Предисловие
Очистить души - от черносотенства?
Не всякая, правизна
Правая политика
Легкомысленно
Черносотенцы не перевелись
Как и прежде
Опасный враг
Письмо И. А. Ильина И. С. Шмелеву
Ссылки по теме
Помочь, проекту "Провидѣніе"
Предисловие
В рижской еврейской русскоязычной газете «Слово» за март 1926 г., была напечатана статья Ильина «Черносотенство — проклятие и гибель России».Уже одно это название открывает смысл акции ГПУ в отношении г. Ильина.
На века вперед такое явление русского политического сознания, как черносотенство, сделалось ненавистным всей торжествующей еврейской по духу демократии.
Заметим, не кадеты, не масоны и не евреи, согласно Ильину, «гибель России», не реальные творцы революции, а те, кто в условиях царской, то есть исторической России остался верным своему монархическому долгу! Долг ведь лежал в силу присяги на каждом подданном Русского Царя. Обвиняются же те, кто остался верным своему долгу. Они плохо защищали престол. От кого? Как раз на этот вопрос Ильин никогда не любил отвечать конкретно.
Этой статьей Ильин открывает клеветническую кампанию против русских монархистов, черносотенцев, правых.
Не надо забывать, что правые — это миллионы русских крестьян, рабочих, мелких служащих и прочих, создавших на свои трудовые гроши в тяжелейших условиях еврейского террора и клеветы, преследования со стороны администрации свои организации во всех губернских и многочисленных уездных городах, а также в тысячах сел и деревень.
Особенно много сельских отделов было открыто в Юго-Западной и Западной России, особенно на полтавщине, черниговщине, на Волыни усилиями Почаевской Лавры и пр. и пр. Не следует также забывать, что уже к апрелю 1907 года террористами было убито 57 председателей отделов Союза Русского Народа.
И если Ильину монархисты не нравились, как и тем, кто давал ему кусок хлеба, то праведный Иоанн Кронштадский в ноябре 1906 г. самолично не только освятил знамя Союза Русского Народа, но и сказал знаменательные слова при этом: «Я за честь считаю для себя освятить это знамя». ...
... Теперь, летом 1922 года — одних к стенке, других в Сибирь, ну а настоящую «творческую интеллигенцию», то есть еврейско-масонскую, всех этих Бердяевых и Осоргиных, вкупе с Мережковским и прочими мерзавцами отправляли в тихую и спокойную сравнительно с большевистской Россией Западную Европу. Итак, родоначальником всех этих акций надо считать ЧК-ГПУ. Но есть и другой родитель — Бнай-Брит.
Дело в том, что все сосланные-посланные из СССР философы, писатели и ученые были организованы в Берлине в Религиозно-Философское общество, которое имело своим местоприбыванием в Берлине Ложенгауз по Клайсштрассе, 10, где и находилась штаб-квартира еврейской масонской организации Бнай-Брит. Эти первые шаги высланных интеллигентов освещала русскоязычная берлинская еврейская газета «Руль» и потому нет больших проблем все это узнать.
Конечно, русская эмиграция в одну секунду поняла смысл этой акции: внести смуту в ряды ее, в том числе и вызвать церковную смуту, раскол, что и удалось сделать этой ядовитой прививкой господам из ЧК-ГПУ, т. е. розенфельдам и бронштейнам.
В Ложенгаузе, в штаб-квартире Бнай-Брит (см. «Секреты тайных хранилищ») держали отчет все высланные философы и писатели.
И этот факт лучше всего свидетельствует о национальной принадлежности высланных, часто выдававших себя то за полуфранцузов, то за полунемцев, то еще за кого-нибудь. Здесь держал отчет и С. Франк, и Н. Бердяев и, что самое интересное для нас сегодня, и Иван Ильин, ныне поднимаемый на щит.
Да, Иван Ильин, по матери Штейкерт — официально немки. Статью начету тему, относящуюся к 1934 году анонимного, но черносотенного автора перепечатал достолюбезный альманах «Вече» № 57, откуда я и заимствую ближайшие сведения. Сама же статья опирается на сообщения как газеты «Руль», так и некоторые другие.
