большевистский переворот совершился задолго до "октября" - еще в конце марта 1917 года, где коммунистическая власть правила без перерыва в течение двух с лишним лет, а самый город, представляя ближайший тыл постоянно угрожаемого фронта, навлекал на себя чрезвычайные репрессии.

"В конце концов,- говорится в описании "Особой комиссии",- все население, кроме власть имущих и их присных, обратилось в какие-то ходячие трупы. Не только на лицах жителей не было улыбки, но и во всем существе их отражались забитость, запуганность и полная растерянность. Два с лишним года владычествовали большевики в Царицыне и уничтожили в нем все - семью, промышленность, торговлю, культуру, самую жизнь. Когда 17 июня 1919 года город, наконец, был освобожден от этого ига, он казался совершенно мертвым и пустынным, и только через несколько дней начал, как муравейник, оживать".

На четвертый день после занятия Царицына я посетил город, в котором не только от людей, но, казалось, от стен домов, от камней мостовой, от глади реки веяло еще жутким мертвящим дыханием пронесшегося смерча...

Система большевистского управления

Система большевистского управления отчасти оживила повстанческое движение на Юге, уходившее истоками своими к временам гетманщины и австро-немецкой оккупации, отчасти создавала новые очаги восстаний, захватывавших огромные районы по преимуществу правобережной Украины, Новороссии, Екатеринославщины и Таврии. В одной только полосе -- между Днепром и Горынью, западнее Киева,- насчитывалось 22 "атамана" во главе сильных повстанческих банд.

Они то работали самостоятельно, то объединялись в крупные отряды под начальством более популярных "атаманов" и "батек". Особенной известностью пользовались Зеленый, действовавший в западной части Полтавской губернии и в окрестностях Киева, Григорьев-в низовьях Днепра и Махно - в Таврии и Екатеринославской губернии. Чрезвычайно сложна массовая психология, питавшая повстанческое движение, разнообразны его внешние формы и искусственно навязываемые ему политические лозунги.

Я остановлюсь на тех элементах движения, которые представляются мне неоспоримыми. Прежде всего в основании его лежали, несомненно, историческая быль и легенда, оживленные революцией и определившие территориальное распространение повстанчества. Сообразно с этим прошлым и территорией характер его, сохраняя общий колорит, различен в деталях.

Так, на севере Украины более спокойное и хозяйственное крестьянство вносило в повстанчество более организованные формы и положительные цели - самообороны и правопорядка; на юге свирепствовали без плана и определенной цели гайда-мачина и "вольное казачество" - буйное, бесшабашное и распутное. На востоке располагалась вотчина батьки Махно-в районе, где начавшийся в XVIII веке прилив великороссов-переселенцев из наиболее беспокойного элемента создал богатейшие поселения, по внешности только малорусские. Атавизм, типичные черты русского безыдейного анархизма, соседство и близкое общение с крупными промышленными центрами, простор полей, сытость и вместе с тем тяга к ненавидимому городу и к его привлекательным соблазнам наложила здесь особый колорит на повстанческое движение.

Ограбление городов

Ограбление городов, например, было одним из серьезнейших двигателей махновского воинства. Толчком к повстанческому движению послужил, несомненно, аграрный вопрос. Деревня .поднялась "за землю" против "пана", против немца, как защищающего "пана" и отбирающего хлеб. Объектами жестокой расправы повстанцев были поэтому помещики, "державная варта" и австро-германцы, когда с последними можно было справиться. Но с уходом оккупационных войск и по мере ликвидации помещичьего землепользования и удовлетворения земельной жажды этот стимул теряет свою остроту на западе и мало выдвигается в махновском районе.

Антиеврейское настроение в повстанчестве было всеобщим, стихийным, имело корни в прошлом и подогревалось видным участием евреев в составе советской власти. Большинство "атаманов", отвечая этому настроению, призывали открыто к еврейским погромам; Григорьев звал на борьбу "с политическими спекулянтами... из московской обжорки и той земли, где распяли Христа"; Махно, как говорит его апологет Аршинов, наоборот, преследовал погромщиков и даже в 1919 году, очевидно, под влиянием наехавших членов анархической группы "Набат", в числе которых было немало евреев, подписал воззвание против национальной травли и в защиту "бедных мучеников-евреев", противополагая их "еврейским банкирам".

