Предисловие
Работа с архивами
Чекисты-нелегалы
Осмысление источников
Советские дипломаты
Из-за холодной войны
Бытовые излишества
Нельзя не видеть
Черты коллективного портрета
Примечания
Помочь, проекту "Провидѣніе"
К вопросу о достоверности известных
мемуаров А. М. Оссендовского и
Б. Н. Ширяева
Предисловие
Статья посвящена анализу достоверности ряда важных сообщений в известных мемуарных работах эмигрантских писателей, касающихся реальных исторических событий и персон из состава органов ВЧК-НКВД — «И звери, и люди, и боги» А. М. Оссендовского (1923 г.) и «Неугасимая лампада» Б. Н. Ширяева (1954 г.).
Заметный налёт беллетризации, присущий обеим книгам, существенно затрудняет их восприятие как исторических источников; между тем часть исследователей повторяют неверные факты и пристрастные оценки авторов.
С помощью привлечённых как опубликованных данных, так и сведений из центральных и региональных архивов расширен список объективных и ценных сообщений, содержащихся в мемуарах Оссендовского, а при анализе книги Ширяева исключён из числа достоверных популярный у исследователей фрагмент, посвящённый видным функционерам ОГПУ-НКВД.
Введение в научный оборот малоизвестных ранее источников, включая огромный массив мемуарной литературы, созданной эмигрантами из Советской России, значительно расширяет исследовательские возможности.
При этом возникает непростой вопрос о достоверности этих источников, которые, с одной стороны, сообщают уникальные и важные сведения, с другой — содержат массу неверной и тенденциозной информации, включая, помимо естественных ошибок памяти, неверно осмысленных фактов и слухов, как беллетризованные выдумки, так и намеренную фальсификацию.
Особенно непросто использовать те мемуарные книги, которые заведомо носят беллетризованный характер, но вычёркивать их из списка серьёзных источников в ряде случаев нет оснований. Между тем многие исследователи (А. Л. Литвин, Дж. А. Гетти) до сих пор предвзято подходят к эмигрантским сочинениям, трактующим дела и кадры советской госбезопасности. Они относят их к пропагандистской и эмоциональной литературе, авторы которой, по заявлению А. Л. Литвина, сознательно стремились «запугать западную интеллигенцию ужасами ЧК"[1].
На самом деле эмигрантские писатели в целом ставили перед собой куда более ответственные и этически обусловленные цели; в их работах, отрицавших доктринальные и нравственные основания большевизма, при всей жёсткости приведённых фактов и оценок, отражена лишь сравнительно небольшая часть репрессивно-охранительной деятельности чекистов.
Работа с архивными документами
Работа с архивными документами и новейшими публикациями позволяет находить интересные свидетельства, которые в состоянии помочь проверить те или иные эмигрантские утверждения, дать более точную оценку их достоверности и ценности.
Ниже информация ряда документов центральных архивов: Архива президента Российской Федерации (АП РФ), Российского государственного военного архива (РГВА), Центрального архива Федеральной службы безопасности Российской Федерации (ЦА ФСБ) и региональных: Государственного архива Новосибирской области (ГАНО), Отдела спецдокументации Государственного архива Алтайского края (ОСД ГААК) сопоставляется текстами двух известных мемуаров А. М. Оссендовского «И звери, и люди, и боги» и Б. Н. Ширяева «Неугасимая лампада"[2].
Оба источника близки по жанру — это беллетризованные воспоминания в одном случае о бароне Р. Ф. Унгерне, в другом — о соловецкой каторге и личности одного из организаторов ГУЛАГа Н. А. Френкеля. Следует учесть, что если текст Оссендовского в последние годы изучается и критикуется российскими учёными, то работа Ширяева традиционно считается незаменимым источником по ранней истории ГУЛАГа, но критический анализ её информации отсутствует.
Однако с помощью новых фактов можно проверить на достоверность целый ряд важных сообщений, которые содержатся в упомянутых трудах.
Антон Мартынович Оссендовский (1876−1945) ранее был известен как польский писатель и путешественник Фердинанд Оссендовский, а в последнее время открылась такая сторона его личности, как политический авантюризм на ниве пропаганды.
Родившийся в Российской империи, он получил специальность химика, но состоялся как популярный литератор.
В непримиримой борьбе с большевиками он пошёл на масштабный подлог и составил десятки «документов» о финансовой связи большевиков с генштабом Германии, опубликованных в США осенью 1918 г. в качестве знаменитых «документов Сиссона» (авторство Оссендовского было выявлено американским историком Д. Кеннаном в 1956 г.[3] и подтверждено В. И. Старцевым, причём последний, говоря о мемуарах Оссендовского, отметил, что данный текст в основном правдив[4]). Затем бывший столичный журналист обосновался в Омске, занимался пропагандой в правительстве А. В. Колчака и редактировал журнал «Вестник финансов, промышленности и торговли».
После падения белой власти Оссендовский через Урянхай и Монголию уехал в США, где в 1923 г. опубликовал свои сибирские и монгольские приключения в яркой книге «И звери, и люди, и боги». Она вышла на многих языках тиражом в сотни тысяч экземпляров (русский перевод появился в Риге уже два года спустя[5]). В 1994 г. она вышла и в России.
Подозрение, что Оссендовским использована масса фальшивых документов ещё более заостряет вопрос относительно достоверности этого сочинения — увлекательного с литературной точки зрения, антикоммунистического по содержанию, но раскритикованного за некоторые явные ошибки и неправдоподобные эпизоды ещё в момент появления.
Недавно объективность наиболее интересного раздела мемуарной книги Оссендовского, посвящённого событиям в Монголии конца 1920 — первой половины 1921 гг., проанализировали историки С. Кузьмин и Ю. Рейт и сделали вывод, что часть сообщаемого автором несомненно выдумана (вроде путешествия Оссендовского в Тибет и его личных бесед с монгольским монархом), но «содержит в основном достоверные сведения об общении автора с бароном Унгерном и о событиях в западной и центральной Монголии».
Авторы, работавшие с неопубликованными документальными рукописями Оссендовского, заключают, что книгу «И звери, и люди, и боги» можно считать важным источником по этим вопросам. Ими, в частности, цитируется ранее неизвестное письмо Унгерна от 20 мая 1921 г. своему агенту в Китае К. Грегори, где барон чётко обозначал своё полное расположение Оссендовскому: «Верить во всем профессору этому"[6].
Сведения Ф. Оссендовского (и многих других мемуаристов) о крайней жестокости Унгерна, применении смертной казни за воровство и другие нетяжкие уголовные преступления, а также казнях женщин и подростков подтверждаются не только прочими мемуарами свидетелей унгерновщины, но и архивными сведениями.