... Вот, собственно, что стоит за всей звонкой фразой Ильина. Говоря о будущей России, он все время повторяет слова о необходимости создания «русской идеи».
Вот для чего и как создаются кумиры с помощью ГПУ. Как же мало надо иметь изобретательности, чтобы опять нас дурачить каким-то залежалым товаром.
Снова за границей изобрели для нас очередного «Маркса» и снова гегельянца! И мы снова рады — «великий русский мыслитель Ильин сказал...» Все, что верного сказал Ильин — было сказано тысячекратно до него. Он только повторял.
И если мы теперь хотим понять, в чем смысл огромного подлога в деле формирования национального самосознания, то мы должны будем вспомнить и «феномен Солженицына», и господина И. Ильина из крохотной газетенки «Наши задачи», давно пылящегося на архивных полках спецхрана, и вдруг вывалившегося в виде монумента-классика.
Данный пример, как никакой другой, показывает, как выпекаются авторитеты не наши, но для нас сотворенные за границей, но не без помощи каких-нибудь очередных ГПУ. Напомню смысл это аббревиатуры: главное политическое управление.
Не более того. Никто не усомнится в мысли, что без таких управлений нельзя править и демократическими странами. Значит, кумиры будут и дальше выпекаться для нашего удовольствия. Кто же следующий? Но нельзя не видеть очевидного: вместо хлеба нам дают камень.
Острецов В. М. "Масонство, культура и русская история"
Очистить души — от черносотенства?
Для того, чтобы одолеть революцию и возродить Россию, необходимо очистить души — во-первых, от революционности, а, во-вторых, от черносотенства.
От черносотенства?.. Но разве за этим словом скрывается какая-нибудь реальность? Разве теперь, после революции, после массового отрезвления и поправения, можно еще говорить о «черносотенстве»?
Разве не оказалось (спросит иной, ожесточенно и безмерно правеющий обыватель), что «правые» во всем были правы!
Нет, этого совсем не оказалось.
Справа допускались великие упущения и поддерживались совершенно больные уклоны, на радость и на укрепление ре-волюционной левизны.
И слово «черносотенство» не только не бессмысленно,но обозначает по-прежнему одну из причин революции в прошлом и одну из величайших опасностей для возрождения России в будущем. И это необходимо понять и продумать до конца.
Не всякая, правизна
Черносотенство есть противогосударственная, корыстная правизка в поли-тике.
Это совсем не означает, что всякая, правизна есть черносотенство; только пристрастная, инсинуирующая полемика левой печати может изображать дело так, что все правые суть люди своекорыстные, холопы и жадники.
Можно не ценить демократию и отрицать парламентаризм — совсем не из классовой, или групповой, или личной корысти, а из любви к родине, именно ради всенародного, общеклассового, национального интереса; и вся благородная правая публицистика в России именно так всегда и ставила этот вопрос.
Дело обстоит совсем не так, что всякий «недемократ» есть тем самым «черносотенец», но так, что всякий, предпочитающий свою корысть благу государства и родины, и проводящий ее на политически правых путях — есть черносотенец именно постольку, поскольку он это делает.
Вопрос решается совсем не политической правизной, а се про-граммным наполнением; не тем государственным строем, который человек считает необходимым или лучшим, а тем интересом, ради которого он его отстаивает и одобряет.
Словом, это вопрос цели, а не средства, вопрос политического содержания, а не политической формы.
Правая политика
Правая политика может быть черносотенной, но может и не быть черно-сотенной; и при этом она не должна быть и не смеет быть черносотенной.
Государство и государственная власть суть учреждения не классовые, а все-народные; их задача в созидании общего блага, а не личного, не частного и не классового.
Люди могут расходиться в понимании общего блага, но не смеют ставить чью бы то ни было частную корысть выше интереса родины. И если они это делают, то они разрушают государство и родину, безразлично — делают это правые или левые.