В искренности самого Махно, в качестве защитника евреев, позволительно усомниться; что же касается махновцев, то и настроение, и практика их ничем не отличались от чувств и дел правобережной гайдамачины. И волна еврейских погромов заливала всю Украину. Таким же всеобщим, стихийным настроением была ненависть к большевикам. После краткого выжидательного периода, даже после содействия, которое оказывали немногие, впрочем, повстанческие отряды в начале 1919 года вторжению на Украину большевиков, украинское крестьянство стало в ярко враждебное отношение к советской власти.

К власти, приносившей им бесправие и экономическое порабощение; к строю, глубоко нарушавшему их собственнические инстинкты, теперь еще более углубленные; к пришельцам, подошедшим к концу дележа "материальных завоеваний революции" и потребовавшим себе крупную долю...

Расправы с большевистскими властями носили характер необыкновенно жестокий. Шесть режимов, сменившихся до того на Украине, и явная слабость всех их вызвали вообще в народе обострение тех пассивно-анархических тенденций, которые были в нем заложены извечно. Вызвали неуважение к власти вообще, независимо от ее содержания.

Безвластие и безнаказанность таили в себе чрезвычайно соблазнительные и выгодные перспективы по крайней мере на ближайшее время, а власть, притом всякая, ставила известные стеснения и требовала неукоснительно хлеба и рекрут.

Борьба против власти, как таковой, становится со временем главным стимулом махновского движения, заслоняя собой все прочие побуждения социально-экономического характера. Наконец, весьма важным стимулом повстанческого движения был грабеж. Повстанцы грабили города и села, буржуев и трудовой народ, друг друга и соседей. И в то время, когда вооруженные банды громили Овруч, Фастов, Проскуров и другие места, можно было видеть сотни подвод, запружавших улицы злополучного города с мирными крестьянами, женщинами и детьми, собирающими добычу. Между "атаманами" не раз безмолвно или полюбовно устанавливались зоны их действий и не только для операций против большевиков, но и для сбора добычи... 14 июля 1919 года Махно, заманив Григорьева на повстанческий съезд, собственноручно убил его.

Официальная версия партийных анархистов называет это убийство казнью "врага народа", устроившего еврейский погром в Елисаветграде и для борьбы с большевиками не пренебрегавшего никакими союзниками, даже якобы Добровольческой армией... Гораздо правильнее, однако, другая версия - о двух пауках в одной банке, о борьбе двух "атаманов" за власть и влияние на тесном пространстве нижнего Днепра, куда загнали их судьба и наступление Вооруженных сил Юга.

Как бы то ни было, всеобщий популярный лозунг повстанцев, пронесшийся от Припяти до Азовского моря, звучал грозно и определенно: "Смерть панам, жидам и коммунистам!" Махновцы к этому перечню прибавляли еще и "попов", а понятие "пан" распространяли на всех "белогвардейцев", в особенности на офицеров. И когда последние попадались в руки махновцам, их постигала неминуемо лютая смерть.

Главнокомандующий Вооружёнными силами
Юга России А.И. Деникин

Расстрелы рабочих большевиками в Астрахани в 1919 году

В 1918 году астраханцы кое-как снабжались продовольствием матросами волжского флота, но с наступлением зимы подвоз вольного продовольствия почти прекратился. Кругом Астрахани и на железной дороге, и по проселкам стояли реквизиционные отряды.

Продовольствие отбиралось, продавцы и покупатели расстреливались. Астрахань, окруженная хлебом и рыбой, умирала с голода. Металлические заводы Астрахани: «Кавказ и Меркурий», «Вулкан», «Этна» и др. были объявлены военными, труд на них милитаризован, и рабочие находились на военном учете. Город Астрахань, живший всегда привозным хлебом, с момента объявления хлебной монополии и прекращения свободной закупки продовольствия сразу очутился в затруднительном положении. Изобиловавший раньше рыбой, которой в одних устьях Волги ежегодно вылавливалось десятки миллионов пудов, город после объявления социализации рыбных промыслов и расстрела рыболовов (Беззубиков и др.) не имел даже сельдей, которыми запрещено было торговать под страхом ареста и продавца, и покупателей. Голодные, усталые, озлобленные, стоя после работ у пекарен за восьмушкой хлебного пайка, рабочие металлических заводов Астрахани свои «очереди» превращали в митинги и искали выхода из невыносимого положения.

