Предисловие

Архивные документы

Анализ положения

Сибирская симфония

Покровительство царя

Тайна дёминского золота

«Преемник» в деле поиска

Первая демидовская дорога

Назначение дороги

Примечания

Помочь, проекту "Провидѣніе"

Предисловие

Печатный аналог: Константинова Т.А. Деятельность православных епископов Иркутской епархии против старообрядцев в конце ХVIII — первой половине ХIХ вв. // ШИРОКОГОРОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. Материалы научной конференции. Владивосток: Изд-во Дальневосточного университета, 2001. C. 39-42. (по документам госархива Читинской области)

Целью данной статьи является характеристика архивных документов, раскрывающих конфликтные взаимоотношения старообрядцев с официальной православной церковью, представляемой Иркутской епархией. Документы хранятся в фонде Нерчинского горного правления (ф.31) и Забайкальского областного правления (ф.1). К наиболее ранним источникам относятся сведения о старообрядцах, отказавшихся от хлебных взносов на содержание священникам за 1797—1801 гг. В то время Нерчинский горный округ на подведомственной территории выполнял отчасти функции органа власти в составе Иркутской губернии. Из Иркутского Губернского правления в Нерчинскую горную экспедицию 12 октября 1800 г. пришли предписания о том, что старообрядцы Верхнеудинского уезда отказались содержать священников, ссылаясь на высочайший Указ Его Императорского Величества, в котором указано, что старообрядцы Забайкалья на содержание своим священникам «дают хлеб раз в год и до нового урожая хлеба требовать запретил, а если указ будет нарушаться, то старообрядцы могут обращаться в суд» [1].

В одном из дел включено распоряжение начальнику Нерчинских горных заводов Я.А. Рычкову от 10 января 1812 года от министра внутренних дел, о том, чтобы деликатно, « … не причиняя никаких притеснений или неудовольствия жителям … выявить число оных, порознь мужска и женска пола … [2]. Также в деле представлены списки старообрядцев, их жен и детей, с указанием места жительства и возраста. Всего в 1811 году в Нерчинском горном округе (Нерчинском Заводе, Кутомирском, Шилкинком, Нерчинской горной конторе, Кадаинском, Кличкинском, Газимуровском, Аргунском горных правлениях) и Уровской волости проживали 73 мужчины и 53 женщины [3]. Аналогичный список за 1826 год включает старообрядцев, живущих в Кутомарском, Шилкинском, Петровском, Александровском заводах, Нерчинской горной конторе, Кличкинском руднике, Уровской, Газимуровской волостях, при Култуминских приисках, где по совокупности проживало 95 мужчин и 70 женщин. Такого рода списки позволяют проследить генеалогические корни старообрядцев, живших в Забайкалье. Сравнивая списки за 1826 г. и за 1811 г., можно сделать вывод, что изменения численности старообрядческого населения Восточного Забайкалья за 15 лет не произошло. По данным забайкальского областного правления за 1854, раскольников (старообрядцев) в Чите, Нерчинске, Верхнеудинске почти не было, основное число семейских проживало в Верхнеудинском округе, там находилось 14 молитвенных домов; при них проживало 5 750 мужчин и 5781 женщин. Основные молитвенные дома находились в Тарбагатайской волости — 6, в Мухоршибирской волости — 6 и Окиноключевской — 2. В Нерчинском горном округе число старообрядцев резко сократилось по сравнению с 1826 г. — там проживало 10 мужчин и 19 женщин (но, возможно, что составление списков не велось так тщательно, как в 1856 г.). Всего в Забайкальской области проживало 9 010 мужчин и 8 471 женщина [4].

Архивные документы

Архивные документы Забайкальского областного правления по поводу «прекращения» противозаконных действий старообрядцев Забайкальского края против православной веры за 1826—1856 годы» отражают конфликт между епископом Иркутским, Нерчинским и Якутским Иннокентием и старообрядцами. Формально причиной конфликта послужило донесение императору от бывшего Генерал-Губернатора Восточной Сибири генерал-лейтенанта Броневского о дествиях, переселенного из Костромской Епархии Игумена Израиля, распространявшим ересь. Действия свои он начал в 1834 году, превратно толкуя священное писание, и уверяя, что церковь осквернена и церковные обряды изменены, и делал отпущение грехов. В донесении говорилось, что в Забайкальском крае умножились кресты на горах и других урочищах, особенно там, где пребывали государственные преступники. Броневский утверждал, что это сектанская мистическая деятельность не без важной политической цели. Епископ Иннокентий был включен в состав секретного комитета. Израиль был лишен сана и сослан на Соловецкий монастырь. Генерал Губернатор Восточной Сибири генерал-лейтенант Руперт 1 мая 1833 г. предписывает начальнику Верхнеудинского, Нерчинского округов и Троицкосавского пограничного вести секретные наблюдения за религиозным настроением тамошних жителей на предмет существования у них мистических сект. 14 марта 1839 г. он пересылает Иркутскому гражданскому губернатору записку о том, что «поступившие от старообрядцев Верхнеудинского округа прошения об оставлении в прежнем положении часовен и молитвенных домов, просителям дать законное удовлетворение и меня о последующем прошу уведомить … » [5]. Вместе с тем чиновнику Верхнеудинкого округа Мандрике было дано поручение снять кресты и колокола, но с поручением он не справился; об этом и было сообщено епископу Нилу (сменившего в этой должности епископа Иннокентия). Затем поручено было выполнить это задание сотнику Посольскому, который сообщил: « … что раскольники упорствуют в снятии колоколов и крестов, другие же соглашаются на снятие колоколов, решительно препятствуют снятию крестов» [6]. В своем сопротивлении воли начальству раскольники опирались на 48 статью 14 тома Свода Законов, допускающих раскольнические церкви, часовни и молитвенные дома, построенные до 17 сентября 1826 г., оставлять в том положении, в каком они в это время были. В апреле 1839 г. епископ Нил пишет письмо гражданскому губернатору г. Иркутска — А.В. Пятницкому, в котором, он обращает внимание на законы от 03.09.1774, 05.05.1774, 22.12.1817, 21.02.1818, запрещающие иметь на часовнях главы, строить самовольно колокольни и заводить колокола, подчеркивая, что главное условие существования часовен в то время, это уничтожение на них глав. Епископ Нил приводит слова Петра I «что раскольники суть люты неприятели и Государю и Государству непристанно зло мыслящие» [7].