Если корыстная политика справа есть черносотенство, то корыстная политика слева есть большевизм; это явления политически однородные, ядовитые и разрушительные; и притом обе эти склонности могут укрываться и в оттенках.
Если черносотенец служит личному интересу, то он карьерист; но черносотенному карьеризму соответствует слева — революционный и большевистский карьеризм.
Если черносотенцы служат групповому интересу, то они создают власть правой клики; понятно, что правлению черносотенной клики соответствует слева — правление революционной и большевистской клики.
И, точно так же, классовой диктатуре справа соответствует классовая диктатура слева. И в этом смысле можно было бы сказать, что большевики суть «черносотенцы слева», а черносотенцы суть «большевики справа».
Легкомысленно и поверхностно
Легкомысленно и поверхностно было бы сводить весь вопрос о черносотенстве к диктаториальному правлению или к правлению меньшинствам и диктатор, и «меньшинство» могут править государственно, служить общенародному интересу, мудро и целесообразно строить жизнь народа.
История знает тому множество примеров и не нашему веку, видевшему, например, реформы Александра Второго, возвышение Японии при Мутсу-Хито, политику Бисмарка и Столыпина, — было бы непозволительно забывать это.
Черносотенец и большевик изменяют делу своего народа и государства во имя частной (личной или классовой) корысти,— или явно, как это делают большевики, открыто выговаривающие свой образ действий, или тайно, как это обычно делают черносотенцы, то скрывающие свою корыстность, то изображающие свой частный прибыток, как дело общенародной пользы.
Все это есть извращение государственного дела, политическая кривда, которую вместе с нашей допетровской Русью можно назвать «воровским обычаем»...
И вот приписывать этот «воровской обычай» каждому диктатору или «меньшинству» можно только или от исторической наивности, или ради политической лжи.
Эта кривда, этот обычай — губительны и слева, и справа. Но в истории бывает нередко так, что черносотенство является подготовительной стадией, за которой следует стадия революции.
И тогда черносотенство уходит в подполье и в эмиграцию, выжидал, чтобы революционные злоупотребления, выросшие из безоглядной левизны, вызвали в виде реакции слепую тягу к безоглядной правизне.
И к этому моменту черносотенство готовится, иногда даже пытаясь вступать в соглашения с вождями революции...
Черносотенцы не перевелись и поныне
Русские черносотенцы не перевелись и поныне. Но их не много; и в зарубежной России они, слава Богу, выделились в отдельную клику и завели даже свой особый «флаг» и свою «словесность».
Они изображают себя особливыми приверженцами «закона» и «законности» и уверяют всех, что Россию надо спасать возвращением к букве предреволюционных законов. На основании этого они уже пользуются определенным именем, ей которым и укрывают свою «политическую» стряпню.
Политически для них характерна, прежде всего, проповедь нерассуждающей покорности. Они сами изображают эту покорность, как «преданность», доведенную до «обожания»; они требуют покорности и от других и подкрепляют свое требование грубой бранью и угрозой «перевешать» непокорных.
Но сами они совсем не верят ни в свой флаг, ни в выдвигаемое имя; и охотно поносят и чернят свое собственное знамя — то в глумящейся «поэме», то в отвратительном памфлете (например, Спесарев), то в личных беседах...
Проповедуемая покорность прилепляется у них к «форме» и к «букве». Они рассуждают, как старые подьячие, как крючкотворцы и буквоеды. И в каждом слове их звучит полное неверие в отстаиваемое дело.
Чтобы идти за ними, надо быть или слепым, или таким же, как они сами. И за всей этой «проповедью» скрывается полное отрицание живого духа, живого правосознания человеческой личности, ее самодеятельности и свободы; той живой личности, которая может повиноваться по убеждению и из любви, но не умеет покоряться сослепу и трепетать перед мертвой буквой.
Как и прежде
Русский черносотенец, как и прежде,— обскурант и именно эта обскурантская стихия удерживала и удержала русское простонародье в состоянии, благоприят-ствующем расцвету большевизма. Именно эта стихия, неспособная к воспитанию своего народа, создавала ту атмосферу культурного притеснения, от которой страдали малые национальности великой России.