Власть назначила особые патрули, которые должны были разгонять импровизированные митинги. Наиболее активные рабочие были арестованы. Продовольственное положение ухудшалось, репрессии усиливались, и в конце февраля 1919 года рабочие, переизбрав Прав. союза металлистов, заговорили определенно о забастовке.

В последних числах февраля на совместном заседании Губ. сов. проф. союзов с заводскими комитетами представитель матросов волжского флота заявил рабочим, что матросы в случае забастовки выступать против бастующих не будут.

Оставалось только назначить день забастовки. С первых чисел марта работа на заводах почти прекратилась. Везде шло обсуждение вопроса о требованиях, предъявляемых к власти. Решено было требовать разрешения временно (впредь до урегулирования продовольственных затруднений) свободной закупки хлеба и свободной ловли рыбы. Но окончательные требования до начала забастовки так и не успели сформулировать.

А власть этим временем искала надежные части и стягивала их к заводам. Катастрофа приближалась. И вот во вторую годовщину февральской революции «рабоче-крестьянская власть» затопила в крови рабочую Астрахань.

Даже на фоне российского коммунистического террора, направленного якобы против классовых врагов труда, но бившего главным образом рабочих и крестьян, это — беспримерная по своему размаху в истории рабочего движения расправа. В ней равно поражают как беззащитность рабочих, так и оголенная до цинизма откровенность. Расстрелом руководил член высшего в государстве законодательного и исполнительного органа:

Всероссийского Ц.И.К. — К. Мехоношин. Этот именитый палач на всех распоряжениях и приказах полностью помещал свой громкий титул: Член Всероссийского Ц.И.К. Советов раб., крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов, Член Рев. — Воен. Совета Республики, председатель Кав. — Касп. фронта и пр. и пр.

Вот как гласило правительственное сообщение о расстреле: «10 марта сего 1919 года, в десять часов утра, рабочие заводов «Вулкан», «Этна», «Кавказ и Меркурий» по тревожному гудку прекратили работы и начали митингование. На требование представителей власти разойтись рабочие ответили отказом и продолжали митинговать. Тогда мы исполнили свой революционный долг и применили оружие…» К. Мехоношин (с полным титулом).

Десятитысячный митинг мирно обсуждавших свое тяжелое материальное положение рабочих был оцеплен пулеметчиками, матросами и гранатчиками. После отказа рабочих разойтись был дан залп из винтовок. Затем затрещали пулеметы, направленные в плотную массу участников митинга, и с оглушительным треском начали рваться ручные гранаты. Митинг дрогнул, прилег и жутко затих.

За пулеметной трескотней не было слышно ни стона раненых, ни предсмертных криков убитых насмерть… Вдруг масса срывается с места и в один миг стремительным натиском удесятеренных ужасом сил прорывает смертельный кордон правительственных войск. И бежит, бежит, без оглядки, по всем направлениям, ища спасения от пуль снова заработавших пулеметов. По бегущим стреляют. Оставшихся в живых загоняют в помещения и в упор расстреливают.

На месте мирного митинга осталось множество трупов. Среди корчившихся в предсмертных муках рабочих кое-где виднелись раздавленные прорвавшейся толпой и «революционных усмирителей». Весть о расстреле мигом облетает весь город. Бежали отовсюду. Кричали одно паническое «стреляют, стреляют»! Многочисленная толпа рабочих собралась около одной церкви. «Бежать из города», — сначала тихо, потом всё громче и громче раздается кругом. «Куда?» Вокруг бездорожье.