Подтверждаются факты уничтожения окружением Унгерном не сотен, а тысяч заключённых, среди которых, вероятно, преобладали специально привозимые на расправу в Даурию сторонники большевиков. Один из офицеров, прапорщик А. Я. Терехов, оставивший его дивизию после ранения осенью 1920 г., был похищен агентами военной разведки (один из которых опознал Терехова как палача) на ст. Маньчжурия в марте 1921 г. и вывезен в Советскую Россию. Там он дал достаточно подробные показания о своей службе в комендатуре Унгерна с конца 1918 по октябрь 1920 г.
Он сообщал: «В Даурию приводили массу арестованных… Пороли, били на гаубвахте… Я сам порол. Разстреливали на кладбище. Число разстрелянных не знаю. Разстрелы производились каждую ночь. Барон каждый раз сам назначал офицера, который должен был производить разстрел и тот брал солдат из своей части. Комендантская команда тоже производила разстрелы. По прибытии арестованных их выстраивали, барон обходил их и сам назначал: кому 20 [ударов], кому 25, кому 30, кому больше, а кого и разстрелять"[7].
Из показаний Терехова видны и масштаб террора, и его крайняя жестокость: «Сколько разстреливали в Даурии сказать не могу. Разстреливали ведь без счету тысячами […] Вешали без суда по приказанию барона, но большевиков, а если он молодой, только пороли, но, а старых расстреливали. Арестованных привозили из Владивостока и из Читы партиями… Первый раз я участвовал при разстреле 5-ти человек татар, потом еще 4 человека татар, […] при расстреле 26 человек». Терехов подтвердил частые случаи казни подростков, женщин[8].
Часть сведений, попавших в книгу «И звери, и люди, и боги», сначала была зафиксирована в недавно обнаруженной записной книжке Оссендовского, что снимает многие вопросы относительно достоверности ряда эпизодов.
Здесь же следует внести не очень, увы, определённую поправку в неточно прочитанную или записанную фамилию партизанского командира в Кузнецке Лобова[9] — скорее всего, имеется в виду захвативший и разгромивший Кузнецк предводитель партизан Алтая беспощадный Г. Ф. Рогов, либо кузбасский вожак П. К. Лубков, либо действовавший там же повстанец В. П. Шевелев-Лубков.
Чекисты-нелегалы
Имеются основания с доверием отнестись и к тем сведениям Оссендовского, которые не касаются Унгерна. Например, он приводит подробный эпизод с задержанием в Монголии советских чекистов-нелегалов, попавшихся на жестоком убийстве с ограблением.
При этом Оссендовский назвал фамилию реального работника карательной системы, совершенно верно указав его прежнее место службы в Бийске. Рассказывая о посещении в начале 1921 г. русской телеграфной станции на озере Тисингол, связывавшей озеро Косогол на севере Монголии и Улясутай — город в западной Монголии, мемуарист упоминает свой разговор с начальником станции Каниным, его женой, с высокий худощавым мужчиной, назвавшимся Гороховым, русским поселенцем из Самгалтая, и девушкой лет пятнадцати, одетой в мужскую одежду и представленной сестрой Горохова. На вопрос Оссендовского, есть ли неподалеку дома русских поселенцев, Канин неприязненно назвал жилище «богатого старика Боброва», заявив, что это «скряга, каких поискать».
Враждебный тон Канина, смущение его жены, напускное равнодушие Гороховых заставили проницательного Оссендовского навестить Боброва, от которого он узнал что «Канин, по-видимому, был большевиком, агентом Иркутского Совета, оставленным здесь для наблюдения», а из Бийска «только что прибыл важный комиссар» Горохов, который на самом деле — чекист. Бобров заявил: «…Я тоже родом из Бийска и знаю там каждую собаку.
Его подлинная фамилия Пузиков, а стриженая девка — его любовница. Он — комиссар Чека, а она агент того же учреждения. В августе прошлого года эти голубки вдвоем перестреляли семьдесят связанных офицеров Колчаковской армии[10].
Здесь следует отметить, что количество расстрелянных в Бийске офицеров, скорее всего, завышено, ибо отчёт Бийской уездной ЧК от 17 сентября 1920 г. гласил, что из фигурантов заведённых 2 440 дел в тюрьме и концлагере находилось 799 чел., а расстреляно было 30 чел.[11]
Однако надо учитывать, что основная часть политических убийств в охваченном красным бандитизмом Бийском уезде Алтайской губернии совершалась комячейками из бывших партизан, чекистами и милиционерами в бессудном порядке. К исходу 1920 г. Огнёвская партийная ячейка в Бийском уезде расстреляла 200 чел., другая ячейка — 70 чел., некоторые — по 10−20 чел.[12]
А в декабре 1921 г. за пьянство и хулиганство был исключён из партии сотрудник для поручений Секретно-оперативного отдела Алтайской губчека В. Кудимов, о котором заведующий отделом губкома РКП (б) П. Г. Канцелярский писал, что за ним, помимо уголовного прошлого, числится 57 убитых[13].
Коммунист и чекист Павел Порфирьевич Пузиков (ок. 1892−1921) — реальный персонаж с достаточно богатой биографией. Он происходил из мещан, образование получил «домашнее». До 1914 г. работал в лесном хозяйстве, затем был мобилизован и до февраля 1917 г. находился в особой дивизии во Франции. Интернированный, до октября 1917 г. он находился в плену в Болгарии. В 1918 г. Пузиков служил в советских учреждениях в Бийске.
После свержения большевиков в июне 1918 г. он, вероятно, находился на нелегальном положении, а весной 1920 г. проходил по документам в качестве сотрудника Бийского политбюро Алтайской губчека. В апреле 1920 г. кто-то бросил гранату в комнату Пузикова, но её осколки практически не задели чекиста.
С подачи Пузикова за это покушение были расстреляны семеро бийчан (впоследствии реабилитированы)[14]. Затем эта фамилия исчезает из документов сибирского региона, что легко объясняется командировкой чекиста в Монголию.
Бывавший за границей Пузиков был сочтён подходящим для закордонной работы на востоке, где необходимо было наблюдать за многочисленными белоэмигрантами. И не только наблюдать, но и предпринимать карательные экспедиции вглубь монгольской территории. Сожительство чекистов со своими сексотками было самым обыденным явлением.