Весомый документ Министру Внутренних Дел России представил Генерал-Губернатор в Сибири генерал-лейтенант Руперт от 30 декабря 1838 года в виде выписки из представлений Преосвещенного Иркутского — Святейшему Синоду по делу о забайкальских ересях. Сообщается, что первые раскольники появились в Забайкалье около 1770 г., через последовавшие переселение из западных губерний. В 1830-е гг. в Забайкалье пришло уже не менее 20 тыс. старообрядцев и почти все они живут в Куналейском, Мухоршибирской, Тарбагатайской и Урлукской волостях Верхнеудинского и Троицкославского уездов. Православные находятся под влиянием старообрядцев и в православной вере не сильны. Кроме того раскольники, как правило состоятельные люди, и это очень влияет на бедняков. Преобладает поповщинский толк, который ближе к Единоверию. Большего всего хлопот приносит Тарбагатайская волость, где вызывают беглых попов из внутренних губерний России. Мнение гражданского губернатора Броневского о существовании мистических сект не поддерживается. Особое мнение высказывается и о крестах. Они обыкновенно находятся на могилах, на полях, и на «некоторых местах памяти достойных» для совершения молебствования, это результат «чистой набожности, а не символ новейшего ложемудрствования». И когда они появляются напротив тюрем, то главной причиной появления креста — это утешение этих людей, свои молитвы из тюремных замков они обращают к неизвестно кем поставленным крестам. Эту деятельность можно считать обыкновенным человеколюбием (исключение составляют два креста поставленных игуменом Израилем, и их надо действительно убрать). Благодержащие священнослужители не соглашаются приезжать за Байкал, необходимо готовить кадры на месте. Кроме того не надо выдворять раскольников из Забайкалья, чтобы влияние их не распространялось на переселенцев.

Анализ положения

После анализа положение дел и взаимоотношения православной церкви с раскольниками, епископ Нил вновь возвращается к необходимости снятия крестов и колоколов с часовен и молитвенных домов и предание суду раскольников виновных в совершении треб8.

В 1840 году в большинстве селений, даже опираясь на воинскую команду, снять кресты и колокола не удалось — раскольники дали энергичный отпор представителям власти. Земскому суду было поручено провести следствие за оказание сопротивления. В деле есть прошения старообрядцев, которым они стараются спасти часовни и молитвенные дома, в них разные оправдательные документы, подтверждающие, что сопротивление власти было отчаянным, кое-где переходящим в силовое противостояние. В мае 1840 года епископ Нил делает выводы о том, что сопротивление части старообрядцев удалось сломить и выражает надежды на сотрудничество православной религии с религией староверцев. Он просит Св. Синод разрешить упорствующих старообрядцев, прошедших каторгу, и не отказавшихся от своей веры, наказывать выселением в Якутию.

Просмотренные документы позволяют сделать следующие выводы: старообрядцы жили полностью в четырех волостях Иркутской губернии; число их было достаточно стабильным; в основном они относились к зажиточной части забайкальцев; никакие меры православной церкви и официальной губернаторской власти не смогли заставить старообрядцев отказаться от их веры.

Т.А. Константинова

Сибирская симфония: государство и церковь как союзники в процессе освоения Сибири

В мировой истории сложилась множество форм взаимодействия христианской церкви и государства, среди которых выделяются такие:

1. превращение верховной государственной власти в центр религии (цезоропапизм);

2. подчинение государства религиозным учреждением (папоцезаризм);

3. союз церкви и государства, в основе которого лежит идея гармонии и согласия (симфония властей), где под «симфонией» подразумевается созвучие в деятельности двух ветвей власти.

Святые ворота Софийского двора в Тобольске. Фото с сайта vtobolsk.ru

Доктрина «симфонии властей»[1] была заимствована в свое время Русской церковью у Византии. Нужно отметить, что эта доктрина выражает идеальное взаимоотношения между государством и церковью, что на практике, на наш взгляд, осуществлено не было за все время совместного существования государственных и церковных структур. В своем сообщении мы попытаемся выявить факты взаимодействия в дореволюционный период властей гражданских и церковных на примере Сибири и показать, были ли реальные предпосылки для созвучия в деятельности двух ветвей власти.

С самого начала присоединение территории Сибири к Русскому государству новые земли воспринимались православными людьми того времени, как территория «неосвященная светом христовым», о чем сообщается в Сибирских летописи, где цель похода Ермака определяется, как «очистити место святыни», а затем на месте этом должны будут «соделашася святыя божия церкви в прибежище православным христианом, а во славословие Отцу и Сыну и Духу Святому»[2]. Как писал П. А. Словцов: «Политическое возобладание русскими Сибирью равномерно совершалось и в христианском разуме, через сооружение часовен, церквей, монастырей и соборных храмов. Общее правило тогдашних русских: где зимовье ясачное, там и крест или впоследствии часовня»[3].

После того, как за Уралом стали появляться первые русские города с церквями и часовнями, непременными атрибутами повседневной православной жизни, встал вопрос о единоначалии сибирского церковного управления, которое первоначально осуществлялось духовенством Казанской, Ростовской или Вологодской епархий, что по ряду причин не давало положительных результатов.

В связи с этим во время царствования Михаила Федоровича, при патриархе Филарете было принято решение об открытии самостоятельной Сибирской епархии с размещением архиерейской кафедры в Тобольске, куда 8 сентября 1620 года для архиерейского служения был назначен архиепископ Киприан (Старорусенин).

На наш взгляд, это решение хоть и было принято своевременно, но без подготовки его претворения: отсутствовала материальная база, не был подготовлен соответствующий штат церковнослужителей, свое решение царь и патриарх не согласовали с местной администрацией, которая практически была поставлена перед фактом образования епархии как таковой. И сама отправка первого сибирского архиерея очень напоминала, выражаясь современным языком, десантирование служителей церкви на вражескую территорию, то не замедлило сказаться с самых первых шагов пребывания архиепископа на сибирской земле. В исторической литературе, особенно дореволюционного периода, этому событию уделяется довольно значительное внимание и мы не будем останавливаться с чем пришлось столкнуться архиепископу во время своей поездки и на месте его дислокации. Важно другое: гражданские власти не были заинтересованы в присутствии на вновь обживаемых территориях иных не подчиненных им властных структур.