Тает. Волга вскрылась. Нет кусочка хлеба. «Бежать, бежать! Хоть к белым. Здесь расстреляют». — «А жена, а дети? Братцы, как же?» — «Все равно погибать. Хоть здесь, хоть там. Есть нечего. Бежать, бежать!!" Далекий орудийный выстрел. Дребезжащий странный залп в воздухе. За этим жужжанием вдруг бухнуло. Снова жужжание. Купол церкви с грохотом рушится. Бух! И опять бухающие звуки. Рвется снаряд.

Другой. Еще. Еще. Толпа мигом превращается в обезумевшее стадо. Бегут, куда глаза глядят. А форпост стреляет и стреляет. Откуда-то корректируют стрельбу, и снаряды попадают в бегущих. Город обезлюдел. Притих. Кто бежал, кто спрятался. Не менее двух тысяч жертв было выхвачено из рабочих рядов. Этим была закончена первая часть ужасной Астраханской трагедии.

Вторая — еще более ужасная — началась с 12 марта. Часть рабочих была взята «победителями» в плен и размещена по шести комендатурам, по баржам и пароходам. Среди последних и выделился своими ужасами пароход «Гоголь». В центр полетели телеграммы о «восстании».

Председатель Рев. Воен. Сов. Республики Л. Троцкий дал в ответ лаконическую телеграмму: «расправиться беспощадно». И участь несчастных пленных рабочих была решена. Кровавое безумие царило на суше и на воде. В подвалах чрезвычайных комендатур и просто во дворах расстреливали.

С пароходов и барж бросали прямо в Волгу. Некоторым несчастным привязывали камни на шею. Некоторым вязали руки и ноги и бросали с борта. Один из рабочих, оставшийся незамеченным в трюме где-то около машины и оставшийся в живых, рассказывал, что в одну ночь с парохода «Гоголь» было сброшено около ста восьмидесяти (180) человек.

А в городе в чрезвычайных комендатурах было так много расстрелянных, что их едва успевали свозить ночами на кладбище, где они грудами сваливались под видом «тифозных».

Чрезвычайный комендант Чугунов издал распоряжение, которым под угрозой расстрела воспрещалось растеривание трупов по дороге к кладбищу. Почти каждое утро вставшие астраханцы находили среди улиц полураздетых, залитых кровью застреленных рабочих. И от трупа к трупу, при свете брезжившего утра живые разыскивали дорогих мертвецов. 13 и 14 марта расстреливали по-прежнему только одних рабочих.

Но потом власти, должно быть, спохватились. Ведь нельзя было даже свалить вину за расстрелы на восставшую «буржуазию». И власти решили, что «лучше поздно, чем никогда». Чтобы хоть чем-нибудь замаскировать наготу расправы с астраханским пролетариатом, решили взять первых попавших под руку «буржуев» и расправиться с ними по очень простой схеме: брать каждого домовладельца, рыбопромышленника, владельца мелкой торговли, заведения и расстреливать.

Вот один из многочисленных примеров расправы над «буржуазией». Советская служащая, дочь местного адвоката Жданова, по мужу княгиня Туманова, «Волжская красавица», как звали ее в нижнем Поволжье, служила предметом настойчивых ухаживаний комиссаров, больших и малых — вплоть до высших. Настойчивые приставания власти всегда кончались гордым презрением честной женщины.

В дни общей расправы над «буржуазией» коммунисты решили уничтожить «яблоко раздора». Отцу, пришедшему узнать о судьбе своей дочери, показали ее обнаженный труп. К 15 марта едва ли было можно найти хоть один дом, где бы не оплакивали отца, брата, мужа. В некоторых домах исчезло по несколько человек. Точную цифру расстрелянных можно было бы восстановить поголовным допросом граждан Астрахани. Сначала называли цифру две тысячи. Потом три…

Потом власти стали опубликовывать сотнями списки расстрелянных «буржуев». К началу апреля называли четыре тысячи жертв. А репрессии все не стихали. Власть решила, очевидно, отомстить на рабочих Астрахани за все забастовки — и за тульские, и за брянские, и за петроградские, которые волной прокатились в марте 1919 года. Только к концу апреля расстрелы начали стихать. Жуткую картину представляла Астрахань в это время. На улицах — полное безлюдье. В домах потоки слез. Заборы, витрины и окна правительственных учреждений были заклеены приказами, приказами и приказами. 14-го было расклеено по заборам объявление о явке рабочих на заводы под угрозой отобрания продовольственных карточек и ареста. Но на заводы явились лишь одни комиссары.