Таким образом, на рубеже 1920−1921 гг. в Улясутае обосновалась советская разведячейка с иркутским (предположительно) большевиком Каниным и бийским чекистом П. Пузиковым, наблюдавшая за белогвардейскими отрядами в Монголии. Возможно, с их деятельностью был связан боевой эпизод со вторжением советских войск на монгольскую территорию. Согласно сводке Иркутской губчека, 17 декабря 1920 г., в период, описанный Оссендовским, чекисты зафиксировали, что в населённом пункте Хатхал (в сводках — Хатхыл) формируется белогвардейский отряд, разведчики которого появились в Тункинской долине.
Командование 5-й армии и руководство Иркутской губчека приняли решение о проведении военной операции против этого отряда, и 2 января 1921 г. «экспедиционным отрядом Иркутского пограничного полка занят Хатхыл — в южной части о. Косогол (150 верст от Монд в глубь Монголии) взято 6 пленных"[15].
Далее Оссендовский описывает, как Пузиков с Каниным убили и ограбили зажиточное семейство Бобровых, а дом сожгли. Офицер Иванов, ошибочно именуемый старшим лейтенантом (такого звания у белых не существовало), проводил Оссендовского к месту трагедии на берегу озера и рассказал подробности того, как его отряд ночью подъехал к Тисинголу, где могли быть красные, и обнаружил на станции Пузикова и Каниных, деливших вещи и серебряные слитки.
Застигнутые с поличным, преступники растерялись, а пытавшийся бежать Пузиков был задержан и вскоре, по прибытии на место преступления, застрелен Ивановым. Оссендовский записал показания юной спутницы Пузиковой, которая призналась в преступлении: «Мой муж и я — большевистские комиссары, нас послали сюда выяснить, сколько белых офицеров скрывается в Монголии.
Старик Бобров знал нас раньше. Мы хотели скрыться, но Канин удержал нас. Бобров несметно богат, сказал он, давно пора ограбить его и убить. Мы… заманили на станцию молодого Боброва — якобы поиграть в карты. Когда он собрался домой, муж выстрелил ему в затылок. Потом все мы поехали к Бобровым
Первой из дома вышла жена Боброва.
Прятавшийся за дверью Пузиков убил её топором, старика мы прикончили во сне. Услышав шум, из своей комнаты выбежала девочка, её убил Канин выстрелом в голову.
Затем мы забрали все ценные вещи и подожгли дом
" Осендовский, заметив темный силуэт на снегу, спросил Иванова, что это. Тот ответил: «Убийца Пузиков, которого я собственноручно пристрелил.
Прикончил бы и Пузикову с Каниным, но пожалел его жену — еще не научился убивать женщин. Отправлю их с вами в Улясутай под охраной солдат. Впрочем, им уготован тот же конец — монголы будут судить их за убийство и, конечно, приговорят к смертной казни». Весной 1921 г. мемуарист узнал, что Канин и Пузикова были расстреляны[16].
Опубликованный С. Л. Кузьминым и Ю. Л. Рейтом фрагмент записей Оссендовского упоминает эпизод с убийством Бобровых: «Убийство на Тисин-голе. Убийцы [неразборчиво] и телеграфист. <…> …Старший лейтенант Иванов (который расстрелял Пузикова и привез в Улясутай жен Пузикова и Канина с Тисин-гола, где эта банда убила и сожгла семью Бобровых)"[17].
Подытоживая эту историю, можно привести яркую цитату о криминализированности чекистской корпорации из письма начальника агентурной разведки Регистрода при штабе 5-й армии Восточного фронта, в декабре 1919 г. требовавшего «генеральной чистки наших разведывательных органов».
Военный разведчик отмечал, что «…не мудрено встретить товарищей, защищающих с пеной у рта необходимость самого широкого применения принципа «цель оправдывает средства»… Не мудрено, что в агентурную разведку стекаются не только отребья человечества, а даже хуже. В этом отношении мы с успехом можем поспорить о пальме первенства с Чрезвычайными комиссиями и Особотделами… этими паразитическими органами, бросающими порой вызов самому небу…"[18]
При чтении остальной части мемуаров Оссендовского можно оценить справедливость и рассказа о беспощадном разгроме казачьих станиц партизанами в 1919 г. «Каратуз — столица южно-енисейского казачества. Впрочем, теперь селение не узнать.
Пришлые крестьяне и красногвардейцы перерезали всех казаков, разграбили и сожгли их дома, превратив село в большевистский центр всей Минусинской округи», и нелицеприятной оценки новосёлов Минусинского уезда: «В таких деревнях жили не свободолюбивые сибиряки, а пришлый народ с Украины. Эти люди, лентяи и пьяницы, ютились в убогих, грязных хижинах, хотя вокруг простирались богатые черноземные земли"[19].
Согласно мемуарам видного партизана П. П. Петрова, в Канском уезде той же Енисейской губернии до самой Гражданской войны приезжие колонисты ютились в наскоро сбитых «грязных и курных новосельческих избах, зачастую вместе со свиньями и овцами"[20], вызывая презрение старожилов к тем, кто и печь не умел сложить.
В завершение отметим, что «призрак» Оссендовского, летом 1921 г. покинувшего Россию и до 1923 г. жившего в США, ещё долго преследовал чекистов. Из сводки информационной части Главного управления Госполитохраны Дальневосточной республики за 15 августа 1922 г. следовало, что находившийся в Харбине «ближайший соратник ВОЙЦЕХОВИЧА [полковник Унгерн — А. Т.] инженер-химик ОССЕНДОВСКИЙ недавно вернувшийся из Тяньцзина где он работал для атамана Семёнова, утверждает, что последним получена от американцев субсидия в размере 17.000.000 рублей"[21].
Качество агентурной чекистской информации, получаемой за рубежом, зачастую было очень невысоким, но, с другой стороны, и богатая биография Оссендовского может таить сюрпризы для историков.
В документальном романе Б. Н. Ширяева «Неугасимая лампада», напротив, выделяются эпизоды, которые своей внешней правдоподобностью сбивают исследователей, но не выдерживают теста на достоверность. Историк и бывший заключённый ГУЛАГа Н. И. Ульянов в парижском «Возрождении» (1952 г.) обратил внимание на беллетризацию Ширяевым соловецких материалов[22].
В «Неугасимой лампаде», этом ценном источнике по истории большевистской каторги и памятнике интеллигентской мысли, непримиримой к красной диктатуре, приведён крайне популярный ныне рассказ, то и дело некритически используемый современными не только публицистами, но и историками[23], о личности чекиста Нафталия Френкеля.
Данный деятель карательной системы представлен мемуаристом подлинно демоническим персонажем, создателем огромной контрабандной империи и могущественным криминальным королём юга России в первые годы советской власти. Особое значение имеет то, что версия Ширяева оказалась использована А. И. Солженицыным в произведении «Архипелаг ГУЛАГ» и получила канонизированный статус.