А потому уже с первых дней пребывания владыки Киприана в Сибири наблюдается противостояние, переросшее затем в длительный конфликт, между ним и сибирскими воеводами. Начался он с вопроса расселения архиепископа и его свиты. Как сообщает на этот счет П. Н. Буцинский, тобольскому воеводе Матфею Годунову и его товарищу Волконскому, царем Михаилом Федоровичем было направлено послание, согласно которому предписывалось к приезду архиепископа построить соборную церковь, архиепископский дом, а также поварню, избу для певчих дьяконов, конюшню, погреб с ледником и другие постройки. Для этих целей в Тобольск была послана довольно значительная по тому времени сумма в 1094 руб. В то же время Михаил Федорович приказал тобольскому воеводе: «Как архиепископ приедет в Тобольск и ты бы тот двор, на котором ныне стоишь, очистить для архиепископа, а сам съехал бы на другой двор до тех пор, пока в городе поставят архиепископский двор»[4].

Однако Годунов не счел нужным выполнить царское предписание и направил навстречу архиепископу послание следующего содержания: «По указу Государя велено мне очистить тебе тот двор, на котором я теперь стою, а самому переехать в другой двор в городе, но другого двора в городе нет и съехать мне некуда, а потому тебе господине отписать, где велишь в Тобольске себе дворы очистить»[5]. Оказавшись в безвыходном положении, Киприан вынужден был пожаловаться патриарху, а тот, в свою очередь, царю. Следствием этого стал новое довольно жесткое по содержанию царское послание к воеводе о неукоснительном исполнении предписанного ранее. На сей раз Годунову пришлось повиноваться и на какой-то срок освободить занимаемые им воеводские палаты.

Но архиепископ Киприан, не желая обострять отношений с воеводой, лишь на непродолжительный срок остановился в предложенном ему месте и вскоре переехал на «старое городище», оставленное гражданскими властями после пожара, где принялся за возведение соборной церкви, архиерейского дома и других служебных помещений. Но имевший прочные связи при дворе и к тому же обиженный подобной бесцеремонностью воевода не желал устанавливать дружеские отношения с владыкой, и неприятие это вылилось в довольно мелочные поступки с его стороны: церковнослужителям отказывали в обеспечении их дровами, солью, рабочими подводами и пр., о чем Киприан аккуратно сообщал в Москву.

Как видим «сибирская симфония», иначе говоря, созвучие во взаимоотношениях первого сибирского архиепископа с гражданскими властями не заладились с самого начала, чему немало способствовала непредусмотрительность центральной власти и желание облагодетельствовать одну из сторон за счет другой.

Совсем не желая обвинить царя и его отца, патриарха Филарета, в разжигании конфликта позволим себе взглянуть на возникшую ситуацию с позиций дня сегодняшнего. Как ни парадоксально это звучит, но московским властям подобное положение дел оказалось на руку, поскольку благодаря тому они стали получать регулярную информацию каждой из конфликтующих сторон о происходящих событиях в своей отдаленной вотчине. Если до открытия епархии московские власти вынуждены были полагаться на доклады гражданских властей, которые далеко не всегда вызывали у них доверие, то теперь они имели сведения, что называется из первых рук. Наши предположения подтверждает и грамота Михаила Федоровича, направленная непосредственно сибирскому владыке 20 февраля 1621 года. В ней в частности говорится: «Тебе б, богомольцу нашему, в Тобольске и тобольском уезде велеть порасмотреть над нашими служивыми и торговыми людьми, на нашими посопными и пашеннами крестьянами – кто сколько пашни пашет на себя и на нас, какими угодьями владеют и какими торгами торговые люди промышляют и что с торгов и пашен каких податей платять…». Далее предписывалось узнать как потратил тобольский воевода 500 рублей денег, направленных ему на устройство сибирских христианских хозяйств с целью покупки инвентаря и семян для посева, а также «не заставляют ли их воеводы на себя пашни пахать или делать какие изделия…». И обо всем этом архиепископ должен был немедленно сообщать непосредственно в Москву. Кроме того, в других царских грамотах Киприану предлагалось принять участие в переписи жильцов сибирских городов, описание вновь приобретенных земель и сделать это тайно, посредством опроса «русских и инородцев, ясачных татар, остяков, вогулов и пашенных крестьян».

Как видим, кроме основных своих обязанностей по совершению церковных обрядов и миссионерской деятельности среди сибирского населения архиепископ должен был выступать в роли ревизора и контролировать действия гражданских властей, которым центральная власть, судя по всему, далеко не во всем доверяла. Михаил Федорович по достоинству оценил эти внецерковные заслуги сибирского владыки, о чем и сообщил ему в одном из посланий и: «ты, богомолец наш, то учинил гораздо, что о нашем деле радеешь и всяких людей нужду рассматриваешь и нам о том ведомо чинишь…». Так что говорить о каком-либо единстве действий между властью гражданской и духовной на первом этапе их совместного руководства Сибирью не приходится. И в этом в первую очередь нужно винить самого царя, патриарха и подведомственный им аппарат, для которых объединение и сплоченность их сибирских наместников была попросту невыгодна.

И дальнейшие шаги первого сибирского епископа были направлены на приобретение им лично и вверенным ему клиром материальной независимости от светской власти. Для этих целей с ведома Москвы к Софийскому дому были приписаны многочисленные сельскохозяйственные угодья и рыбные промыслы, что позволило деятельному владыке в короткий срок заложить ряд деревень и заимок, крестьянство которых занималось обеспечением нужд и потребностей сибирских церковнослужителей. И уже через довольно незначительный срок преемники Киприана смогли довести производство сельхозпродуктов до объемов, во многом превышающим государственные поставки и перейти на самообеспечение.

После смещения со своего поста воеводы Годунова, в чему, несомненно, приложил руку владыка Киприан, в 1623 году в Тобольск прибыл новый воевода боярин Ю. Я. Сулешов, который современниками характеризуется как человек прогрессивных взглядов и исключительной честности, у которого установились деловые и дружеские отношения с архиепископом и есть основания говорить о зарождении заявленной православными идеологами «симфонии». Но исполнение ее продолжалось недолго, поскольку уже через год Сулешев получил другое назначение, а вслед за ним и архиепископ Киприан отбыл из Тобольска.

Покровительство царя

Покровительство царя сибирским владыкам не могло остаться незамеченным для сибирских воевод. Не думается, что они поменяли свое отношение к ним, но сделали для себя определенные выводы на этот счет. Тем более, что в царских именных наказах вновь назначаемым на сибирскую кафедру архиереям довольно определенно говорилось об их надзирательных функция, о чем воеводы наверняка были поставлены в известность.