Русский черносотенец не понимает и не приемлет общенародного интереса. Ему нужен «царь», для того, чтобы «царь» закрепил и обеспечил, во-первых, его личную карьеру, во-вторых, интерес его клики, в-третьих, интерес его класса.
И так как все эти интересы суть частные, а не всенародные,— то черносотенец враждебен всем другим классам и всегда злится и ругается, говоря о простом народе.
И если он обращается к простому народу, то обращается, как демагог, и эта демагогия его всегда проникнута плохо скрываемым презрением. Он мыслит «направо» потому, что ему нужна классовая диктатура, беззастенчивая и без-жалостная...
Естественно, что все это связано у них с политической неразборчивостью в средствах. Ныне, после революции, они мечтают о формальной и существенной реставрации: и не вес ли равно, какими натяжками, уловками, посулами, сговорами и деяниями провести ее в жизнь?
Лишь бы победить; а там — «победителя не судят»... И потому они готовы идти «хоть с чертом» против революции, И трудно даже вообразить себе, какая личная и классовая злоба, мстительность и жадность сидит за этой готовностью...
Таков облик русского черносотенства. Низок его политический уровень: это уровень черни. Пагубны его политические намерения: во имя личных интересов держат народ в состоянии черни.
Образованная чернь хочет диктаториально править необразованной чернью, и притом мимо родины, во имя свое. И ради этого предается дело сверхклассовой государственности, дело родины и общего спасения...
Опасный враг
И, как понятно, что люди такого * уклада и образа мыслей с самого начала революции договаривались с большевиками и шли к ним на службу: например, тот жандармский генерал, который из начальников охранного отделения поступил к большевикам в Смольный; или тот офицер лейб-гвардии, который был в Москве, членом главной коллегии чека,,.
И разве не сродни им те эмигранты, которые бормочут и шепчут <шо секрету* о том, что у них уже подготовлен переворот «из ГПУ», что все коммунисты «перекрасятся* в черносотенцев и, что потому каждый должен скорее взять у шептунов «письменную» заручку, удостоверение о том, что он еще в эмиграции кого-то «признал» и куда-то «приписался»?
Русские правые круги должны понять, что после большевиков самый опасный враг России — это черносотенцы.
Это исказители национальных заветов; отравители духовных колодцев; обезьяны русского государственно-патриотического обличил. Не надо договариваться с ними; не следует искать у них заручек; надо крепко и твердо отмежеваться от них, предоставляя их собственной судьбе.
Не ими строилась Россия; но именно ими она увечилась и подготовлялась к гибели. И не черносотенцы поведут ее к возрождению. А если они поведут ее, то не к возрождению, а к горшей гибели.
У них не мудрость, а узость; не патриотизм, а жадность; не возрождение, а реставрация!
И благо, что они поспешили обособиться.
Письмо И. А. Ильина И. С. Шмелеву
2.Х. 34 Дорогой друг, Иван Сергеевич!
Не писал Вам давно потому, что очень тяжело было на душе. Об этом отдельно. Часто с любовью думал о Вас, а жаловаться не хотел. И вот, все-таки жалуюсь.
Туземцы той страны, где я постоянно живу, поступили так со мною. За то, что я
a) нисколько не сочувствую ни разговорам, ни планам об отделении Украины;
b) категорически отказался насаждать антисемитизм в русской эмиграции;
c) абсолютно никакого сочувствия не обнаружил и не обнаружу к насаждению
их партии среди русских эмигрантов; они
a) лишили меня права на работу и заработок в их стране;
b) уволили меня из Русского Научного Института, нами созданного, с лишением жалования;
c) запретили мне политическую деятельность в их стране под угрозой концлагеря;
d) распустили обо мне систему слухов, политически у них порочащих (масон, франкофил, жидолюб, порабощен жидами и т. д.);'
e) выпустили по-русски клеветническую брошюру, которая рассылается и по другим странам, где между прочим утверждается, что я «не выслан, а прислан большевиками», что я грибоедовский «Удушьев, Ипполит Маркелыч»;
что я объявил себя до них — юдофилом, а при них — стал антисемитствовать и читать лекции об арийском начале; что я след, переметная сума, карьерист и масон.