Рассказанная Ширяеву со слов некоего заключённого из бывших чекистов (их на Соловках было около 200) история конфликта Н. А. Френкеля и Т. Д. Дерибаса[24] не имеет абсолютно никакого обоснования. В ней верить можно только описаниям активности и удачливой беспринципности зэка Френкеля, стремительно наращивавшего позиции толкового и инициативного лагерного администратора.
Но мемуарист, не зная даже имени героя своей вставной новеллы, именует «Натана» Френкеля «оформителем и главным конструктором системы концлагерей страны победившего социализма», который, таким образом, «может смело претендовать на звание убийцы многих миллионов».
Кем же на самом деле был Френкель и какую роль в его судьбе мог сыграть один из крупных руководителей Лубянки Т. Д. Дерибас?
Обнародованное в 2003 г. крымским историком С. Б. Филимоновым содержание следственного дела Френкеля 1923−1924 гг.[25] прошло мимо внимания исследователей, хотя даёт убедительные доказательства фантастичности основных сведений, приводимых в мемуарах Ширяева.
Бизнесмен Н. А. Френкель был ещё и выдающимся авантюристом. Активный сторонник деникинцев, он издавал одну из газет белого Юга, а после его краха остался на Украине и не только смог избежать ареста, но в 1921 г. познакомился в Харькове с резидентом внешней разведки ВЧК. Тот предложил Френкелю выехать с ним в Константинополь, чтобы помочь познакомиться с некоторыми лидерами армии Врангеля, известными бывшему газетному дельцу.
Обладавший широкими связями, умный и наблюдательный человек с журналистским опытом, Френкель, безусловно, был полезным приобретением для разведки и несколько месяцев помогал чекистам собирать источники информации в одном из главных центров белой эмиграции. Но после провала резидент был вынужден спешно бежать, передав на хранение своему агенту восемь тысяч долларов США и некоторые секретные документы — с условием вернуть их в Москву. Френкель остался в Турции, занимаясь коммерцией, а оставшимся агентам пояснял, что доллары пропали в обанкротившемся банке.
В мае 1922 г. Френкель «вернулся в Россию в качестве импортёра заграничных товаров, явился в ГПУ, передал имеющиеся у него на хранении секретные документы, но о деньгах, полученных им на хранение, не упомянул ни словом, отчёта не дал и вернулся обратно в Турцию».
Через несколько недель Френкель «опять приехал в Севастополь с товарами от разных фирм и остался в Севастополе на постоянное жительство, не думая уплатить причитающуюся ГПУ сумму».
В ноябре 1923 г. его арестовали в Крыму и увезли на Лубянку, где Френкель показал, что доллары хранятся у его жены в Варне, и он «хотел их вернуть лично резиденту, которого он разыскивал в течение двух лет, и не мог его найти». Чекисты обвинили бывшего агента в том, что он присвоил деньги ГПУ и занимался на эти же средства злостной спекуляцией, приезжая неоднократно в Россию нелегально.
В своих заявлениях начальнику Контрразведывательного отдела ОГПУ А. Х. Артузову Френкель уверял, что подал заявление о переходе в советское подданство, что севастопольские чекисты работали с ним неумело, а держать в тюрьме и судить больного туберкулёзом человека, имеющего вес за границей и всецело преданного СССР, негуманно и нецелесообразно.
Френкель подчёркивал, что в Болгарии арестовывался как большевик, но в деле подшита справка о том, что его трёхдневное пребывание в полицейском участке Варны было вызвано пьяным дебошем. Арестант утверждал, что он связан с «крупнейшим объединением, представляющим капитал не только Германии», и располагает первоклассным источником важнейшей информации.
Уверенно-требовательный тон Френкеля в обращении к известному жестокостью по отношению к «сгоревшей» агентуре Артузову и преувеличение своего разведывательного значения привели к тому, что вместо предложенных следователем Я. М. Бодеско пяти лет за мошенничество и «злостную спекуляцию» во время нелегальных приездов в СССР ему дали максимально возможный срок заключения — 10 лет концлагеря[26].
Правда, привычное для «отработанных» агентов внешней разведки шпионское дело на Френкеля «навешивать» не стали.
Описанный Ширяевым эпизод с якобы созданной Френкелем в начале 1920-х гг. огромной контрабандной империи в Одессе и покупкой им местных и московских чекистов, так же как и разоблачение этой колоссальной коррупционной паутины Т. Д. Дерибасом, который был-де вынужден арестовать руководство Одесского губотдела ГПУ, не имеет под собой никакой почвы.
Френкель контрабандой и спекуляцией занимался в скромных размерах, действовал не в Одессе, а в Крыму. Что касается руководителей Одесского губотдела ГПУ, то ни Т. А. Петров, ни сменивший его в марте 1923 г. Л. М. Заковский никаким репрессиям тогда не подвергались, и Заковский проработал начальником губотдела до осени 1925 г.[27]
Того же сорта и остальные сведения Ширяева о чекистах. Ошибочен и карикатурный портрет Т. Д. Дерибаса: «Очень маленького роста, почти карлик, с огромными оттопыренными ушами, шелушащейся, как у змеи, кожей и отталкивающими чертами лица…», чьи многочисленные фотоизображения дают вполне благообразный облик видного чекиста, человека нормального роста. Фантастично предположение, что «…у Френкеля были закупленные им «свои люди» в составе самой коллегии [ОГПУ. — А. Т.].
Можно предполагать, что одним из них был возвышавшийся в то время Ягода, который позже, уже во втором периоде карьеры Френкеля, явно ему покровительствовал». Не больше правды и во фразе: «Глава НКВД [на деле — ОГПУ. — А. Т.] того времени Менжинский был по существу пустым местом.
Доведенный до полного рамолизма наркотиками и развратом всех видов, он был пешкой в руках своих ближайших помощников…»
На деле В. Р. Менжинский, хотя и тяжело болел после инфаркта в 1929 г., из-за чего основная власть сосредоточилась в руках его заместителя Г. Г. Ягоды, но курировал, целиком или частично, многие крупные репрессивные акции начала 1930-х годов — от коллективизации до дела «Весна"[28]. Например, 12 августа 1930 г. он послал руководителям полпредств ОГПУ по Сибири, Дальнему Востоку, Уралу и Казахстану телеграмму, в которой требовал — в ответ на рост повстанческой активности — как можно быстрее рассматривать дела на тройках ОГПУ, «углубляя следствие» лишь тогда, когда есть перспектива раскрыть существенную контрреволюционную работу: «Не бойтесь размеров операции, важен результат"[29].