Так, когда получил назначение на сибирскую архиерейскую кафедру второй архиепископ Макарий (Кучин), то в наказе, присланном ему в 1625 г., предписывалось, как и его предшественнику, заниматься делами не только церковными, но и гражданскими. В «Наказе» в частности говорилось: «А услышит архиепископ, какое бесчинство в сибирских людях в детях боярских и посадских во всяких людях, или в самих боярине и воеводах и в дьяках…», то он должен был их первоначально увещевать, а если данная мера не поможет, то сообщать о том царю и патриарху самолично. Кроме того, архиепископ должен был наблюдать за поведением гражданских чинов: не бражничают ли, как берегут ли государево добро, не вводят ли дополнительные налоги с крестьян и посадских и т. п.

Такая широта полномочий позволяла сибирским архиепископам чувствовать себя не только независимыми от гражданских властей, но и осознавать в известной мере свое превосходство над ними. Об этом говорит донесение архиепископу Макарию, присланное от верхотурских воевод в 1627 г. о «росписи служб своих и прибылей, какие они учинили государю», сопровождающееся нижайшей просьбой довести их до сведения царя Михаила Федоровича. Факт, говорящий о многом.

И все же царское расположение к «сибирским богомольцам» не давало им полной свободы действий, особенно если это касалось внутренних церковных распорядков и участия в конфликтах между власть имущими. Многое зависело от конкретной ситуации и личных качеств епархиального архиерея. Так, архиепископу Нектарию пришлось в полной мере испытать на себе неприятие сибиряками строгостей, которые он, выходец из Ниловой пустыни, и как писали о нем «постник и пустынник», попытался ввести в епархии. С самого начала владыка запретил клирикам употребление казенного вина, причитающегося согласно устава, монастырским и церковным служителям. Положенные на эти цели около 100 ведер в год он велел заменить медом, что сразу же повлекло массу жалоб на архипастыря в Москву. К тому же вольно или невольно он оказался вовлечен в затяжной конфликт между старшим тобольским воеводой М. М. Темкиным-Ростовским и его «товарищем» А. В. Волынским. Приняв сторону одного, он оказался подвержен критике другого, что опять же выявилось в многочисленных жалобах и доносах к царю. По этому поводу Нектарий писал царю: «я человек пустынный и всякия мирские дела мне не за обычай» и просил разрешения вернуться обратно в Нилову пустынь, что в конечном итоге и было ему разрешено. В бытность управления сибирской епархией архиепископом Нектарием следует отметить факт передачи гражданским властям для последующей раздачи населению двух тысяч четвертей хлебных запасов во время неурожая 1639 года[6]

При архиепископе Герасиме (Кремлеве) (1640—1650) хозяйственная деятельность Софийского дома достигла наибольшего расцвета, что позволило московским властям часть приписанных к архиерейскому дому крестьян перевести в подчинение непосредственно царю, но это мало сказалось на обеспечение сибирского клира сельхозпродуктами, а так же поставляемыми в церковные закрома рыбными, охотничьими и иными припасами. Ряд исследователей отмечают, что хозяйственная деятельность Софийского дома развивалось более интенсивно, чем воеводская. В результате на этом поприще начались разногласия между властью духовной и светской, заключавшиеся во взаимных претензиях на наиболее продуктивные земельные угодья, что отнюдь не способствовало единению между властными структурами. К тому же личность владыки Герасима, человека властного и деспотичного, о чем можно судить по многочисленным жалобам сибиряков на своего архипастыря, не дает оснований видеть хотя бы зачатки совместных действий на сибирском управленческом поприще.

Последовавший за ним архиепископ Симеон много сил потратил на строительство новых монастырей, в том числе Якутского Спасского, Туруханского Троицкого, Томского Алексеевского, Кондинского Свято-Троицкого, Тобольского Иоанновского и др., чем внес немалый вклад в распространение православной культуры в Сибири, но деятельность эта осуществлялась практически без участия гражданских властей, а в основном за счет епархиальных средств и отчасти денег и стройматериалов, присылаемых непосредственно из Москвы.

В 1668 г. для поднятия статуса сибирской церкви была учреждена Сибирская митрополия самая обширная в России по занимаемой ей территории. Примечательно, что в конце XVII века каменное строительство в Сибири началось с возведения зданий на Софийском дворе. На тот же период пришлось появление за Уралом первой волны приверженцев старообрядчества. Как ни парадоксально, но именно на волне борьбы с церковной оппозицией произошло практическое объединение сил государства и церкви. Впервые властные структуры столкнулись с реальной надвигающейся на страну опасностью гражданской войны, а потому внутренние раздоры и обиды были на время забыты. Но и в этой сложной обстановке не обошлось без конфликта митрополита Павла с воеводой Михаилом Приклонским, которого владыка вынужден был «за презорство, гордость, неистовое житие, блудодеяние, непристойные и порочные слова» отлучить от церкви. По просьбе митрополита царь отозвал Приклонского из Тобольска и подверг опале[7].

Когда по воле Петра I был упразднен институт патриаршества и учреждено синодальное правление, то духовенство оказалось в полном подчинении у государственных структур, что, казалось бы должно было способствовать его сближению со светскими властями, но этого не случилось. Если можно говорить о некотором объединении усилий и проявлению доброй воли между губернатором М. П. Гагариным и митрополитом Филофеем (Лещинским) в период миссионерских поездок сибирского просветителя в отдаленные уголки Сибири, то другие аналогичные примеры подыскать трудно. Как ни вспомнить практически открытое противостояние екатерининского вельможи Д. И. Чичерина и митрополита Павла (Конюскевича), после отстранения которого от Сибирской кафедры прекратила свое существование и Сибирская митрополия. Были и иные случаи, но не столь яркие и заметные. В большинстве своем гражданская власть не проявляла интереса к делам духовным, а церковный клир платил ей той же монетой. Были и редкие исключения, среди которых можно привести пример деятельности первого генерал-губернатора Западной Сибири Петра Михайловича Капцевича, который проявлял личную инициативу по многим вопросам духовного ведомства, вникал в состояние епархиальных дел, ратовал за открытие в Тобольской духовной семинарии госпиталя, татарского класса и пр., но это всего лишь исключение.

На наш взгляд подобная картина сложилась в силу давней традиции разделения сфер влияния между этими двумя структурами, которые искали взаимоподдержки друг у друга лишь в экстраординарных случаях. Общего поля деятельности для них просто не существовало. Картина несколько изменилась, когда во второй половине XIX века в России и в том числе в Сибири стали возникать общественные церковные объединения, получившие названия «братств». В них могли входить как светские так и духовные лица, исповедующие православную веру и объединенные идеей расспространения Христовых заповедей во всех слоях населения. Возглавляли церковные братства обычно епархиальные архиереи, а в состав почетных членов избирались губернаторы или их помощники. Волей или неволей они для поддержания собственного престижа должны были встречаться на собраниях братств или иных общественных объединений, участвовать в совместных мероприятиях, делать совместные заявления и пр. Именно на неформальной основе мы можем наблюдать ту самую «симфонию властей», добиться которой не представлялось возможным за весь предыдущий период совместной деятельности в Сибири двух властных структур.