И все одна ложь!
Это за все, что я сделал у них и для них по борьбе с коммунизмом! Подумайте, ведь задохнешься от человеческой подлости! Но не это еще главное. А вот главное: надо повернуться и уехать. А уехать — не-ку-да!
То, что я себе готовил с июня в другой стране — повисло на волоске именно вследствие их гнусной клеветнической кампании; одни ггам поверили, что я подделываюсь к антисемитам и стал антисемитствовать; другие решили, что если меня травят эти человеки, то значит принятие меня будет им неугодно и вызовет диплома-тические (?!) осложнения.
Вот когда задохнешься!
Я никогда не стану масоном. Но и к дикому анти-семитизму ихнего лагеря совершенно не способен. Этот антисемитизм вреден России, опасен для нашей эмиграции и совершенно не нужен внутри Германии, где антисемитизм давно уже разросся до химеры. Не говоря уже о его элементарной несправедливости.
Еще одно. Я никогда не хотел и не хочу делать политической карьеры. И всякую реальную политическую комбинацию непременно и неизбежно передал бы русским патриотам-непредрешенцам.
Я ни о чем теперь так не мечтаю, как уйти совсем от политики и дописывать начатые мною семь книг. Я совсем не болею честолюбием; или точнее — мое честолюбие в том, чтобы мои книги после моей смерти еще долго строили Россию.
В стране, где я жил, я всегда помнил, с кем имею дело; никогда не связывал себя никакими обязательствами, не страдал никаким «фильством», не торговал русским достоянием и свято блюл русское достоинство.
Мои книги знают по всей стране; в газетах и рецензиях много раз писали обо мне самые высокие, конфузящие слова. Но я не ихний. Я русский.
И ныне мне там совершенно не место, Я сделал все, чтобы не упустить для России ни одной возможности; но теперь мне там делать нечего. Русская национальная карта там бита; из эмигрантов преуспевают политически одни прохвосты.
И если мне будет некуда уехать, то передо мною нищета, что при моем здоровье означает медленное умирание.
Поймите, мой дорогой! Мне надеяться решительно не на кого, кроме Бога. Я стыжусь моего малодушия и моих жалоб. Ибо в таком положении — непартийного созерцателя, который вследствие своей непартийной предметности и непоклонности зажат насмерть между двумя партиями — я не в первый раз в жизни.
Так было, когда кассовцы завладели Московским университетом и за мое выступление на диспуте Струве лишили меня курса и пытались сдать в солдаты, а кадеты (впоследствии устыдившиеся) воображали, что я против них «интригую».
Кончилось это тем, что кассовцы и кадеты (профессора) вместе единогласно дали мне степень доктора за магистерскую диссертацию. Так было при большевиках, когда я пять лет ежедневно ждал ареста и расстрела; и это кончилось (после 6 ордеров на арест и процесса в трибунале) — изгнанием. И так обстоит ныне: я не могу быть ни масоном, ни антисемитом.
Для меня один закон: честь, совесть, патриотизм. Для меня одно мерило — русский национальный интерес. Но это неубедительно никому. И вот, я снова перед провалом — и на этот раз, впервые, не просто зову Его на помощь, но увы — зову с ропотом.
Всей жизнью моей свидетельствую: до конца честно и совестно борящийся — не бывает Им покинут.
А я вот — валюсь в яму и не вижу исхода. Ибо всякий «исход», убивающий мое духовное творчество, есть не исход, а яма и умирание. А я, клянусь Вам, имею еще кое-что сказать и России, и о России.
Какой же вывод из всего? Помолитесь за меня хорошенько Господу, поручите меня Ему
Вопросы философии 1994, №9.