Неверно и утверждение, что «…коллегия ОГПУ вынесла Френкелю и его ближайшим сотоварищам смертный приговор, но их покровители не сложили оружия. Френкель был уже приведен в подвал
и там ему было объявлено… замена смертной казни десятью годами Соловецкой каторги».
С Дерибасом, разумеется, расправился в 1937 г. Сталин[30], а не мифическая жертва его не менее мифической принципиальности: «С Дерибасом он [Френкель. — А. Т.], очевидно, сосчитался: этот последний исчез в период террора 1938 г. на Дальнем Востоке"[31].
Осмысление мемуарных источников
Таким образом, яркие фрагменты «Неугасимой лампады» Ширяева, посвящённые видным чекистам, в целом не выдерживают проверки на достоверность. Напротив, самые интересные эпизоды книги Оссендовского оказались вполне объективными, правдиво трактуя и личность Унгерна, и проблемы белого террора в его войске, и чекистский криминал, и жизнь крестьян Енисейской губернии, что повышает доверие к тем фрагментам, которые пока считаются непроверенными.
Но талантливая книга Ширяева тоже сохраняет свой статус заметного источника о Соловецком концлагере ОГПУ, пусть и новелла о «контрабандном спруте» Френкеле и «честном» чекисте Дерибасе должна отныне рассматриваться в качестве исключительно беллетристического эпизода.
Работа по критическому осмыслению мемуарных источников, один из примеров которой изложен выше — реально достижимый и важный элемент исторических штудий, которые позволяют формировать корпус дополнительного к архивному материалу достоверного нарратива, содержащего бесценные свидетельства современников и участников выдающихся исторических событий.
Без такого рода источников невозможно объективное воссоздание непроясненной и нередко нарочито запутанной истории советского периода, в связи с чем подтверждение и уточнение мемуарной информации является насущной задачей исследователей.
Впервые опубликовано: Вестник Тверского государственного университета. Серия: История. 2014. № 4. С. 68−81.
Советские дипломаты и разведчики на рандеву с заграницей, 1945−1953 гг.
Мир советских колоний за рубежом, инфильтрованных агентурой спецслужб — малоизвестная тема, в особенности применительно к гораздо хуже фундированному открытыми источниками послевоенному периоду. Здесь можно отметить вклад Н. В. Петрова, рассмотревшего огромную роль чекистов в советизации подконтрольных европейских стран[1].
После 1945 г. численность дипломатических и специальных работников за границей значительно увеличилась, однако качество отправляемого персонала по-прежнему являлось огромной проблемой, сказывавшейся и в политической лояльности, и служебной эффективности.
Изучение заграничной части советской номенклатуры на основе сплошного просмотра архива Комитета партийного контроля при ЦК ВКП (б)-КПСС позволяет не только наблюдать интенсивное проникновение сотрудников спецслужб в представительства СССР за рубежом, но также увидеть широкий спектр претензий власти к укрывавшимся под дипломатической личиной разведчикам и контрразведчикам.
Среди апелляционных дел в фонде КПК при ЦК ВКП (б)-КПСС[2] второй половины 1940-х — первой половины 1950-х гг. много тех, которые касались проступков номенклатурных лиц. Немалая часть наказанных в партийном отношении заграничных работников была осуждена по разнообразным статьям Уголовного кодекса. Часть получила уголовное наказание за «антисоветскую деятельность», часть — за служебные преступления, часть — отозвана по причинам политическим и бытовым.
Плотная слежка МГБ за разведчиками и дипломатами приводила к частым случаям осуждения их по ст. 58 УК. Так, второй секретарь посольства СССР в Турции азербайджанец К. Гасанов в декабре 1947 г. был арестован МГБ за то, что «способствовал своей жене, проживавшей с ним в г. Анкаре, в измене родине», и осуждён на 10 лет ИТЛ[3].
В 1950 г. была проведена чистка разведчиков в Иране. Бывший сотрудник ОГПУ Н. Н. Денисов, консул в Ширазе и советник посольства СССР в Иране, в апреле 1950 г. был арестован и осуждён за антисоветскую агитацию на 10 лет ИТЛ по показаниям коллег (вице-консула, военного атташе), обвинявших его в антисоветской клевете и восхвалении порядков и условий жизни в Англии и США. Но передопрошенные в 1954 г. эти же свидетели по делу заявили, что со стороны Денисова антисоветских разговоров не было[4].
Выпускник, преподаватель и секретарь парткома Московского института философии, литературы и искусства Д. С. Комиссаров с февраля 1949 г. находился «в спецкомандировке» 1-м секретарём посольства СССР в Иране, где «не оправдал
доверия и в 1950 г. был отозван» и арестован МГБ по обвинению в измене родине.
Его жена, Юлия Панышева, была арестована 7 апреля 1950 г. по обвинению в передаче иностранцам секретных сведений, но осуждена в марте 1952 г. на срок предварительного заключения, что говорило о крайней шаткости обвинения даже по меркам сталинской эпохи[5].
Из-за холодной войны
Из-за холодной войны с бывшими союзниками надолго оказался в тюрьме военный разведчик М. И. Костринский — замначальника отдела внешних сношений наркомата ВМФ СССР. Его арестовали в январе 1948 г. по обвинению в преступной связи с английскими разведчиками в бытность работы в Великобритании в 1936—1939 гг. секретарём советского военно-морского атташе, а также в том, что, работая в 1942—1946 гг. в отделе внешних сношений НК ВМФ, систематически сообщал американцам и англичанам секретные сведения, и осудили на 25 лет заключения.
В годы войны Костринский действительно передал союзникам более 1000 гидрографических карт Белого, Северного, Балтийского и Чёрного морей, поскольку англо-американские корабли часто базировались на советских морских базах, но к 1948 г. это уже стало составом преступления. Реабилитировали офицера только в августе 1954 г. и вскоре восстановили в партии[6].
В. Н. Храмелашвили, выпускник Тбилисского института иностранных языков, знавший английский, немецкий и французский, в 1941—1942 гг. находился на оперативной работе в НКВД Дагестана, с 1944 г. был помощником министра иностранных дел Грузии.
С ноября 1947 г. он работал сначала вторым, а затем первым секретарём посольства СССР в Великобритании и «был привлечённым сотрудником лондонской резидентуры Комитета информации».
В ноябре 1951 г. Храмелашвили отозвали в СССР и 10 декабря арестовали по подозрению в измене. Вины он не признал, а доказательств измены следствием добыто не было, в связи с чем 30 марта 1953 г. разведчик был реабилитирован. Л. П. Берия зачислил его в резерв назначения 2-го Главного управления МВД СССР на должность помощника начальника сектора.