Итак, церковь и государство, действуя чаще всего независимо друг от друга, сумели после присоединения Сибири к России за три с небольшим столетия создать на ее территории полноправный регион Российской империи. За счет этого страна значительно увеличивала людской ресурс, экономический и сырьевой потенциал, получила выход к океанскому побережью, к границам многих государств, с которыми вела взаимовыгодную торговлю. Но если мы попытаемся ответить на вопрос: можно ли было сделать это с меньшими потерями и затратами, то напрашивается вполне очевидный ответ – да, если бы действия всех ветвей власти были согласованы. И на современном этапе перед государством и церковью стоят те же самые проблемы, хотя роль православной церкви в настоящее время во многом отличается от ее дореволюционного прообраза. По словам Патриарха Алексея II: «О симфонии в византийско-древнерусском смысле сегодня говорить не приходится. Однако это не значит, что Церковь и государство не должны искать согласия, партнерства, то есть, опять же, «симфонии», в новых условиях»[8].

И подводя окончательный итог рассматриваемому нами вопросу, позволим себе закончить краткий обзор его в форме литературного пассажа и заявить, что симфоническое звучание не может быть осуществимо, если исполнители играют по различным партитурам и тем более без единого дирижера. Нет, дирижерская палочка, в руках царственных особ, конечно же, существовала, но находилась не всегда в умелых руках и исполнители не всегда и не во всем понимали своего дирижера. К тому же не все из них обладали отменным слухом, чтоб провести всю партию до конца и без фальшивых нот. И все же... Попытки по созданию и исполнению «сибирской симфонии» были, но слушатели, которые слишком долго ждали ее качественного исполнения, в конечном итоге предпочли симфонии революционные гимны, чем все и закончилось на известном временном этапе. Сегодня мы можем вновь наблюдать очередную попытку по созданию и исполнению нового музыкального произведения, названия которому пока еще не придумано.

В.Ю.Софронов

Тайна дёминского золота

В долине одного из притоков Китоя в Восточных Саянах до сих пор существует не открытое официально богатое месторождение рудного золота… «…В мире есть кумир священный, тот кумир – телец златой…». Прав Мефистофель: во все времена и на всех континентах люди поклонялись и продолжают поклоняться лишь «презренному металлу»; все войны, революции и перевороты, крестовые походы и великие географические открытия имели и имеют одну лишь первопричину – овладение богатствами, и в первую очередь, семьдесят девятым элементом Периодической системы Д. И. Менделеева – золотом.

И нет ничего удивительного в том, что именно вокруг золота возникло множество легенд и преданий – вроде того, что «ноги» радуги указывают местонахождение клада, а замурованная в фундамент дома золотая монета принесёт обитателям его богатство и благополучие. Отдельно можно рассматривать рассказы о реально существующем золоте, спрятанном во время оно и до сих пор не найденном. Такие предания встречаются по всему миру – в Европе до сих пор ищут золото Ордена Тамплиеров, на Карибском побережье – пиратские клады, в европейской части России, в частности, в Смоленской области – канувший «золотой обоз» Наполеона Бонапарта…

Сибирь в этом списке – далеко не исключение: кому из вас, господа, не приходилось слышать, к примеру, о запрятанном где-то на западном побережье Байкала золоте Чингиз-Хана? А если вам приходилось бывать на Алтае, в небольшом городке Змеиногорске, то вам, несомненно, показывали Караульную сопку, близ вершины которой бьёт ключ – и объясняли происхождение ключа тем, что внутри сопки скрыто подземное озеро, по которому плавает струг Ермака Тимофеевича, груженый червонным золотом…

Минувшее столетие добавило в местный «золотой» фольклор ещё одну легенду – о «золоте адмирала Колчака». И абсолютно неважно, что колчаковский золотой запас был вывезен чешско-словацкими легионерами в качестве «платы» за предательство адмирала – «колчаковское золото» искали, ищут и будут искать. В 70-е годы прошлого столетия иркутские кладоискатели часто выезжали на тот же Алтай, в верховья речки Катуни, где расположены Талдинские пещеры. Сама местность, в которой находятся эти пещеры, по площади своей невелика, но обилие гротов, арок, провалов и лабиринтов, в которых сам Мефистофель ногу сломает, не даёт возможности говорить, что здесь всё уже изучено и исследовано. И до сих пор бытует история о виденной кем-то в одной из пещер, и вновь затем затерянной деревянной колоде, скреплённой стальными стяжками. Что могло в ней храниться?…

Публикации последних лет о гражданской войне в Сибири лишь подстегнули интерес к теме. Согласно легенде, уже подъезжая к станции Черемховой, Верховный правитель адмирал Колчак , уже, вероятно, предвидя свою трагическую судьбу, отпустил личный конвой, приказав офицерам и солдатам конвоя прорываться на юг, и распорядился выдать им в награду за верную службу, несколько ящиков, груженых золотыми монетами царского чекана. Ящики эти были опечатаны теми же свинцовыми пломбами, что и перевозившие золотой запас вагоны – маркировка на них гласила: «Рейсъ Челябинскъ-Чита». Повторюсь, рассеаз о получившем в награду за верность и отпущенном адмиралом Колчаком лейб-конвое – всего лишь, легенда – и всё же… Одну из таких вагонных пломб автор держал в своих руках – она была найдена иркутскими поисковиками в тайге, в районе станции Зима, двенадцатью километрами южнее Транссибирской магистрали. Косвенная улика, подтверждающая правдивость старой легенды, размером с современную пятидесятикопеечную монету…

Но если история о «колчаковском золоте» достаточно известна в Иркутске (да только ли – в Иркутске?), то легенда о таинственном «Дёминском золотом руднике» на протяжении последних десятилетий была предана забвению: если кто и слышал о «дёминском золоте», так это, скорее всего, небольшое число инженеров-геологов, занимающихся изучением Восточного Саяна.