Лишение карточек никого не пугало — по ним уже давно ничего не выдавалось, а ареста все равно нельзя было избежать.

Да и рабочих в Астрахани осталось немного. Лишь к 15 марта часть бежавших была настигнута красной конницей в степи, далеко от Астрахани. Несчастных вернули обратно и среди них-то и принялись искать «изменников» и «предателей». 16 марта на заборах появились новые приказы.

Всем рабочим и работницам под страхом ареста, увольнения, отобрания карточек приказывалось явиться в определенные пункты на похороны жертв «восставших». «Революционной рукой мы будем карать ослушников» — так кончался приказ.

Время явки уже истекло, а рабочих набралось всего лишь несколько десятков. И красной коннице был отдан приказ сгонять всех с улиц, вытаскивать из квартир и с дворов. Озверели инородцы, с остервенением рыскали по городу и жестоко пороли укрывающихся нагайками. С большим опозданием, под охраной пик и нагаек двинулось к городскому саду похоронное шествие.

Рабочие, с унылыми, плачущими лицами, не поднимая голов беззвучно шевелили губами. Жуткое по своей тишине «Вы жертвою пали» расплывалось в весеннем воздухе, едва успев превратиться в звуки. Какая злая сатанинская насмешка! Они хоронили их — своих палачей, не смея думать о своих погибших товарищах, грудами наваленных на кладбище. Они пели им — своим палачам, думая о тех, с кем бок о бок шесть дней тому назад прорывали смертельный кордон правительственных войск.

Они слушали речи коммунистов-ораторов о них — своих палачах, исполнивших «революционный долг», и не могли сказать хоть слово о расстрелянных революционерах-рабочих. «Мы отомстим, мы сторицею отомстим за каждого коммуниста! — гремел голос правительственного оратора. — Вот смотрите: их сорок семь наших товарищей, погибших за «рабочее дело».» Еще ниже наклоняются головы рабочих. Слезы.

Плач навзрыд. А оратор все заливается громким, торжествующим голосом победителя. И все грозит и грозит. Кругом общей могилы стоят сорок семь красных гробов. Вокруг них черные и красные знамена. «Революционным борцам — жизнь отдавшим за социализм», — красуется на них. «Революционные же борцы» с пиками и нагайками держат и знамена. Не прорвешься сквозь них с этого места пытки… Горе и бессилье давит, давит рабочих. А невидимый, но ощутительный ужас сковывает и мысли, и действия.

Рабочие пьют горькую чашу страданий до дна. Газеты выходят с траурной каймой. «Революционным» усмирителям посвящаются все статьи. По адресу рабочих говорится гневное: «сами виноваты». Титулованный палач К. Мехоношин направил войскам благодарственное послание… «Вы исполнили свой революционный долг и железной рукой, не дрогнув, раздавили восстание. Революция этого не забудет.

А рабочие сами виноваты, поддавшись на провокацию…» И замерла рабочая Астрахань. Молчат заводы. Не дымят трубы. Рабочие разъезжались и разбегались безудержно из города. Не смогло их остановить больше и разрешение власти ловить рыбу и покупать хлеб. Слишком дорогой ценой было куплено это разрешение. Кровью родственников и друзей было оно писано. Кровью тысяч астраханских пролетариев пахла правительственная «милость».

Огненно-кровавыми буквами будет вписана Астраханская трагедия в историю пролетарского движения. Беспристрастный суд истории произнесет свой приговор над одной из самых ужасных страниц коммунистического террора…

П. Силин [Автор — член партии социалистов-революционеров. Воспоминания написаны им в сентябре 1920 в Москве.] Астраханские расстрелы [Впервые опубликовано в сборнике: Че-ка. Материалы по деятельности Чрезвычайной комиссии. Берлин, 1922, с. 248–255.]

П. Силин

Помочь, проекту
"Провидѣніе"

Одежда от "Провидѣнія"

Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru

Застолби свой ник!

Источник — http://poznlib.ru/