В июне 1953 г. Храмелашвили вызывал к себе Берия, которому он затем написал благодарственное письмо с выражением желания работать в области дипломатии и разведки: «Для меня не может быть большей чести, чем Ваше доверие.
Эту честь я буду беречь больше своей жизни». После этого письма Храмелашвили был снова вызван к Берии и назначен старшим инспектором контрольной инспекции при министре МВД СССР с предоставлением квартиры в Москве. Но уже через месяц после ареста Берии его уволили из МВД. Храмелашвили характеризовался как хорошо подготовленный дипломат со значительными связями в журналистских, политических и дипломатических кругах Лондона, но факт контактов с Берией привёл к тому, что 29 октября 1954 г. КПК постановил отложить рассмотрение его апелляции на исключение из КПСС после ареста[7]. Впоследствии Храмелашвили работал в системе Академии наук СССР.
Дело военного атташе в Финляндии генерала С.Ф. Токарева, арестованного в мае 1950 г., заключало обвинения в преступной связи с иностранцами, антисоветской агитации, служебных злоупотреблениях и халатном отношении к хранению секретных документов. Генерал скупал в Финляндии и отправлял в Ленинград жене — через офицеров разведотдела Ленинградского военного округа — меха, шубы, отрезы, продовольствие. Но поводом к аресту генерала послужили не эти обыденные для номенклатуры излишества, а то, что в начале 1950 г., Токарев, живший в хельсинкской гостинице, получил агентурное донесение и забыл его в номере.
Минут через 15−20 генерал за ним вернулся. О своём проступке он не сообщил в ГРУ, мотивируя незначительностью происшествия (донесение было в конверте и зашифровано) и боязнью быть привлечённым к ответственности. Однако о крайне недолгой генеральской рассеянности узнали органы МГБ, державшие под колпаком и главу резидентуры военной разведки.
В итоге Токарев получил 7 лет заключения за злоупотребление служебным положением[8].
Военный атташе в Канаде полковник Н. И. Заботин был осуждён на 10 лет за то, что задержал откомандирование шифровальщика С. Гузенко, который 6 сентября 1945 г., «выкрав три агентурных дела секретных сотрудников и 25 совершенно секретных документов, вместе с женой и ребёнком перешёл к канадским властям».
Этот эпизод давно известен исследователям[9], но интересно, что Заботина амнистировали и 29 января 1954 г. вернули в армию, отказав при этом в восстановлении в членах КПСС[10].
Бытовые излишества
Бытовые излишества не всегда ставили крест на карьере. Работник НКВД Ф. Д. Садыков в 1946—1947 гг. находился в Иране «по спецзаданию» и за счёт оперативных средств нанял себе пятикомнатную квартиру, двух домработниц и слугу, выпивал, уничтожил часть оперативных документов и даже «отказался от встречи с работником, специально приехавшим из СССР… по его делам».
В итоге Садыков был отозван, переведён в резерв МГБ СССР и в марте 1948 г. исключён в КПК из партии, после чего работал в горной отрасли Азербайджанской ССР. Известный своим активным участием в Большом терроре В. А. Боярский, являясь советником МГБ СССР в Чехословакии с июля 1950 по ноябрь 1951 г., допускал излишества в расходе средств на бытовое обслуживание себя и своего аппарата, за что был переведён на службу в МГБ Литвы и в феврале 1952 г. в КПК получил выговор[11].
Часть обвинений в недостойном поведении носила смешанный характер. Так, сотрудник МГБ СССР Я. Л. Хайкин, работавший в 1946 г. в Маньчжурии под «крышей» начальника общего отдела Мукденского отделения Китайско-Чаньчунской железной дороги, не выполнил своего спецзадания; напротив, вместе с руководством отделения дороги он присваивал крупные суммы государственных средств, пьянствовал, сожительствовал с японками и т. д.
Мало того, что Хайкин обменял 300 американских долларов на 19 тыс. рублей, так на таможне у него и матери было изъято 25 тыс. рублей, зашитых в бельё и брюках, а также альбом с вырезками из белоэмигрантских газет, где были и «карикатуры на руководителей нашей партии». За все эти грехи в августе 1947 г. чекист был исключён из партии[12].
Недопустимым являлось и участие в религиозных обрядах. Иосаф Сергеевич Петров, коммунист с 1944 г., в феврале 1946 г. был направлен МГБ СССР в Синьцзян под «крышей» начальника связи авиакомпании «Хамиата». Вместе с ним выехали в Китай жена и дочь; в пути дочь умерла и была похоронена в Алма-Ате с приглашением священника. За этот проступок Иванов уже в мае был отозван МГБ в СССР и недолгое время работал в 1-м Главном управлении МГБ СССР, откуда был уволен после исключения из партии в июле 1946 г. «за совершение религиозного обряда"[13].
Очень часто подводила спецработников привычка пьянствовать. В 1947 г. были откомандированы на родину помощники военных атташе в Афганистане и Швеции В. А. Суворов и А. М. Таустоб, скомпрометированные пьяными скандалами, но если первый был изгнан из разведки, то Таустоб, показавший себя «хорошим и способным работником», остался в кадрах ГРУ[14].
Сотрудник Комитета информации П. И. Чернонёбов, чекист с 1919 г., в августе 1947 г. был послан на ответственную секретную работу в Китай. В Шанхае он «…неудовлетворительно руководил резидентурой, вследствие чего последняя не выполняла поставленных перед нею задач.
Вопреки запрещению центра, установил связи с одним из местных коммерсантов «Дачником», подозревавшимся в связях с иностранными разведками, и пьянствовал с ним. Кроме того, пьянствовал со своими подчинёнными, чем скомпрометировал себя перед всеми сотрудниками советской колонии».
За это в январе 1949 г. Чернонёбов был отстранён от работы, отозван и в 1950 г. уволен на пенсию. Вину он признал, однако партком Первого Главного управления (разведка) КГБ в письме в КПК от 4 августа 1954 г. указывал, что проступки Чернонёбова «за истёкший период никакого влияния на оперативную работу управления не оказали»; в итоге строгий партийный выговор с пенсионера КГБ сняли[15].
До 1956 г. СССР имел консульские отношения с ЮАС-ЮАР. Под «крышей» советского генконсульства в Южно-Африканском Союзе находилась разведывательная сеть, которую в 1949—1953 гг. возглавлял полковник МГБ А. А. Хрипуновым, ветеран госбезопасности.
В апреле 1953 г. его отозвали и вывели за штат. А вскоре сотрудники генконсульства обвинили Хрипунова в том, что он злоупотреблял спиртным, втянул в пьянство подчинённых, что разложило дисциплину в консульстве и привело к многочисленным «аморальным поступкам».