История берёт своё начало в последних десятилетиях девятнадцатого века, когда из легендарного Александровского централа - известной на всю Россию каторжной тюрьмы - совершила побег группа заключённых. Более года объявленные вне закона беглецы скитались по тайге, но цена обретённой свободы оказалась слишком высока: из двенадцати человек выжить удалось только одному – отличавшемуся необыкновенной физической силой взломщику Дмитрию Дёмину. Для остальных одиннадцати беглецов последним земным пристанищем стали непроходимые Саянские ущелья. Дёмину повезло трижды: кроме удачного побега, и того, что он не разделил судьбу своих товарищей, в долине одного из притоков реки Китой беглый арестант обнаружил обширное месторождение рудного золота. Быть может, этот человек родился «в рубашке» и под счастливой звездой, а может (и вполне вероятно), что всё выглядело совсем иначе: на золото наткнулся не Дёмин, а кто-то из его товарищей, что, в конце концов, и стало причиной гибели всей группы каторжников. Известное дело: закон – тайга, прокурор – медведь… А Дмитрий Дёмин, напомню, отличался богатырским сложением. Впрочем, это всего лишь догадки…

Как бы то ни было, но Дмитрий Дёмин добрался до селения Тунка, где за полпуда (8 кг) драгоценного металла выправил себе через местное начальство документы и получил право на жительство, а со временем, обзавёлся и крепким хозяйством, и семьёй, и умер дожив до глубокой старости. Время от времени, бывший каторжник исчезал на месяц-другой в тайге, но в отличии от односельчан, шёл он промышлять не зверя, а отправлялся к своему тайному горному руднику, дабы пополнить золотой запас.

Со смертью Дёмина, «адрес» золота теряется – в силу неизвестных нам причин, он не открыл своим наследникам сложную систему ориентиров, по которым следовало добираться до месторождения. Но… шила в мешке не утаить, и уже на рубеже XIX и ХХ столетий слух о богатом золотом месторождении в Саянах достиг губернского города Иркутска. Само собою, в Иркутске нашёлся и предприимчивый человек, вознамерившийся разыскать неизвестное золотое месторождение в Саянах – сибирский промышленник Кузнецов, владелец прииска Нюрун-Дукану на севере Байкала, человек с огромным опытом и практикой – он скрупулезно проследил все засечки, затеси и копанки покойного Дёмина. Кузнецовская экспедиция, в конце концов, увенчалась успехом – об этом свидетельствует его докладная записка в Горное управление. Но… Но Кузнецов внезапно погибает, а с ним уходят в неизвестность и точные координаты месторождения: дело в том, что по действовавшим в начале ХХ века правилам, точные данные о месторождении сообщать в Горное управление было не обязательно – а никаких планов, карт или схем Кузнецов, человек крайне осторожный, не оставил, целиком полагаясь на собственную память.

«Преемник» в деле поиска

«Преемником» Кузнецова в деле поиска загадочного месторождения стал работавший на кузнецовских приисках горный инженер Шнелль, который знал от своего бывшего хозяина и о целях его одиночной экспедиции в Восточные Саяны, и о докладной записке, направленной тем в Горное управление. Шнелль снаряжает ужен на собственные средства ещё одну поисковую экспедицию, и привлекает к участию в ней молодого коллегу, горного техника Новикова. Экспедиция Шнелля-Новикова проработала в Саянах почти три года, однако, всё было напрасно – на этот раз, обнаружить «дёминский рудник» не удалось. Педантичный же немец Шнелль, подсчитав все расходы, связанные с работой экспедиции, счёл дальнейшее финансирование предприятия нецелесообразным.

Новикову пришлось вернуться к своей прежней работе на кузнецовских приисках, однако, от идеи обнаружить таинственное месторождение он не отказался. В протяжении почти десятка лет он продолжал, в меру своих возможностей, собирать сведения о Дёмине и затерянном в горах золотом руднике, и уже обладал достаточным банком данных для организации новой экспедиции, финансировать которую согласился всё тот же Шнелль. Приступить к работе новая, уже третья, экспедиция должна была с началом полевого сезона 1917 года…

Но в 1917 году было уже не до экспедиций. Дальновидный и практичный Шнелль, которому было, что терять, сразу сообразил, чем может кончиться мартовское уличное ликование – и, решив не рисковать, благополучно отбыл на историческую родину, в Германию. Русский же интеллигент Новиков, которому терять было нечего, и которому новые порядки также пришлись не по вкусу, в конце концов, делает свой выбор и становится под знамёна Белого движения. И вот здесь-то и происходит в его судьбе совершенно неожиданный, даже мистический, поворот: отряд, в котором сражался Новиков, разгромлен красными партизанами; только ему и ещё двоим колчаковцам удаётся спастись, и вся маленькая группа скрывается в саянских ущельях. И однажды – совершенно случайно! – натыкается на то самое дёминское месторождение, на поиски которого Новиков потратил столько лет!…

Однако, золото само по себе – вещь, абсолютно непригодная в пищу, а меж тем, вся группа измучена голодом и ослаблена тяжёлым переходом – поэтому, вынести на сей раз с собой удаётся крайне мало. Когда же, наконец, Новиков и его товарищи вышли к какому-то населённому пункту, их тут же арестовали. Новиков был осуждён большевицким судом по обвинению в «вооружённом сопротивлении рабоче-крестьянской власти» и следующие пять лет своей жизни провёл за решёткой. Впрочем, могло случиться и хуже: для очень и очень многих подобное обвинение заканчивалось расстрелом…

В 1926 году, после освобождения из под стражи, Новиков перебирается в Тунку и устраивается на работу в местное отделение Центросоюза. После всех перенесённых злоключений, он никому не рассказывает о своём прошлом, и живёт лишь мечтой о «дёминском золоте», которое, если повезёт, поможет ему перебраться в Манчжурию и обеспечит безбедную жизнь респектабельного эмигранта в столице «русской Манчжурии» – Харбине. Через год после своего освобождения, собрав необходимые средства, он решается, наконец, на организацию ещё одной, уже четвёртой, экспедиции к золотому руднику.

Однако, здоровье подорвано и годы не те, и об одиночной экспедиции не может быть и речи, поэтому Новиков открывает свою тайну двоим своим коллегам – неким Шведову и Дорожному, которым предлагает отправиться за золотом вместе. Но прежде, Новиков ставит ряд условий, среди которых – полное сохранение тайны месторождения до более благоприятных времён (как и многие в те годы, Новиков рассчитывал на скорое падение соввласти) и передача ему контрольного пакета акций нового прииска. Новые «компаньоны» – Дорожный и Шведов – соглашаются на все выдвинутые условия без всяких возражений: оба они уже давно завербованы органами ОГПУ, и среди прочего, несколько лет собирали данные о дёминском руднике, но вывести на его след своих хозяев им никак не удавалось. Здесь же, казалось, сама судьба отдавала золото в руки чекистов: оба сексота получили подробные инструкции, а уполномоченному ОГПУ в Тунке была дана директива о немедленном аресте Новикова сразу же по возвращении его из экспедиции и препровождении его в Иркутск.