Мало того, Хрипунов не только разрешил жене и сыну прокатиться на рикше, но вдобавок это постыдное зрелище не погнушался запечатлеть на фотоплёнку… КПК в июле 1954 г. исключил Хрипунова из партии за недостойное поведение и даже поставил вопрос о пересмотре его высокой военной пенсии[16].
Заведующий консульским отделом посольства в Лондоне опытный чекист А. Верёвкин летом 1952 г. был отозван на родину и исключён из КПСС за аморальное поведение, выразившееся в связях с проститутками. Любопытным товарищам из КПК Верёвкин честно рассказал о вполне доступных расценках, практикуемых лондонскими жрицами свободной любви в столице Альбиона: «в Гайд-парке я платил десять шиллингов или фунт, а в комнате — от одного фунта до двух».
Каясь изо всех сил, Верёвкин признавался: «Мне было поручено расследовать аналогичный случай связи с женщинами лёгкого поведения повара посольства Егорова и истопника посольства Сальникова.
Я провёл это расследование и по заданию из Москвы организовал их отправку в Союз. Когда я выполнял это указание, я испытал острое чувство угрызения совести. Мне было очень и очень стыдно». Хотя Верёвкин во всём признался, из МГБ его уволили[17].
Некоторым чекистам советские оккупационные власти предъявляли претензии за излишнее рвение при арестах местного населения. Генерал М. И. Белкин, являвшийся заместителем начальника ПГУ МГБ СССР и начальником Управления контрразведки МГБ СССР Центральной группы войск (Австрия, Венгрия), в характеристике от 30 ноября 1948 г., подписанной Главкомом Центральной группы войск Курасовым и его замом по политчасти Прониным, получил порицание за то, что «в некоторых случаях задержания и аресты иностранцев производятся без тщательно продуманного и разработанного плана, что даёт лишний повод для выступлений реакционной прессы против Советских оккупационных войск"[18].
Разведчиков нередко обвиняли в провоцировании коллег, болтливости, нарушении правил провоза ценностей. Вице-консул консульства СССР в Познани А. М. Михайлов в 1947 г. пьяным открыл стрельбу по собаке возле здания консульства, а на дипломатическом приёме заявил одному из руководителей Познаньского воеводства: «Я вас давно знаю, я ещё в 1939 г. наблюдал за Вами».
Проверяющие инстанции отметили: «Это неуместное заявление насторожило поляков и поставило в неудобное положение консула». Помощник военного атташе при посольстве СССР в Польше майор Кириченко сообщал, что в разговорах с ним Михайлов критиковал советскую действительность и восхвалял высокий уровень жизни на Западе, заявлял, что голод 1946 г. — результат «якобы неправильного руководства деревней со стороны партии
старался дать понять, что имеет отношение к органам государственной безопасности».
По словам Кириченко, «все эти фразы он применял скорее для «изучения» моей идеологической устойчивости
" Михайлов в 1948 г. получил выговор и был уволен с дипломатическо-чекистской службы, затем работал в министерстве машиностроения СССР[19].
Сравнительно легко отделался военный разведчик Г. А. Вартанов, работавший под видом корреспондента ТАСС в Уругвае и Аргентине. В августе 1948 г. он был исключён из ВКП (б) за невыполнение заданий руководства, нарушение конспирации и скандалы с женой: «
Находясь в нетрезвом виде, имел разговор с военным атташе по оперативным вопросам в присутствии своей жены
В 1946 г., возвращаясь на автомашине с именин местного богача, Вартанов сшиб одного гражданина.
Собравшаяся
толпа разбила стёкла автомашины, а на следующий день в ряде уругвайских газет было помещено сообщение об этом происшествии». Вартанов был переведён в резерв Министерства Вооружённых Сил СССР, а несколько недель спустя в КПК при ЦК ВКП (б) был восстановлен со строгим выговором[20].
Карьера другого военного разведчика оказалась под вопросом из-за фирменной бдительности органов МГБ. Только что принятый в ГРУ Г. В. Подопригора с июня 1946 г. по июль 1947 г. работал в Швеции под «крышей» представителя «Интуриста». В марте 1947 г. он посетил ночной клуб, где познакомился с женщинами и после возлияний отправился к ним на квартиру, так что в гостиницу явился только к половине третьего ночи, объяснив выпивку «служебной необходимостью».
Разведчики пытались выручить своего подопечного, но отследившие его отлучку сотрудники МГБ оказались сильнее и, похоже, сделали Подопригору невыездным. Руководитель разведчика полковник Н. И. Никитушев отмечал, что Подопригора «за время работы в ГРУ, включая и зарубежную командировку
успешно выполнял поставленные задания. С иностранцами вёл себя умело и с достоинством.
Ему разрешалось проводить знакомства с иностранцами, организовывать встречи с ними с целью их изучения, а также посещать рестораны, кино, театры. Решив поехать с датчанками на квартиру, имел, видимо, цель выяснить их поведение и положение… действовал [здесь] неумело и неосторожно».
Начальник 2-го Управления Комитета Информации полковник И. И. Агаянц также указывал, что по работе в ГРУ молодой разведчик характеризовался положительно.
Однако в июле 1948 г. Подопригора для острастки был вызван в КПК исключён из партии, но уже в октябре восстановлен со строгим выговором, который был снят только в 1952 г., в бытность работы во 2-м Главном (разведывательном) управлении Генштаба[21].
Нельзя не видеть
Нельзя не видеть, что значительная часть претензий к разведчикам носила абсолютно надуманный характер и явно имела своей причиной какие-то внутренние конфликты. Видный разведчик Н. Н. Ершов учился в Массачусетском технологическом институте США в 1938—1940 гг., одновременно находясь в распоряжении резидентуры Г. Б. Овакимяна[22].
Чекисты обвиняли его в нарушении правил поведения за рубежом и нелояльности к органам НКВД: «В период пребывания за рубежом Ершов вступил в интимную связь с двумя женщинами, одна из них иностранка, а другая — работник наших специальных органов, с которой Ершов был связан по спецработе.
Кроме того, Ершов стремился уйти из органов НКВД, добиваясь получения руководящего поста в советских учреждениях за границей, мотивируя это своей склонностью к крупной хозяйственной работе и наличием советского и иностранного высшего образования.
В силу этого недостаточно проявлял инициативу в выполнении спецработы». Летом 1945 г. КПК утвердила строгий выговор для Ершова, к тому времени работавшего в 1-м (Разведывательном) управлении НКГБ СССР, но, несмотря на партийное взыскание, год спустя чекист был повышен до начальника 3-го отделения 3-го отдела 1-го управления НКГБ и считался одним из лучших начальников отделений в отделе[23].