В мае 1927 года отряд из пяти человек вышел из Тунки в Саяны. Кроме Новикова, Дорожного и Шведова, в его состав вошли местные жители, братья Леоновы, взятые в качестве рабочих. Но уже в начале августа того же 1927 года Леоновы возвращаются в Тунку и сообщают, что основной состав экспедиции погиб при переправе через реку Китой. Это сообщение не вызвало ни у кого подозрений, но, как довольно часто бывает, правда выплыла наружу совершенно случайно: в декабре 1927 года проводник экспедиции Союззолота А. Краснов в низовьях реки Шумак , возле одного из малопосещаемых зимовий обнаружил останки Новикова, Шведова и Дорожного со следами насильственной смерти. Уже в начале следующего года, по докладу Краснова, на месте преступления работала специальная следственная комиссия, подтвердившая первоначальные выводы сообщившего об убийстве проводника. Братья Леоновы были арестованы и осуждены на 10 лет тюремного заключения. Уже в тюрьме, один из братьев описал маршрут и передал его официальным властям, однако описание это очень и очень приблизительно. Вот что, в частности, в нём говорилось:

«…Нужно подняться вверх по Шумаку 10 км и здесь от соответствующей затеси повернуть вправо, перевалив водораздельный хребет между Шумаком и Китоем. Пройдя ещё 10 км в этом направлении, нужно спуститься с гольца, местами отвесного, в верховье одного из правых притоков Китоя, в крутой замкнутый ледниковый цирк, называемый «Чашей Новикова», где под водопадом и находится месторождение золота…».

На первый взгляд, всё очень просто: найти затесь на дереве, пройтис прогулочным шагом с десяток километров, спуститься с гольца… А на деле? «Пойди туда – не знаю, куда», да ещё – по саянским перевалам и ущельям… Кто бывал в Восточных Саянах, тот поймёт, о чём идёт речь. А кроме того, не исключено, что после убийства членов экспедиции, Леоновы попросту замаскировали месторождение, вызвав обвал, или же просто уничтожили старые дёминские и новиковские ориентиры. Во всяком случае, именно по этому описанию многие годы дёминское золото пытались разыскать многочисленные экспедиции, в том числе, и экспедиция известного геолога Г. М. Митрофанова. Однако, тщетно…

В 1952 году в Восточных Саянах было обнаружено небольшое, но исключительно богатое по содержанию месторождение рудного золота… Казалось бы, всё в порядке: старая легенда подтвердилась, и загадка «дёминского золота» разгадана… Но если сопоставить точное местонахождение открытого в середине прошлого столетия рудника с данными легенды о месторождении Дёмина-Новикова (думаю, всё-таки, справедливости ради, стоит употребить именно такое двойное название), то становится ясно, что советскими геологами была найдена совершенно другая золотоносная жила: ведь район, указанный как в докладной записке Кузнецова, так и в показаниях одного из братьев Леоновых, находится на сотню-полторы километров восточнее…

Горы надёжно хранят свои тайны… Где-то, в одном из ущелий Восточного Саяна, в гигантской ледяной впадине – «Чаше Новикова» – под стремительным водопадом ждёт своего нового хозяина золотое месторождение, ставшее причиной насильственной смерти, по крайней мере, троих человек… Кто и когда придёт за ним? И придет ли?

Роман Днепровский

Первая демидовская дорога: некоторые результаты и возможные перспективы историко-этнографического изучения

Рисунок 1. Дом Калининой А. И. Построен в нач. XX века, с. Калмыцкие Мысы.

Дороги являются важнейшими жизненными артериями любого государства, а на территории Алтайского края демидовская дорога стала одним из факторов хозяйственного и культурного освоения региона. Этот путь тянулся от устья реки Касмалы до современного поселка Колывань Курьинского района.

В августе 2001 года состоялась комплексная экспедиция «Первая демидовская дорога», в которой принимали участие этнографы Барнаульского государственного педагогического университета (А. Бирюков, Б. Пушкарев, М. Овчарова), географ Алтайского государственного университета М. Татаринцев, методист кабинета «Алтайавтодора» «История дорог Алтая» С. Ю. Матюшина и алтайский писатель А. М. Родионов.

Главной задачей экспедиции было прохождение по линии первой демидовской дороги, обозначенной на карте «Великой северной экспедиции» 1734 года, с целью изучения обусловленности пути от природно-географических и ландшафтных условий, а также определения историко-культурного наследия и влияния дороги на населенные пункты.

Cведения о придорожном крестьянском мире Алтая уже присутствуют в путевых описаниях П. С. Палласа. В них отражен крестьянский быт сел, которые проезжал ученый во время своего путешествия [1]. Необходимость изучения притрактовых сел Сибири уже осознавалась исследователями XIX века. М. Загоскин утверждал, что: «умственный кругозор здешнего крестьянина шире, чем где-нибудь в глуши» «…странствование с обозами и с „торгом“ сказались и в расширении знаний, и в суждениях» [2]. Эта мысль получила свое развитие в среде ученых 50-х годов XX века. В это время Г. К. Вагнер изучил деревянное зодчество старожильческих сел Восточной Сибири, расположенных по Якутскому тракту и попытался определить факторы, влияющие на формирование архитектурной среды притрактовых населенных пунктов [3].

В настоящее время известны работы, посвященные истории существования московского тракта, написанные новосибирским ученым, деканом Исторического факультета НГПУ О. Н. Катионовым. Готовится к защите кандидатская диссертация омского аспиранта А. Матвеева, занимающегося проблемами традиционной культуры передвижения Среднего Прииртышья. В тоже время современных исследований, посвященных истории дорог Алтая, практически не проводилось, что в еще больше степени актуализирует научные изыскания в данной области.

Учитывая малые сроки экспедиции (6–11 августа), этнографы БГПУ провели работу, которую можно охарактеризовать как историко-этнографическую разведку. При этом были получены следующие результаты:

1. Собран комплекс предметов придорожного характера конца XIX — начала XX вв. для будущего музея «Истории дорог Алтая».
2. На основе полевых этнографических опросников, разработанных сектором Устной истории и этнографии Лаборатории исторического краеведения БГПУ, были зафиксированы воспоминания старожилов, связанные с придорожной спецификой населенных пунктов.
3. Изучены особенности традиционной крестьянской, административной и купеческой архитектуры.
4. Составлен развернутый опросник по изучению историко-культурного наследия дорог Алтая.

Проанализировав собранные в ходе экспедиции материалы, поставлена задача определения особенностей материальной и духовной культуры в притрактовых и придорожных селах и степени ее сохранности, с целью установления перспектив ее дальнейшего изучения.

При исследовании сохранившейся крестьянской архитектуры конца XIX — начала XX веков вырисовывается следующая картина. В организации индивидуального жилого пространства поселений полосы первой демидовской дороги использовались традиции, в целом характерные для различных этнокультурных групп населения Алтая (рис.1). При этом влияние дороги на применение конструктивных приемов в строительстве жилища и хозяйственных построек на основе собранных материалов пока не прослеживается. В то же время, в планировке и застройке населенных пунктов, расположенных у дороги, четко выделяется придорожная специфика. Наряду с традиционной в Сибири планировкой с ориентировкой улиц относительно водоема (долинно-приречный и долинно-приозерный типы), в исчезнувшей деревне Старо-Барнаульской, селах Парфеново, Урюпино, Калмыцкие Мысы присутствуют элементы застройки и ориентировки вдоль тракта (притрактовый тип населенного пункта).

Назначение дороги

В конце XIX века функциональное назначение дороги стало меняться. Это было связано с упадком горнозаводской промышленности и увеличением роли в экономике округа сельского хозяйства и предпринимательства. В связи с этим, изменились приоритеты использования данного тракта преимущественно как аграрного, с сохранением его административного и коммуникативного значения. Вполне логичным можно считать мнение о влиянии дороги на экономическую и социальную сферы, что выражалось в конце XIX — начале XX века в ускоренном капиталистическом развитии придорожных сел по сравнению с населенными пунктами, находящимися вдали от нее. Можно предположить, что именно эти факторы обусловили появление в крупных притрактовых селах, которые чаще всего являлись волостными центрами, каменной административной и купеческой архитектуры (Парфеново, Калмыцкие Мысы) (рис. 2).

О дороге и ее значении в жизни крестьян конца XIX — начала XX вв. во время экспедиции были собраны воспоминания старожилов, которые довольно отрывочны и фрагментарны. Однако по ним можно восстановить некоторые моменты, характеризующие особенности крестьянского мира и культуры, обусловленные функционированием дороги. В современной сельской среде исследуемых сел сохранилась информация об организации и действии ямщины и гоньбы. В селах Калмыцкие Мысы и Рудовозово встретились рассказы, которые свидетельствуют о том, что в их общинах существовало особое распределение повинностей, часть которых была направлена на ремонт и обслуживание путей сообщения. Полученные устные материалы дополняется интересными фольклорными источниками, напрямую связанными с придорожным жизненным укладом села (песни о странствиях и легенды о разбойниках, промышлявших на дороге).

Таким образом, путь, проложенный в начале XVIII века с целью развития горнозаводской промышленности, в дальнейшем трансформировался в дорогу сельскохозяйственного и торгового назначения и оказал влияние на историко-культурное и экономическое развитие притрактовых сел.

Анализ экспедиционных материалов определил возможные перспективы изучения Демидовской дороги и других исторически сложившихся традиционных путей коммуникации. Прежде всего, особое внимание следует уделить выявлению особенностей традиционной крестьянской архитектуры в притрактовых селах, определению влияния городской, купеческой и административной архитектуры на крестьянское зодчество. Для этого необходим сравнительный анализ с сельской поселенческой структурой конца XIX — начала XX века в населенных пунктах, которые отдалены от больших дорог.

Итоги этнографической разведки показывают, что перспективным является изучение комплекса устных источников дорожной тематики. При интегративных исследованиях с привлечением специалистов различных направлений — фольклористов, лингвистов, возможно расширение исследуемой тематики и ее углубление. В частности, большое значение следует придать изучению на основе воспоминаний старожилов традиционной культуры передвижения, включающей в себя сумму народных знаний, а также последовательное применение этих знаний в конкретных природно-географических условиях в рамках системы сухопутных коммуникаций с использованием элементов материальной культуры (одежда, пища, транспортные средства и. т. п.) населения Алтайского края.

Для выявления на местности трассировки старой не использующейся дороги, переправ через водные преграды, исчезнувших обслуживающих кузниц, необходимо проведение этноархеологических раскопок. Данным методом исследования можно детально реконструировать весь комплекс функционирования и жизнедеятельности дорожных служб. Весьма интересно посмотреть в разрезе вертикальное строение и структуру старой дороги в сравнении с методами современного дорожного строительства.

Бирюков А.М., Пушкарев Б.Б.

Примечания

1. Государственный архив Читинской области ф.31, оп.1, д.373, л.72
2. Там же, ф. 31, оп. 1. д. 569. л. 1-2
3. Там же, л.3-6
4. Там же, ф. 1 общ, оп. 1, д. 206, л.л. 6, 9,11,15, 22, 25, 27
5. Там же, л. 27
6. Там же, стр. 31
7. Там же, л.35
8. Там же, л.л.80-81

* * *

1. Кондаков Ю.Е. «Русская симфония» – четыре века испытания на прочность. СПб, 2006. С.6; Шапошник В.В. Церковно-государственные отношения в России в 30-80-е годы XVI века. СПб., 2002. С. 448.
2. Полное собрание русских летописей. Т. 36. Сибирские летописи. Ч.1. М., 1987. С. 380, 48-50, 53, 55-56.
3. Словцов П. А. Историческое обозрение Сибири. Кн.1. М., 1836. С. 36.
4. Буцынский П.Н. Открытие Тобольской епархии и первый тобольский архиепископ Киприан. Харьков, 1891. С. 16-17.
5. Там же.
6. Буцинский П. Н. Сибирские архиепископы: Макарий, Нектарий, Герасим. Харьков, 1891. С. 51.
7. Софронов В. Ю. Светочи земли сибирской. Екатеринбург, 1998. С. 69.
8. Патриарх Московский и всея Руси Алексий II. В поисках симфонии (интервью). // Русский дом № 6, 2004.

* * *

1. Паллас П. С. Путешествие по разным местам Российского государства. Ч. 1. Кн. II. СПб, 1786.

Помочь, проекту
"Провидѣніе"

Одежда от "Провидѣнія"

Футболку "Провидѣніе" можно приобрести по e-mail: providenie@yandex.ru

Застолби свой ник!

Источник — http://zaimka.ru/