С апреля 1943 по август 1947 г. вторым секретарём советской миссии на Кубе был военный разведчик П. Ф. Кузнецов (по заграничному паспорту В. П. Ястребов). Вся его вина заключалась в том, что на приёме у чилийского посла он потчевал, как бармен, гостей хозяйскими спиртными напитками, вызвав их неудовольствие, а также познакомился с неким бразильским графом, который «громко произносил непристойности о женщинах».
Будучи парторгом миссии, Кузнецов запустил партийную работу и не проводил собрания. Эти «свои ошибки» он объяснял в КПК тем, что «имел ещё специальное задание». Однако его уволили из ГРУ, а в январе 1948 г. в КПК при ЦК ВКП (б) подполковник получил строгий выговор[24].
Черты коллективного портрета
Таким образом, апелляционные материалы КПК при ЦК партии дают большой пласт уникальной информации о целом ряде малоизвестных бойцов невидимого фронта (внешней разведки НКГБ-МГБ, военной разведки Генштаба Советской армии и Комитета информации при Совете министров СССР), игравших существенную роль и в добыче государственных секретов, и в продвижении советской политики через различные официальные и неофициальные структуры.
Если эффективные работники спецслужб действительно самоотверженно добывали значительные объёмы информации, важной для государственных интересов, то большинство их коллег демонстрировало имитацию деятельности, занималось грубой слежкой за своими и доносами, нарушало конспирацию, злоупотребляло служебным положением и демонстрировало широкий спектр моральных девиаций. Заметная часть разведчиков стала в послевоенные годы жертвами политических репрессий.
Предлагаемый материал позволяет увидеть черты коллективного портрета наиболее закрытой и элитарной части послевоенного чиновничества.
Следует отметить, что негативные элементы кадровой политики (семейственность, блат, рассматривание заграничной работы как награды за лояльность) остаются актуальными для отечественной разведки и сегодня, демонстрируя преемственность с традиционной системой кормлений.
Алексей Тепляков
Советское государство и общество в период позднего сталинизма. 1945−1953 гг.: Материалы VII международной научной конференции. Тверь, 4−6 декабря 2014 г. — М.: Политическая энциклопедия; Президентский центр Б.Н. Ельцина, 2015. С. 252−260.
Примечания
[1] Литвин А. Л. ВЧК в современной исторической литературе // Архив ВЧК. Сб. документов. М., 2007. С. 52.
[2] Оссендовский Ф. И звери, и люди, и боги. М.: Пилигрим, 1994; Ширяев Б. Н. Неугасимая лампада. М.: Т-во рус. худож., 1991.
[3] Кеnnаn G. F. The Sisson Documents // The Journal of Modern History. Vol. XXVIII. 1956. June. P. 130−154.
[4] Старцев В. И. Ненаписанный роман Фердинанда Оссендовского. СПб., 2006. С. 194.
[5] Оссендовский Ф. Звери, люди и боги. Рига: Г. Л. Биркен, 1925.
[6] Кузьмин С. Л., Рейт Ю. Л. Записки Ф. А. Оссендовского как источник по истории Монголии // Восток. 2008. № 5. С. 97−110.
[7] Российский государственный военный архив (далее — РГВА). Ф. 221. Оп. 2. Д. 33. Л. 31, 32 об.
[8] Там же. Л. 35 об.
[9] Кузьмин С. Л., Рейт Ю. Л. Записки Ф. А. Оссендовского… С. 112.
[10] Оссендовский Ф. И звери, и люди, и боги
160−163.
[11] Сведения Ю. И. Гончарова URL http://wap.siberia.forum24.ru/?1−9-60−00000179−000−40−0
[12] Кокоулин В. Г. Алтай в годы революции, Гражданской войны и «военного коммунизма» (февраль 1917 — март 1921 гг.). Новосибирск, 2013. С. 351.
[13] Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»: ВЧК-ОГПУ в Сибири. 1918−1929 гг. М.: АИРО-XXI, 2007. С. 163.
[14] Отдел спецдокументации Государственного архива Алтайского края (ОСД ГААК). Ф. Р-2. Оп. 6. Д. 192. Л. 20, 24.
[15] Наумов И. В. Органы государственной безопасности Иркутской губернии в 1920 — начале 1922 года // Силовые структуры и общество: исторический опыт взаимодействия в условиях Сибири. Мат-лы научно-теоретич. семинара. Иркутск: Вост.-Сиб. ин-т МВД РФ, 2003. С. 189−216.
[16] Оссендовский Ф. И звери, и люди, и боги
С. 174−177.
[17] Кузьмин С. Л., Рейт Ю. Л. Записки Ф. А. Оссендовского… С. 113.
[18] РГВА. Ф. 185. Оп. 6. Д. 24. Л. 604 об., 605.
[19] Оссендовский Ф. И звери, и люди, и боги
С. 62−63.
[20] Государственный архив Новосибирской обл. (ГАНО). Ф. П-5. Оп. 2. Д. 936. Л. 88.
[21] РГВА. Ф. 221. Оп. 1. Д. 118. Л. 149.
[22] Ульянов Н. И. Внуки Лескова // Критика русского зарубежья. М.: АСТ, 2002. Т. 2. С. 279−298.
[23] См.: Абрамовский А. А. Троицк-Москва-Дальний Восток. Трагический путь чекиста Дерибаса. Челябинск, 2007.
[24] Ширяев Б. Н. Неугасимая лампада. М.: Т-во рус. художников, 1991. С. 143−154.
[25] Филимонов С. Б. Тайны крымских застенков. Документальные очерки о жертвах политических репрессий в Крыму в 1920 — 1940-е годы. Изд. 2-е, доп. Симферополь: Бизнес-Информ, 2003. С. 181−188.
[26] Филимонов С. Б. Тайны крымских застенков… С. 194−196, 185.
[27] Скоркин К. В. На страже завоеваний Революции. Местные органы НКВД-ВЧК-ГПУ РСФСР. 1917−1923. М., 2010. С. 520.
[28] АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 353. Л. 102−103, 166; Д. 354. Л. 13; Д. 355. Л. 1, 86, 172 и др.; Зданович А. А. Органы государственной безопасности и Красная армия: Деятельность органов ВЧК-ОГПУ по обеспечению безопасности РККА (1921−1934). М.: Кучково поле, 2008. С. 388−396.
[29] ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 219. Л. 131.
[30] Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. 1937−1938 гг. / Сост. В. Н. Хаустов и др. М.: МФД, 2004. 301 с.
[31] Ширяев Б. Н. Неугасимая лампада… С. 145, 147, 148, 154.
